Его звали красиво как теплоход: Евгений Архангельский, причем «Архангельский» был не поэтичным псевдонимом, а фамилией по паспорту.
Да, с такой фамилией можно жить. Не удивительно, что и должность у Евгения Феликсовича была не маленькая: старший инкассатор крупнейшего коммерческого банка.
Сейчас-то этот банк разорился и лопнул, а тогда, лет пятнадцать назад, просто процветал.
А другого человека и тоже, как ни удивительно это совпадение, инкассатора, звали Сагайдачный Леонид Моисеевич. Сами понимаете, сколь знакова для украинской идентичности эта прославленная фамилия, а уж имя Леонид и вовсе не требует рекламы, вспомним, хотя бы, царя Леонида из Фермопильского ущелья, или Леонида Ильича Брежнева. Отчество же «Моисеевич», хотя и входит в некий диссонанс с фамилией, при желании легко объяснить. Дело в том, что в старину истинно православные люди часто любили давать своим детям библейские имена, это, как говорится, было тогда в тренде. Так, отчество Мартынова, убийцы Лермонтова, было Соломонович, хотя отец его, Соломон Михайлович, был природным русаком; а у командующего русским Юго-Западным фронтом в войну 1914 года отчество было Иудович – Николай Иудович Иванов /мне просто интересно, как звали папу командующего в детстве?/; так что Моисеевич – это еще не худший вариант.
Но лучше и славнее всех в банке, о котором идет наша речь, а это был, конечно же, «Проминвест», звали управляющего, хотите верьте, хотите нет: Махно Нестор Иванович!
Да, - говорю я, - да! И повторяю: да! – с такими именами-фамилиями жить можно! Можно даже сказать, что удача улыбнулась вам уже на пороге жизни, и впоследствии только и делала, что продолжала расточать вам свои скупые улыбки.
И как же плохо проживает жизнь владелец некрасивой, неблагозвучной, подозрительной в свете расовой теории, фамилии – тут уж вас не спасет никакое хорошее имя, ни Иван, ни Федор, ни Святополк; не поможет отчество.
Вот эти позорные, закрывающие все горизонты, фамилии: Кац, Лившиц, Розенблат, Розенкранц, Гильденстерн и т.п.
Я все это знаю оттого, что тоже имею фамилию так себе, не фатальную, но и не счастливую – Каплун, и тоже, как это ни похоже на выдумку, служил инкассатором в «Проминвестбанке» семь лет подряд.
Вообще, жаль, что не нашлось своего писателя, а лучше сказать, Баяна, у этого славного отпочкования внутренних органов. Лично я мог бы рассказать ему такие истории, что он бы закачался. Но нет Баяна и некому грянуть.
Один писатель устроился гробокопателем и потом написал душераздирающее «Смиренное кладбище». Другой прошел все круги советской армии, и на свет явились «Сто дней до приказа». Третий чуть не спился, но подарил миру знаменитую, нашумевшую в свое время, повесть «Жасмин в тени забора». И только инкассаторы остаются белым пятном, «терра», я бы сказал, «инкогнита» для читающей публики.
Ах, если бы я умел сочинять, какой бы роман про инкассаторов мог написать я! Все былое навеки отложилось в моей памяти, и поэтому я помню все что было.
Например, как мы хоронили тещу своего начальника Архангельского.
Ведь не надо думать, что тещ хоронят только в анекдотах, нет, их иногда хоронят и в жизни, вовсе не испытывая при этом ни радости, ни душевного подъема, а напротив, со слезами на глазах и с болью в сердце, ибо иная теща бывает ближе и роднее чем иная мать.
И вот такую тещу мы тогда и хоронили. Евгений Феликсович крепился как мог, но мы отлично себе представляли, чего это стоило нашему начальнику и что творилось у него в душе; по крайней мере, неделю после похорон он ходил на работу опухший от горя.
В то время вообще похороны пошли сплошным косяком.
У нас в Житомире как раз открылось новое кладбище «Дружба», через дорогу от старого и тоже называвшегося «Дружбой». Новая «Дружба» стала удивительно быстро заполняться, как будто покойники спешили занять места в самых выгодных секторах у входа, поблизости от ВИП-аллеи.
Тогда, в одну осень, мы похоронили Зою Степановну из кредитного отдела, Тимошу Маякова, завхоза, отца профессора Галича и вот эту тещу.
Похороны тещи запомнились потому, что ее долго не могли вынести, так как гроб никак не хотел пролазить на узкой крутой лестнице старого дома, а поворачивать его боком было чревато.
Уже гораздо позже этого я прочел у Виктора Шкловского, что в Лондоне времен Шерлока Холмса вдоль узкой винтовой лестницы с верхних этажей дома проходила с правой стороны ниша, на случай, когда придется сносить гроб. «Англичане мрачны и предусмотрительны» - пишет историк.
А русские веселы и бесшабашны, в чем я сам убедился, участвуя в сносе дородной мертвой старухи на одеяле. Мы вчетвером, пыхтя и спотыкаясь, и держа одеяло за углы, сносили, а безутешный Жека страховал нас, забегая то спереди, то сзади.
Я узнал, что вынос на одеяле в таких затруднительных условиях вещь обычная и никого не смущает сугубая отвратность этой сцены, не говоря уже о неудобствах для покойника.
Но, как говорил Жванецкий: «горе от прощания с усопшим бледнеет на фоне радости от окончания работ».
Но я отвлекся, ведь я начал о красивых фамилиях, то есть, можно сказать, «за здравие», а незаметно кончил «за упокой».
Да, фамилия не просто важна, она, как сказал бы Владимир Ильич, архиважна. Многие не отдают себе в этом отчет, но лишь потому, что, будучи урожденными Орловыми, Соколовыми, Коршуновыми и Кречетовыми, просто не знают своего счастья.
Всю свою жизнь они проходили с высоко поднятой головой и развернутыми плечами и на вопрос: «Как ваша фамилия?», - небрежно отвечали: «Истомин», или, по крайней мере: «Каменских».
Но если бы им с самого начала сознательной жизни пришлось бы бормотать, невольно горбясь: «Хузман», или «Вайнштейн», или даже «Каплун», они бы знали, о чем идет речь.
Не знаю, как с этим в Америке или Франции, но думаю что тоже не намного по-другому, впрочем, у нас речь идет об Украине с ее вечным, ползучим, вонючим, шипящим, бытовым антисемитизмом.
Анекдот советских времен: старенький генерал шамкает, обходя строй: - Как фамилия, солдатик? – Иванов, товарищ генерал! – Молодца, Иванов, на таких Расея держится! А твоя, боец? – Петров, товарищ генерал! – Молодец! А твоя, внучек? – Фельдблюм! – пауза – генерал треплет его по плечу: - Ничего… ничего…
Можно, конечно, поменять фамилию Каца на Орлова, а Бронштейна на Троцкого, но тут тоже нет ничего хорошего, мало того, что вы, как ни крути, предали предков и наплевали на их гробы, так еще знакомые и соседи будут знать вас за хитрожопого жидка; а уж если, не дай Бог, вы станете какой-нибудь знаменитостью – в попе как певец, или в политике как президент, то вас разоблачат с таким негодованием, как будто вы, по крайней мере, скрыли, что собственноручно держали Христа, когда его распинали.
Нет, уж лучше так – и как знать, может быть в следующей жизни, если йоги не врут, вы родитесь на более высокой ступени и для более завидной доли, переродясь из Мугинштейна в Голицына, а то и в Трубецкого.