Глава 184
Герцогиня де Меркёр была уже замужем и не намеревалась забывать супружеский долг. Взор Людовика XIV обратился на более молодую Олимпию и задержался на ней надолго. Около года влюблённые наслаждались обществом друг друга, полагая, что их счастью ничто не может помешать, однако, когда при дворе уже стали поговаривать о возможности подобного брака и, разумеется, начали обвинять самого Мазарини в том, что он питает надежды на такой исход, кардинал первым положил конец этому двусмысленному положению. Убедившись, что никакие уговоры, приказы и угрозы не действуют на Олимпию, он выдал её за сына Принца Тома, Евгения Савойского, ради которого восстановили титул графа Суассонского, который должен был бы прерваться, поскольку его мать была последней представительницей этой ветви Бурбонов.
Старшие племянницы Мазарини, к которым следует отнести герцогиню де Меркёр, принцессу Конти и принцессу Моденскую, пережили времена Фронды, им довелось испытать на себе тяготы изгнания и унижение всенародного презрения. Они с достоинством заняли места, приличествующие их рангу и не метили выше. Младшие племянницы, Олимпия, Гортензия, Мария и Мария-Анна, прибывшие в Париж уже после Фронды, были избалованы, не понимали опасности, которая таилась в народном возмущении, поначалу незаметном, а впоследствии непреодолимом. По этой причине эти мазаринетки время от времени теряли ощущение реальности, что делало их причиной очередного скандала.
Гортензия, вышедшая замуж за Ламейере, ставшего герцогом Мазарини, вынуждена была покинуть своего супруга. Поскольку не смогла смириться с его кровосмесительной связью с её братом Филиппом Манчини, герцогом Неверским. В отчаянии она пристрастилась к вину, утопив в нём свою свежесть, красоту и рассудительность.
Олимпия де Суассон продолжала время от времени принимать у себя Короля так, будто бы она всё ещё была Олимпией Манчини и Людовик XIV продолжал её навещать даже тогда, когда уже переключился на мадемуазель д’Аржанкур.
Королева-мать ещё могла бы снисходительно смотреть на юношеские увлечения сына, но его явную склонность к галантной полигамии, унаследованную, по-видимому, от деда, она, как истая католичка и испанка решительно осуждала, поэтому Король вынужден был выслушать нелицеприятные нравоучения от матери, а мадемуазель д’Аржанкур удалили от двора.
Замужество Олимпии заставило Людовика XIV переключить своё внимание на её младшую сестру, Марию Манчини. Мария была смуглой, худой, дерзкой и игривой. Безусловно, с таким характером она не нравилась Королеве, но пришлась по вкусу Людовику XIV. Он понимал, что дерзость её характера проистекает из живости ума, образованности и понятливости. Она в своих новаторских нравственных устремлениях опередила госпожу де Рамбуйе и госпожу де Сабле, поскольку пыталась доказать, что женщина имеет право на собственное мнение. Подумать только, какая дерзость! Именно с неё Мольер впоследствии списал своих жеманниц.
Действительно, затяжная гражданская война огрубила мужчин и укротила женщин. Мужчины, которые пребывали на войне по полгода, жаждали быстрых побед, не имея времени на ухаживания, цветы и ласковые слова, женщины же, истосковавшиеся по мужской ласке, также были готовы к ускоренной версии периода ухаживаний и взаимной томности, так что те прелюдии к проникновенной дружбе, на которые у их бабок уходили недели и месяцы, они, вероятно, хотели бы уложить в полчаса, и поэтому из духа противоречия кое-кто из них назначал своим возлюбленным испытания на многие годы. Поэтому-то их и прозвали жеманницами, так как то, как они назначали срок ухаживания, слишком уж сильно смахивало на назначение цены за свои милости.
Что касается времени ухаживания, которое назначали их бабки, кто знает, действительно ли они были столь несговорчивыми, как это утверждали, или же они лишь придумали эти басни для своих внучек? Мне кажется, что я не нашёл в Шевретте ни тени подобной медлительности в установлении отношений, когда впервые появился в Париже.
Королева пыталась привить Людовику любовь к высокой литературе, но Мария Манчини, питающая пристрастие к чтению иного рода, обучила Короля галантному обхождению с дамами, что сделало его умелым искусителем, хотя, очень возможно, что лучшим его средством искушения было то, что он был Королём государства, в котором раскидывал свои сети обольщения.
Галантные похождения Короля с Марией не беспокоили Королеву, которая называла мазаринеток племянницами, что дополнительно свидетельствует в пользу всеобщего подозрения о том, что Королева вступила в тайный брак с Мазарини, так что она имела все основания обращаться к ним именно так.
Ну, мне-то доказательства этого брака не нужны, поскольку я знаю об этом факте достоверно и могу указать день и время заключения этого брака, а также имя священника, осуществившего это таинство.
Королева мечтала выдать сына за испанскую инфанту, свою племянницу, и тем самым установить и прочно закрепить мир с Испанией. Разумеется, она оставалась Королевой Франции, так что хотела заключения мира на собственных условиях, с закреплением всех завоёванных территорий, которые следовало называть освобождёнными. Филипп IV, родной брат нашей Королевы, исходил злобой от того, что его сестрица сильно обкорнала его владения. Идея брака Людовика XIV с дочерью Филиппа IV обсуждалась ещё до Фронды, и была благоприятно принята обеими сторонами, но поскольку Испания поддерживала Фронду, а также мятежных принцев, что усугубило военное противостояние Франции и Испании, Филипп IV сделал вид, что он утратил интерес к этому браку.
Мазарини был особенно хмурым и вместо своего обычного приветствия д’Артаньяну лишь махнул рукой.
Капитан подчёркнуто вежливо поклонился кардиналу, при этом не нагнувшись ни на миллиметр ниже того, что считал достаточным.
Мазарини опомнился и постарался загладить свою нелюбезность также подчёркнуто вежливым приветствием.
— Господин д’Артаньян, добрый день! — сказал он. — Чудесная погода на улице, не так ли?
— Монсеньор озабочен какой-то сложной политической проблемой? — спросил д’Артаньян.
— Почему вы так решили? — оживился кардинал.
— Вашему преосвященству не свойственно вести светские беседы с подчинёнными, следовательно, вы просто хотели затушевать некоторое пренебрежение, проявленное ко мне, которое я отношу на то, что монсеньор занят размышлением на серьёзные темы, — ответил капитан. — А для Вашего преосвященства существует лишь три серьёзные темы – политика, Королева и Король. Поскольку Королева и Король здоровы и расположены к вам как нельзя лучше, следовательно, остаётся только политика.
— Вы наблюдательны, господин д’Артаньян, — ответил Мазарини. — Меня беспокоит брак Короля.
— Его Величество стал очень внимательным к вашей племяннице, — сказал д’Артаньян. — Вас беспокоит, что он обманет её и не женится?
— Напротив, меня беспокоит, что он, чего доброго, вздумает, что он всерьёз влюблён в неё и задумает жениться на ней! — возразил Мазарини.
— Но этот брак будет счастьем для всей вашей семьи, — отметил д’Артаньян.
— Этот брак был бы несчастьем для Франции, — ответил со вздохом кардинал. — А семья Мазарини никогда не будет строить личное счастье на том, что является несчастьем для Франции.
— Вы хотели бы устроить брак Короля с испанской инфантой? — спросил д’Артаньян.
— Это практически невозможно, — вздохнул кардинал. — Филипп IV отказался от этой идеи.
— Или делает вид, что отказался, — ответил д’Артаньян.
— Что вы сказали? — удивился Мазарини.
— Это же простая торговля, — ответил капитан. — Тот, кто проявляет активное желание в этом деле, должен будет пойти на большие уступки другой стороне.
— Вы думаете, что Филипп по-прежнему заинтересован в браке Марии Терезии с Его Величеством? — спросил кардинал.
— Если монсеньор назовёт более привлекательные варианты для инфанты, тогда я, пожалуй, усомнюсь в правильности своего предположения, — ответил д’Артаньян.
— А вы, гасконцы, почти также хитры, как итальянцы! — восхитился Мазарини.
— Хитрей, — возразил д’Артаньян.
— Почему? — спросил кардинал.
— Потому что мы этого не показываем, — ответил капитан.
Мазарини прикусил нижнюю губу в задумчивости.
— Значит, он тоже желает этого брака, но делает вид, что охладел к этой идее, так-так, — сказал Мазарини и стал барабанить пальцами по столу. — Чем же его подтолкнуть?
— Есть, как минимум, два варианта, — ответил д’Артаньян. — Первый вариант очевиден, но нежелателен. Значительные победы на французско-испанских фронтах.
— Почему нежелателен? — спросил Мазарини.
— Каждый лишний день войны – это большие жертвы, — сказал д’Артаньян.
— Ну это понятно, — вяло согласился кардинал, который считал себя миротворцем.
— И большие лишние расходы, — добавил капитан.
— И это очень, очень печально! — с чувством воскликнул кардинал. — Какой же второй способ?
— Дайте понять Королю Испании, что эта возможность вот-вот перестанет быть для него возможностью, — сказал д’Артаньян. — Начните делать пробные шаги в отношении другого варианта брака Короля, и сделайте так, чтобы эти шаги стали известны Филиппу IV.
— Какой же это другой брак? — спросил Мазарини задумчиво. — С принцессой Маргаритой Савойской?
— Прекрасный выбор, Ваше Преосвященство! — сказал Людовик. — Хотя на месте Короля я сказал бы вам: «Позвольте мне сначала всех посмотреть!»
— «Позвольте всех посмотреть!» Смешно! — рассмеялся Мазарини. — Да разве же Короли женятся по любви? Разве внешность будущей супруги Короля имеет значение?
— Карл Первый Английский придерживался именно такого мнения, — сказал капитан. — И не только он один.
— Итак, мы начинаем переговоры о браке Короля с принцессой Савойской, Филипп IV обеспокоится, что возможность выдать за нашего Короля Марию Терезию скоро улетучится, он активизируется, предложит свою дочь в супруги нашему Королю и мы согласимся, — подытожил Мазарини. — Неплохо, но как потом объяснить отказ герцогу Савойскому и его сестры, к которой он относится нежно, как к собственной дочери?
— Монсеньор, безусловно, найдёт подходящие аргументы и облачит их в ещё более подходящие слова, — ответил д’Артаньян. — Но если к этим словам будет присовокуплена определённая сумма денег, тогда извинения будут приняты.
— Но сумма-то должна быть достаточно изрядная! — воскликнул Мазарини.
— Всё же не больше, чем вы истратите на первый вариант, то есть на продолжение войны и достижение новых территориальных завоеваний, чтобы сделать Короля Испании более покладистым, — отметил д’Артаньян.
— Хм, хм, — проговорил в задумчивости Мазарини. — Если это дело выгорит, мне следовало бы сделать вас своим советником по политике.
— Право слово не стоит, — возразил д’Артаньян. — Сделайте лучше меня полевым маршалом.
— Путь в маршалы лежит через военные победы в качестве генерала, а вы, как я вижу, ратуете за мир, — с изрядной долей ехидства ответил Мазарини.
— Если во Франции установится мир, я готов до конца своих дней оставаться капитаном королевских мушкетёров, этого с меня довольно, — ответил д’Артаньян. — Не будет ли угодно монсеньору назначить пароль на сегодня?
— Сегодняшний пароль будет Терезия, — весело ответил Мазарини. — В честь той идеи, которую вы мне подали.
— Благодарю, монсеньор, — ответил капитан, поклонился и вышел.