Все имена и названия в рассказе являются вымышленными
Воспоминания бывают цветными. Из сложного сплетения нитей моей памяти я бережно, чтобы, упаси Господь, не повредить, вытягиваю зелёную. Ведь зелёный – это, как известно, цвет надежды. Надежды на то, что у всего, чему суждено случиться, непременно будет счастливый конец…
Пронзительные вопли Барбары отскакивают, словно градины, от стен душевой и обрушиваются на мою бедную голову. А она трещит так, что всё тело начинает сотрясать мелкая дрожь, которую невозможно унять никакими силами. От влажной духоты тесного помещения, где не работает вентиляция и закрыто окно, моя фирменная синяя блузка с нашивкой «Bigger Care» моментально промокает от пота. Я - новенькая, меня всему надо учить, а возиться никому не хочется. Здесь каждый сам за себя, выживает, как может. Вот и бросают новичков на Барбару, как на амбразуру, и смотрят, уцелеют ли. Невозмутимая и ловкая индианка, работающая со мной в паре, ушла на перерыв, наказав мне выкупать Барби в её отсутствие. И я, наивная, сразу же согласилась…
Изуродованное двумя инсультами тело женщины на передвижном кресле, которое я, оказывается, припарковала не так, как она привыкла, продолжает извиваться в истерическом припадке. Это уже потом я узнала, что чай она пила только из собственной чашки, которую надо было доставлять тщательно вымытой и упакованной из кухни. Что любую вещь из комода в комнате особой пациентки необходимо было класть в строго отведённое для этого место. А уж доступ к драгоценному телу Барбары имели только избранные, досконально изучившие её привычки. Но в тот, теперь уже далёкий день, я этим бесценным знанием ещё не обладала.
Собравшись с силами и стараясь говорить спокойно, я спрашиваю пациентку, собирается ли она все-таки принять душ. И добиваюсь ответа: «Да, но без т-е-б-я!!! Пусть Сона придёт!». Ожидать, что Барбара успокоится, очевидно, бессмысленно. Оставить же её в ванной одну даже на несколько минут означает с треском вылететь с работы. Лихорадочно ища выход из безнадёжного положения, я застываю перед визжащей истеричкой. Неожиданно дверь в душевую открывается, и на пороге возникает высокий силуэт темнокожей женщины. Неспешно подойдя к Барбаре, суданка Самера кладёт руку ей на плечо и начинает говорить тихим, спокойным голосом, обращаясь к старухе, как к ребёнку. Продолжая певуче что-то приговаривать, она включает душ и окатывает крикунью тёплой водой, словно беса из неё изгоняет. И он уходит, растворяется в пене душистого шампуня, не в силах вынести умиротворения, заполнившего выложенную идеально чистой плиткой безликую ванную комнату дома престарелых…
У меня ушло четыре месяца на то, чтобы, приходя на работу, уверенно смотреть в глаза людям. Теперь у меня всё получается быстро и легко, и даже Барбара разговаривает со мной уважительно. Однажды во время передачи смены, я замечаю, что Самера выглядит усталой, а её золотисто-коричневое, будто сияющее изнутри лицо словно посерело. Длинными пальцами она массирует правое плечо, явно стараясь снять боль. Когда руководитель вечерней смены ставит её работать на «Гортензию» - крыло в котором находится комната Барбары и ещё пары других, подобных ей постояльцев, суданка тяжело вздыхает. Подойдя к Самере, я говорю: «Сами, меня сегодня на «Мимозу» поставили. Хочешь поменяться? С Кевином я договорюсь!». Вытерев навернувшиеся на глаза слёзы, темнокожая красавица говорит мне: «Спасибо, дорогая! Знаешь, ты как сестра для меня…»
В многоцветном ковре моей памяти есть нити всех оттенков. Но сейчас я выбираю ярко-синюю, как те, украшенные блёстками платья, в которые были одеты суданки на дне рождения Салмы. Синий – это цвет праздника…
Женщины, пришедшие на юбилей моей коллеги, идут к ней, стоящей у подиума в конце зала. Нет, не идут, а перетекают, как ртуть, в такт ритмичной африканской мелодии. Движения их тел так слаженны, что воспринимаются как единое целое. Стройные и полненькие, совсем молодые и уже в возрасте – все эти женщины гордо несут себя. Безупречная осанка, красивая посадка головы – так выглядят дочери Чёрного континента. Я, белокожая, без оглядки бросаюсь в плавное течение их танца и попадаю-таки в ритм! А вот и сама именинница: высокая и статная, в невероятной красоты платье до пят. Королева сегодняшнего вечера с благодарностью принимает мой подарок. Сжав мои руки в своих ладонях, она говорит: «Спасибо, что пришла на мой праздник, сестра!». И я понимаю, что никогда не забыть нам тот день, когда она впервые назвала меня так…
Томас Миллер, ловко управляя электрическим инвалидным креслом, описывает вокруг нас круги, как акула из триллера «Челюсти». В просторной комнате, ставшей домом для двух постояльцев, достаточно места для этих маневров. Мы с Салмой пришли, чтобы уложить его в постель. Под силу ли двум женщинам перенести больше центнера мужской плоти из кресла на кровать? Конечно, да! Ведь для этого у нас есть сетчатый гамак sling, скользящее полотно которого мы можем пропихнуть под увесистое седалище пациента, а затем пристегнуть его, словно люльку, к стреле миниатюрного подъёмного крана full hoist. После этого останется только поднять Томаса в воздух и, толкая машину вперёд, завершить его приземление на кровать. Самое главное – это перемещать full hoist вперёд с осторожностью, чтобы в тишине комнаты не послышался хруст твоих позвонков, на которые сейчас падает вся нагрузка. Но для этого нас и тренировали! А мы – способные ученики…
Вот только Томас с этим планом не согласен. Притормозив коляску, он, с ненавистью глядя в лицо Салме, заявляет, что не хочет, чтобы его тела касались чёрные руки. А затем добавляет: «Возвращайся туда, откуда приехала. Нам здесь негры не нужны!». Жар гнева, зародившегося в глубине глаз суданки, охватывает нескладное тело мистера Миллера, словно пламя возмездия. И оно как будто тает, сжимаясь на глазах. Передо мной словно оживает знакомый с детства плакат с изображением темнокожего человека, напряжением мускулов разрывающего оковы. Самое страшное — это то, что я такая же, как и Салма – не терплю унижения и отвечаю ударом на удар. Становится ясно, что в следующую минуту мы уже вдвоём начнём крушить опутавшие земной шар цепи империализма, после чего нам останется только одна дорога – в тюрьму. Оказаться за решёткой за удовольствие съездить Томаса пару раз по толстой роже? Вот для этого мы в Австралию приехали?! Ну уж, нет!
Я подхожу к Салме и обнимаю её, положив голову на широкое, сильное плечо. И пружина гнева в груди суданки ослабевает, а затем и вовсе рассыпается на части. Так, обнявшись, мы и выходим из комнаты. Теперь нам и море по колено – ведь мы есть друг у друга! Взявшись за руки, словно школьницы на каникулах, мы идём по коридору в медицинский пост к начальнику смены, чтобы заполнить форму докладной о нанесённом Салме словесном оскорблении. Я, как свидетель, поставлю там свою подпись. И вот тогда, глядя мне в глаза, она впервые скажет: «Спасибо, сестра…»
Пальцы сами тянутся к белой нити, бережно извлекая её из полотна воспоминаний. Когда краски всего спектра цветов перемешиваются между собой, то на выходе получается именно белый. Белый – это начало всего: это цвет чистого листа бумаги; это вестник зарождающегося дня, когда рассвет только начинает размывать плотную глубину ночи…
До рассвета остаётся ещё несколько долгих часов. Мы только что закончили второй, самый тяжёлый раунд: поменяли подгузники и пелёнки лежачим пациентам, перевернули их на спину или другой бок. Этой ночью я работаю в паре с Моник из Конго. Она спокойная и уравновешенная - человек-анальгин, снимающий напряжение и головную боль. Такой анальгин мне, эмоциональной и вспыльчивой, просто необходим. Сколько раз она успокаивала меня разумным словом и тёплым прикосновением руки. В отличие от высоких суданок, Моник, как и я, среднего роста. Да и черты лица у неё совсем другие. Они все такие разные, дочери Африки! Единственное, что у них есть общего – это красивые тёмные глаза с миндалевидным разрезом. Мы с конголезкой иногда говорим по-французски, это помогает мне лучше запоминать простые фразы. Но сейчас не до уроков французского, от усталости мы обмениваемся только короткими фразами на английском.
В начале смены наш руководитель – медбрат Кевин, пряча глаза, объявил, что сегодня мы будем работать втроём. Мол, не удалось ему найти никого, чтобы заменить заболевшую сотрудницу, хоть он и все агентства обзвонил. Мы отнеслись к его словам с понимаем, зная, что Кевин здесь ни при чём. Ему просто поступило негласное распоряжение от начальства, такое и раньше случалось. «Bigger Care» использует любую возможность деньги сэкономить, ведь нам они платят намного меньше, чем сотрудникам агентств. Работать втроём, по сути, означает - вдвоём, ведь одна из нас должна будет уйти в крыло для постояльцев с деменцией. За людьми, потерявшими ориентацию во времени и пространстве, нужен постоянный присмотр. Тут уж не до экономии, а то как бы хуже не вышло! А вот на нас сэкономить можно, ведь заболевшая медсестра должна была работать на подмене, давая всем возможность немного отдохнуть во время коротких перерывов между раундами, из которых и состоит ночная смена. Мы с Моник переглядываемся. Okay, ребята, мы сделаем всё, что можем! Для нас ведь самое главное — это передать пациентов утренней смене живыми, чистыми и без пролежней…
Глаза конголезки закрываются от усталости. Да, девяносто постояльцев на трёх медсестёр — это, согласитесь, многовато! Для Моник это уже четвертая ночная смена подряд. Когда работаешь по ночам, то зарабатываешь немного больше. Ей надо платить за аренду съёмного жилья, за обучение дочери, надо машину покупать. Надо, надо, надо… Эту жажду не утолить, она высасывает наши силы, наполняя украденной энергией своё бездонное нутро. И я говорю напарнице: «Составь вместе два стула и возьми подушку в бельевой. Иди и отдохни на часок, пока ты и вовсе не свалилась». Я знаю, что справлюсь и разбужу её только в самом крайнем случае. Верю, что этой ночью он не наступит. Расправив плечи, я ухожу, чтобы гасить огни вызовов, которые один за другим зажигаются на центральном табло. А вслед мне доносится голос конголезки: «Спасибо, сестра!»
Я связываю вместе бесценные нити моих воспоминаний и кладу их в нагрудный карман, поближе к сердцу. Прощай, «Bigger Care»! Мы с тобой никогда не любили друг друга. Но ты подарила мне трёх темнокожих сестёр – моих дорогих африканочек…