Карамелька
Село Иловай - Дмитриевское, что на реке Иловай, не большое, но историческое, основано в 1636 году. Сохранился в селе приходской храм в честь святого великомученика Димитрия Солунского, отстроенного в 1871 году и не мало повидавшего за время своего существования. Помнят святые стены храма и первое освящение, и великие праздники и крестные ходы, помнят и годы лихолетий, превратившего храм в совхозный склад, а позже и попросту закрытый, брошенный, оставленный для естественного разрушения самим временем. Но все возвращается на круги своя и с 1989 года в храме началось богослужение и восстановление, так как Храм был передан в Русскую Православную церковь.
Давно хотела попасть в этот храм, что манит проезжающих мимо по автостраде, своим величаем и непроницаемостью огромных куполов, и вот по случаю, а случай, как известно промысел Божий, я в храме.
Что отметит для себя заезжий путешественник помимо грандиознейшей архитектуры и внутреннего убранства, так это конечно необычайную атмосферу, которой наполнен храм.
Поток свежего воздуха, рождающегося где-то под куполом, стекает по стенам и смешиваясь с горячим воздухом от ярких языков свечей закручивается и буквально ударяется в твою грудь, особенно если стоять у подсвечника.
По началу было так неожиданно, что казалось в почти пустом, приходском зале, кому, то есть до меня дело. Кто-то словно подталкивает меня, или даже проверяет на прочность
- Уйдёт или не уйдёт?
Словно кто мысли читает, в которых действительно вместо молитвы поболее всего праздного любопытства.
Глаза скользят по фрескам и иконам. Ухо ловит звуки с клироса. Рука машинально совершает крестное знамение вслед за всеми.
Ум, сухой и практичный, твердит вдобавок этой какофонии
- Ну и чего притащилась ты раба Божия в такую даль? Храм прекрасен, да ты тут чужая. Вон даже кроха трехлетняя, с бабулей за руку, подходит и тянется целовать стопы у икон, а другой, тоже не старше, сам тушит огарки свеч у подсвечника.
По всем лицам видно-не чужие, родные. Каждый на своем месте: и поющая псалмы девушка в инвалидном кресле, дочь священника, и ее сестрички и братья, и матушка. Даже молодой парень в очках, что помогает по ходу всей службы мне , не опытной, жестами подсказывая что пора тушить свечи на шестопсалмии, или встать рядом со всеми и почтительно склонить голову при каждении священником храма, подойти на помазание вместе со всеми, Все знают зачем они здесь. Все сливаются в едином духе вечери.
- Ну, насмотрелась?- не унимается ум,
-Ты чужая тут! В церкви, куда иногда по воскресеньям все ж приходишь, и служит знакомый батюшка, дают тебе просфору царскую всегда, как гостинец, а тут? Тут тебе и карамельки никто не даст, чужая и есть чужая, мешаешься только.
Нет бы вслушаться в звуки молитвы или обратиться к Богу, а я стою и слушаю сама себя или не себя, но эта мысль прямо-таки въедается под кору головного мозга:
- Никто карамельки не даст...
Меж тем служба по своим установленным законам продолжается. Потихонечку мысли все отошли и развеялись и удалось настроиться на молитвенный лад, тоже скажу не обычным путем, а появлением церковнослужителя с искалеченной ногой, и вышедшем из алтаря помогать священнику в ходе божественной службы.
-Господи!- слезы из глаз сами собой просто навернулись,
-Как же он терпит?- По всему выдавалось с каким трудом и превозмогая боль он двигается.
-Господи, а я то, грешная и окаянная, на обеих ножках постоять смирно не хочу, то меня ветер толкает, то голод разбирает, то мысли одолевают. Господи прости !
Так наивно и по-детски открыто полились слезы, что стало проясняться для чего я здесь сейчас нахожусь. Сказать простое
-Спасибо Боже за все , что я имею, спасибо, что терпишь меня еще, грешную, на этом Свете, спасибо и прости меня.
Прихожане начали потихонечку подтягиваться к священнику на исповедь. Не решительно становлюсь самой последней, и от стыда и от того, что знаю дрянное свое состояние дел.
Священник тих, голос спокоен, слова разрешительной молитвы и отеческое наставление как лекарство. Отхожу от исповеди в состоянии которое трудно описать, но сходное на то, когда ты нашкодишь в детстве, долго мучаешься, чтобы сознаться, страдаешь, но когда все таки признаешься в содеянном такая легкость на душе, и вместо наказания тебя гладят ласково по голове. Оказывается давно известно что это ты совершил, просто от тебя ждут осознания и раскаяние, и вместо наказания тебе дают сладости.
- На, возьми!
В руку мне вкладывает конфетку, тот самый парень в очках, и тут же уходит. Я стою одна посреди пустого храма, с зажатой в руке карамелькой, с горячими слезами на щеках. Смотрю на икону Спасителя и тихо шепчу
- Спасибо!