Простой люд в те времена был одет кто во что горазд. Никаких тканей, "мануфактурки", как говорили в народе, купить было невозможно. Если прознавали заранее, что в каком-то магазине "выбросят мануфактурку", то с утра уже собиралась огромная очередь. Товару привозили мало, и он быстро заканчивался. Носилось и перешивалось всё, что оставалось со времен НЭПа и даже царских времён.
В семье бабушки в ход пошли и остатки бабушкиного приданого. Дети были одеты во что попало. Одежда старших переходила младшим, даже если она была в очень плачевном состоянии. Никто на это не обращал внимания. Родители радели только о том, чтобы дети были сыты, да не замерзали зимой.
С обувью была полная катастрофа. Моей маме переходила изношенная одежда сестры и ботинки брата. Всё всегда ей было велико и она, и без того очень худенькая, казалась ещё тщедушнее.
Из всего класса маминой школы более-менее приемлемо была одета только Рахилька Бутман. Однажды, придя к ней в гости, мать Рахильки жалостно посмотрела на подругу своей дочери и сказала: "Ёй, такая красивая девочка и так плохо одета!". Девочка не смутилась, ей казалось, что всё так и должно быть.
Только в 14 лет, после окончания семилетки, ей было куплено то артельное пальто, о котором я упоминала выше. Пальто стоило дорого, сшито из рогожеподобного материала, подбито толстым слоем ватина и отделано огромным овчинным воротником. Оно было очень тяжёлым, большого размера. Маленьких размеров в продаже просто не было, не шили. Пальто справили по случаю отъезда на учёбу в Великие Луки. Такое пальто и разорившийся купец третьей гильдии не надел бы.
Для семьи собрать ребёнка в дорогу было делом нелёгким. Бабушка целый год откладывала деньги. Купленное на собранные деньги пальто, мама одевала в любую погоду. Весь период обучения в медучилище она так в нём и проходила, и в нём же пошла на работу в районную больницу города Пустошка.
Ей казалось, что пальто это с каждым годом становилось всё тяжелее. Как-то она приехала в Витебск к своей тётке по матери. Муж тетки, Моисей Григорьевич, вешая на вешалку пальто, удивленно воскликнул: "Ой-ё-ёй, для барышни-то тяжеленько будет!"
Все молодёжные собрания были запрещены, кроме комсомольских. Их охотно посещал мой дядька Пётр, будучи идейным комсомольцем. В городе ещё как-то можно было прожить, а деревня была настоящей "юдолью плача", по ней всей мощью ударила коллективизация и голод.
Дядя по комсомольской путевке был направлен в начале 30-х на работу в милицию, и по долгу службы был включён в выездную комиссию по коллективизации в деревнях. Там он видел страшные сцены и очень за всё это переживал, так как сердце имел доброе и сострадательное. Последней каплей для решения уйти из милиции стал случай, когда в одной из деревень "коллективизаторы" пришли отобрать у крестьянина какое-то сельхозорудие. В почти пустой избе исхудалая женщина громко кричала и плакала, прижимая к себе тощих детей, но имущество всё равно отобрали. Домой дядя вернулся подавленный.
В 1935 или 1936 году мой дядя женился на Нине Шапиро, она была старше его на 6 лет и имела очень болезненного ребёнка от первого брака. Работала она на невельской кондитерской фабрике "Красный конфетчик". Возможно, там они и познакомились. Через год у них родился сын Валерий. Дедушка очень переживал и был не доволен этому браку, но к невестке относился терпимо.
Дед и бабушка полюбили внука. Этот брак сыграл трагическую роль в жизни стариков. Когда началась война, дядя Петя, их сын, ушёл в армию. Немцы были уже под Невелем.
В доме в ту пору проживал бабушкин любимец – большой серый полосатый кот, чистюля и умница. Однажды он стал громко мяукать, вскакивать ко всем на колени и лизать руки. Все очень удивились такому поведению. На утро его обнаружили мёртвым в печке. По народным приметам это сулило большое несчастье.
Буквально через день невестка в панике прибежала домой с работы и приказала деду и бабушке быстро идти на железнодорожную станцию, оттуда уходил последний эвакуационный поезд. Она стала пугать, что если они опоздают на поезд и не уедут, то немцы всех расстреляют.
Перепуганные старики выбежали из дома буквально в том, в чём были одеты. Бабушка только успела погасить огонь в печи и взять маленький узелок с какими-то тряпками. Она даже не сняла передника с платья. Невестка несла на руках маленького Валеру и какие-то вещи. Своего старшего ребёнка она ещё год назад отправила к родителям в Белоруссию. Во время войны он умер.
На станции у поезда толпились эвакуируемые, в основном это были еврейские семьи. Я до сих пор не понимаю: как могли эти уже старые люди (дедушке шёл уже 81-ый год) перенести столь длительный переезд в общем вагоне, переполненном несчастными беженцами с маленькими детьми. До Чувашии в условиях военного времени был путь очень длинный и опасный, они ехали в неизвестность, даже без надежды на возвращение в родной дом.
Через два месяца после их поселения в чувашской деревне невестка взяла внука и уехала с ним в Москву. Там она сошлась с каким-то офицером, имеющим хороший продуктовый паёк и отписала мужу на фронт, что ушла и никогда к нему не вернётся. Дядя Пётр, по словам мамы, очень любил Нину и маленького сына. Представлю, что делалось в его душе.
Уже в конце войны в одном из боёв он был легко ранен. После лечения в госпитале его признали негодным к строевой службе. К последствиям ранения присоединилась ещё и астма. Он до конца войны служил при штабах, а так как очень хорошо рисовал и имел прекрасный, почти каллиграфический почерк, то был задействован для выпуска стенгазет и боевых листков.
После смерти мужа бабушка жила в чувашской деревне одна. После войны она написала сыну письмо. Дядя Петя приехал за ней и увёз в родной дом. С виду она казалась совсем старенькой. На фотографии тех лет мы видим её сидящей на скамеечке, она улыбается своей доброй, лучистой беззубой улыбкой, из-под платка выбились белые кудряшки.
Мой брат Сергей Павлович ещё застал бабушку нашу при жизни. Как-то, ещё ребенком лет четырёх-пяти, он гостил вместе с мамой в Невеле. Бабушка, как всегда, сидела на лавочке в садике, а мой маленький братик, махая самодельным деревянным пистолетом, говорил ей: "Бабушка, вот придут немцы, я посажу тебя в погреб и закрою, перебью всех немцев, открою погреб и скажу: "Выходи бабушка!" Она очень смеялась и рассказывала всем, какой у неё храбрый внук.
В 1953 году бабушка серьезно заболела воспалением легких. Во время её болезни мама видела яркий сон, что бабушка молодая, в белом платочке сидит на зелёной лужайке, в руках маленький узелок с вещами, к ней приближается дедушка, тоже молодой. Он принимает узелок из её рук, а бабушка, взяв его под руку, пошла вместе с ним вдаль по зелёной лужайке.
Через некоторое время пришло письмо от дяди Пети, что бабушка умерла. Мама не могла приехать на похороны, я была ещё тогда годовалым младенцем и меня не с кем было оставить. Мой брат помнит, как взволновались и засуетились родители, мама по суеверной традиции закрыла все зеркала в квартире наволочками. На глазах у них стояли слёзы. Бабушка была похоронена на невельском городском кладбище у церкви. Её могилу посещают мои двоюродные сестры, приезжающие каждый год в Невель в отчий дом.
Мои любимые дедушка и бабушка в моём представлении так и ушли вместе, как в мамином сне, взявшись за руки. Ушли в наше семейное предание, в вечность. Их чистые души соединились на небе навсегда так же, как они не расставались никогда при жизни.
"Возвесели, Господи, души, житейскими бури истомленныя, да скорби воздыхания земные забвению предадят." (акафист по усопшим)