Пушкин и мiр с царями. Книга первая. Раскрытие.
Часть первая. Восход. Глава вторая.
Что было это? Пробужденье?
Быть может – нет, быть может – да!
В 1806 году бабушка Пушкина Мария Алексеевна купила под Москвой сельцо Захарово, и семья смогла туда уезжать на целое лето. Именно в то первое захаровское лето Пушкин переменился: из неповоротливого увальня он превратился в живого резвого и любопытного мальчишку. Эта перемена безусловно порадовала родителей, но не была воспринята ими, как нечто выдающееся - у них хватало забот, в семье Пушкиных было уже четверо детей, а младшему брату, Льву, ко времени первого выезда семьи в Захарово было немногим больше года, и он, естественно, привлекал к себе основное внимание родителей.
Сергей Львович, подчёркивая своё особое отношение к младшему сыну, позже называл его по имени библейского персонажа «мой Вениамин». По мнению отца, маленький Пушкин должен быть именно таким, каким был в детском возрасте Лёвушка – живым, контактным, не назойливым, но непосредственным, и обаятельным.
Надежда Осиповна тоже закономерным и понятным образом уделяла Лёвушке больше внимания, чем остальным. Николеньке было пять лет – он тоже ещё требовал к себе внимания, хотя и не столько, сколько Лёвушка, а Саше с Олей было уже соответственно семь и девять лет – во многих простых вещах они вполне уже могли позаботиться о себе сами, что, впрочем, они с удовольствием и делали.
Живость Саши заставила родителей сделать не совсем приятное открытие: оказывается, беспокойный ребёнок также неудобен для родителей, как и вялый, малоподвижный, и если вялого надо иногда просто терпеть, то живого надо чем-то занимать и как-то успокаивать, что временами превращается в серьёзную проблему. Об этом же родителям не раз говорили и несколько французских гувернанток, поочерёдно сменявшие друг друга в пушкинском доме.
Лето 1807 года, как и предыдущее, семья проводила в Захарово. Здесь Пушкин пережил первое по-настоящему серьёзное потрясение: его младший брат Николенька сначала серьёзно заболел. Маленький Пушкин захотел пожалеть тяжёло больного брата, и с участием подошёл к его постели. Николенька показал ему язык и отвернулся. Вскоре его не стало. Его похоронили в соседнем селе Вязёмы. Саша лишился непременного участника своих игр, неизбежных мелких потасовок и мальчишеских забав. Некоторое время было просто невозможно
22
представить, что брата уже нет, и никогда больше не будет…
Но время шло. Закончилось лето, пришла пора возвращаться в Москву. Пушкин любил Захарово, любил свободное деревенское времяпровождение, а пребывание в Москве уже было связано с небольшими, но обязанностями –обязанностями по учёбе. Начальное образование в дворянских семьях в то время было по преимуществу домашним, городских школ в нашем теперешнем понимании практически не существовало. Предметы обучения определяли родительская логика и общественная мода. Маленькие Пушкины должны были учить французский, русский, английский и немецкий языки, немного – латынь, немного – географию, немного - историю, закон Божий и арифметику.
Неотъемлемой частью тогдашнего начального образования были танцы, и несколько раз в неделю Пушкины возили своих детей на уроки то к Бутурлиным, то к Трубецким, то к Сушковым, а по четвергам Олю и Сашу возили на балы к танцмейстеру Иогелю, который уже тогда был главной московской звездой на ниве обучения детей, юношей и девушек танцам.
Закон Божий, русский язык и арифметику детям Пушкиным преподавал диакон Александр Иванович Беликов, выпускник Славяно-греко-латинской академии. О личности самого Беликова мы ничего особенного сказать не можем кроме того, что как преподаватель он был популярен в тогдашней дворянской Москве. Задумка с изучением немецкого языка в семье Пушкиных не прошла – единственная гувернантка-немка говорила по-русски, английский язык дети учили не долго – пока гувернанткой в семье была англичанка мисс Белли, а вот французский язык преподавался со всей возможной активностью. В этом нет ничего удивительного – именно французский стал к тому времени основным языком общения дворянского общества на всех его уровнях и во всех возрастных категориях.
С началом учёбы детей в семью Пушкиных вместо француженок-гувернанток прочно вошли французы-гувернёры, они же были преподавателями французского языка и словесности и они же преподавали детям некоторые основы других общих предметов, так сказать, проясняли картину мира в головах своих учеников.. Сохранились фамилии некоторых этих гувернёров-преподавателей – Русло, Монфор, Шедель.
О Русло и Шеделе известно только то, что они каким-то образом узнали о том, что маленький Пушкин пишет стихи и посмеялись над первыми поэтическими опытами своего ученика, причём Русло ещё увидел в этом повод нажаловаться на своего воспитанника Надежде Осиповне, от которой сыну дополнительно нагорело, правда, не за сами стихи, а за то, что стихи пишутся в большом количестве ради пустой забавы вместо серьёзного отношения к урокам. В отличие от первых двух наставников, месье Монфор был не только отлично образованным носителем графского титула, но ещё и музыкантом, и художником, и самое главное – просто хорошим человеком. Брат и сестра Пушкины всю свою последующую жизнь хранили о нём самые светлые воспоминания.
Как же учился маленький Саша Пушкин? Каковы были его успехи? Во время занятий он часто бывал рассеян, мог не по порядку написать слова, а то и вовсе пропустить их, не был сильно прилежен в чистописании, кляксы нередко украшали исписанные им листы. Он не охотно учил домашние задания и, имея хорошую память, стремился отвечать на вопрос учителя после сестры, а будучи спрошенный первым, часто ничего не мог ответить.
Арифметику он откровенно не любил, она получалась у него довольно плохо как в пору московского детства, так и в пору лицейской юности. Мир сухих цифр не
23
привлекал к себе внимания будущего поэта - он не находил там для себя ничего интересного и откровенно скучал, находясь в сфере деления, умножения, дробей и геометрических задач.
О законе Божьем он сам в Лицее говорил, что не смог одолеть и «Отче наш», что больше говорит не о неспособности выучить простейшую молитву в несколько строк (память вообще, как у всех мужчин Пушкиных, у него была замечательная), а о том что сам предмет не вызывал у ученика ни малейшего интереса, и здесь гораздо больше вопросов не к диакону Беликову, а к семье, к родителям.
Мы уже говорили и ещё будем говорить о губительности двойной морали для дела воспитания. Спаситель мира твёрдо говорит нам о том, что нельзя служить двум господам - человек вольно или невольно всё равно будет кланяться в одну сторону, а в сторону противоположную он эти поклоны будет только изображать, и пристальный наблюдатель непременно уловит, куда именно обращает своё лицо предмет его наблюдения. А кто пристальнее детей рассматривает своих родителей, рассматривает самым неформальнейшим образом, может быть, даже не обращая внимания на словесную шелуху, но чутко схватывая самую суть видимого? Не рассмотрел ли юный Пушкин то, как его отец умом признаёт важность православных установлений, а душой клонится к Вольтеру и прочим авторам, более легковесно и фривольно развивавшим взгляды неугомонного француза? Конечно рассмотрел! Какую сторону обычно принимают дети, сторону ума или сторону сердца? Что же удивительного в том, что чувствительный мальчик принял сторону сердца своего чувствительного отца? И что же удивительного в том, что по отсутствию лукавства в детской душе мальчик не пожелал учить то, к чему не лежало его сердце, и что он полагал не нужным и не интересным для себя? Заметим в скобках, что «Отче наш»-то Пушкин наверняка знал – не мог не знать, а высказался так, для красного словца, для расставления понятных акцентов.
С немецким языком у пушкинских детей не сложилось – мы говорили почему, но немецкий в ту пору был не очень популярен, и по этому поводу никто особо никогда не грустил. Об изучении английского мы тоже говорили – Ольга и Александр и учили его относительно недолго, и особых успехов на этой ниве будущий поэт не проявил - в детскую пору английский язык ему, что называется «не пошёл», не пошёл он у него и в Лицее и только во взрослые годы Пушкин ради чтения Байрона и других именитых англичан в оригинале практически самостоятельно взялся за основы английского языка, более-менее сносно смог на нём читать, но хорошо говорить по-английски так и не научился.
Проблем с русским языком при домашнем обучении наш будущий гений не обнаружил. Родной язык он осваивал исключительно легко, а об изучении им русской словесности мы говорить не будем – её на тот момент практически не существовало. При всём уважении к одам Ломоносова и к самому их автору, не будем же мы всерьёз считать их вершинами литературы, а вот зарождающаяся русская художественная литература в самом прямом смысле фигурировала перед взором маленького Пушкина в лице его дяди Василия Львовича, а также поэтов и писателей его круга, живших в то время в Москве, о которых мы уже упоминали в нашей книге немного ранее. Таким образом, у юного Пушкина в руках чуть ли не с рождения был один из лучших способов взять уроки какого-либо дела – живое общение с мастерами этого самого дела. Провидение щедро дарило будущему поэту такие уроки в домашней обстановке, когда кто-либо из московских литераторов заезжал к Сергею Львовичу на гостеприимный огонёк.
Французский язык и французская словесность были козырным тузом в колоде пушкинских учебных карт – коронованным учеником Пушкин в детстве и юности не
24
был, за исключением двух предметов: русского языка и французского языка. Французским языком он владел блистательно и его успехи на ниве французской речи и письма отмечали решительно все компетентные в этом вопросе люди. Никаких оценок, кроме самых превосходных, Пушкин за свой французский язык никогда и нигде не получал.
Но есть ли тут чему удивляться? Лингвистически одарённый мальчик рождается во франкоязычной, по внешней сути, семье. Французский язык для него в первые годы жизни – родной. Что странного в том, что ребёнок идеально знает родной язык? А ребёнок любопытен, ребёнок рано выучился читать, а у его отца – замечательная библиотека, полная классических и современных французских книг, а у родного дяди ребёнка – тоже библиотека, и в обоих библиотеках можно время от времени рыться и находить там интереснейшие для себя вещи! О библиотеке Василия Львовича, кстати, скажем, что большую её часть он вывез из Франции, и лучше неё возможно была только сорокатысячная по количеству книг библиотека князя Бутурлина, и Бутурлин кое в чём немало завидовал собранию пушкинского дяди.
Понятно, что библиотекой дяди маленький Пушкин мог пользоваться эпизодически, а вот библиотекой отца – в высшей степени регулярно. Пушкин читал запоем, и до двенадцати лет перечитал множество книг, подавляющее большинство из которых были изданы, конечно же, на французском языке. Это очень мощно повлияло как на его знание французского языка, так и на его общее развитие. Им были прочитаны «Илиада», «Одиссея» и многие древнегреческие мифы, естественно, во французском переводе, но, безусловно, основной массив прочитанных им в этом возрасте книг пришёлся на современную ему французскую литературу, литературу второй половины восемнадцатого века.
Отец в этом занятии сыну особо и не мешал, и не пытался серьёзно направлять его читательские интересы. Юный Пушкин жадно изучал корешки книг в отцовском кабинете, брал приглянувшиеся ему тома в руки, раскрывал их и проглатывал всё, что только могло заинтересовать его пытливый ум или приятно растревожить его душевные чувства. Читал он и Вольтера, от которого в восторге был его отец, и во множестве – других, гораздо более легкомысленных и эротичных писателей вроде Лакло, Кребийона, почти до неприличия откровенных Вержье и Грекура, ну, и конечно же, Парни.
Все мы прекрасно помним о том, как у каждого из нас лично, и окружавших нас сверстников постепенно возникал и постепенно проявлялся интерес к интимной стороне человеческой жизни. У каждого это было по-своему, у кого-то этот интерес возникал немного раньше, у кого-то – немного позже, у кого-то он продолжительное время оставался вялым, чуть ли не до самой поры полового созревания, но у кого-то он с самого начала имел весьма активное выражение. Физическая и душевная индивидуальность в этом случае имеют выдающееся значение в жизни каждой отдельной личности. Так было и в жизни Пушкина.
Пушкин, видимо, или очень рано или намного раньше подавляющего большинства своих сверстников узнал о физической стороне интимной близости. Откуда он получил это знание – нам не известно, мы ведь и сами обычно никому не рассказываем, как и откуда мы получали подобные сведения, но в случае с Пушкиным горячий интерес к предмету, темперамент и возможность получить сексуально-эротическую информацию из весьма обширного и почти неконтролируемого источника сошлись воедино, и дали всем нам известный результат.
К двенадцати годам Пушкин прочитал столько эротической литературы, сколько её не прочитали многие неплохо образованные двадцати-
25
двадцатипятилетние молодые люди. Понятно, что энергию, которую транслировали эти книги, он не мог направлять на человеческие отношения – до них он в ту пору просто физически не дорос, но дышащая глубоким эротизмом французская литература наложила на его умственное и душевное мировосприятие неизгладимый или почти неизгладимый отпечаток. Сказки Марии Алексеевны вместе со сказками и таинственными деревенскими историями Арины Родионовны в сердце мальчика надолго уступили место простым, лёгким, насмешливым и сладко будоражащим нутро историям разбитных французских рассказчиков. Богатыри, царевны, королевичи и отважные крестьянские сыновья в сознании юного Пушкина сменились похотливыми аббатами, куртуазными и распущенными графинями и маркизами, и чувственными пастухами и пастушками – теперь они пленяли его воображение.
Насмешливое, а то и саркастическое отношение к католической церкви, которым были полны прочитанные в те годы мальчишкой-Пушкиным книги, логическим образом подталкивали его к аналогичным понятиям в отношении церкви православной. Эти понятия в Москве ему ещё некому было высказать, но пройдёт относительно немного времени, и семена, посеянные в его душе французскими книгами, дадут всходы во время учёбы в Лицее.
Но давайте, наконец, повернём наш взгляд на пушкинское чтение немного в другую сторону. Мы уже говорили о том, что он читал не только Парни – его глубоко поразил мир «Илиады» и «Одиссеи», с величайшим интересом он читал «Сравнительные жизнеописания» Плутарха – этот классический свод биографий великих людей античного мира. Он прочитал основные произведения классиков французской литературы, в первую очередь – Корнеля и Мольера. Кстати, в то время в очень многих семьях в домашнем кругу было широко распространено чтение вслух, и Сергей Львович вечерами великолепно читал своим родным многие популярные произведения, и в том числе – пьесы Мольера.
Под влиянием полюбившихся ему авторов Саша Пушкин сам захотел писать пьесы – стихи, естественно, на французском языке, он начал писать едва ли не научившись письменной грамоте. Нет ничего удивительного в том, что первые работы юного Пушкина были подражательными – любой из нас, пытаясь взяться за какое-либо вдруг полюбившееся ему дело, не мог начать его иначе, как с подражания понравившемуся образцу. Что же мы можем говорить в подобном случае о восьми-девятилетнем мальчике, стремящемся к высоким темам классической литературы?
Семейное воспитание и образцы, подаваемые родителями, и прежде всего – отцом, давали себя знать. Девятилетний Пушкин не только пробовал писать пьески, но и сам разыгрывал их перед сестрой, которая выступала в этом случае в роли зрительской аудитории. Со слов самой Ольги Сергеевны широко известен эпизод исполнения Пушкиным перед сестрой написанной им пьесы «Escamoteur» (в переводе «вор» или «мошенник»). Начинающий автор в тот раз был банально освистан публикой в лице сестры, которая усилиями Сергея Львовича была прекрасно ознакомлена с творчеством Мольера и уличила творца произведения в плагиате. Автор не стал обижаться и запираться, а в ответ на эмоциональную критику написал на самого себя эпиграмму, в которой признавался в краже сюжета у великого французского коллеги.
Лет в десять под влиянием масштабной историко-философской поэмы «Генриада» Вольтера, посвящённой осаде Парижа Генрихом Третьим, Пушкин написал героико-комическую поэму «Толиада», посвящённую войне карликов с карлицами. Поэму нашла гувернантка, и отдала её гувернёру Шеделю, об эпизоде с которым мы уже говорили. Насмешки Шеделя над своими трудами маленький
26
Пушкин не выдержал и сжёг несчастную поэму в печке.
Понятно, что человек, который стремится писать крупные вещи, непременно по ходу своего творчества будет писать вещи маленькие. Саше Пушкину очень нравился французский баснописец Лафонтен и он, следуя своей симпатии к этому автору, не раз пробовал писать басни. Ни одна из них до нас не дошла, и поэтому об их содержании мы ничего сказать не можем. По той же самой причине не можем мы ничего сказать и о его стихах на обычные темы, но есть немало косвенных свидетельств того, что к одиннадцати годам его умение писать стихи стало широко известным во многих московских домах.
Каким образом возникла эта известность – вполне понятно. Давайте вспомним, как мы все любили, принимая каких-либо приятных нам гостей у себя дома, продемонстрировать им таланты наших собственных детей, как они пели нашим гостям разные песенки, читали им разные стишки, безусловно, чужого сочинения. Давайте вспомним, какие милые чувства это всё вызывало в праздничном домашнем кругу! Мог ли Сергей Львович не представить своим гостям явные успехи собственного сына? Конечно, не мог! А Вы бы упустили возможность порадоваться успеху собственного ребёнка в глазах окружающих?
Известность маленького стихотворца не была беспричинной и не была плодом приятельских комплиментов Сергея Львовича. В доме Бутурлиных, богатых дальних родственников Пушкиных мальчика Пушкина как-то увидел и услышал Реми Жилле, высокообразованный француз, ставший впоследствии директором Ришельевского лицея в Одессе. В то время в силу обстоятельств он был вынужден некоторое время служить у Бутурлиных гувернёром. Стихи юного сочинителя, и сам его вид произвели на чуткого француза незаурядное впечатление, и он стал первым, кто предрёк московскому юнцу великое будущее.
Достаточно известен случай, когда в парке у дома тех же Бутурлиных стайка барышень с альбомами в руках окружила Пушкина, прося его стихов, а кто-то из гостей на том же вечере продекламировал его куплет, но не совсем точно, отчего Пушкин пришёл в крайнее смущение и сначала убежал из гостевой залы в библиотеку, а потом в расстройстве вообще отправился домой.
По поводу этой истории с его смущением хотелось сказать вот что. Когда говорят о Пушкине в детстве и юности, очень часто отмечают ту перемену, которая случилась с ним в шестилетнем возрасте – говорили об этой перемене и мы с Вами. В этом случае все обращают внимание на то, что Пушкин тогда вдруг превратился в шалопая и озорника, каковым он в представлении большинства читающей публики должен был быть чуть ли не изначально. А он был таким, каким он был, и в шесть лет задумчивый и чувствительный ребёнок никуда не подевался, он просто уступил внешнее первенство другому ребёнку, более живому и более заметному. Скажем тут же и больше: задумчивый и чувствительный ребёнок вообще никуда не пропадал до последней минуты жизни поэта – просто о его существовании мало кто к тому времени знал.
Мы уже сказали немало слов на духовные темы, и скажем ещё немало других слов в этом же направлении, но не стараясь противоречить христианскому вероучению, отметим всё же, что по знаку Зодиака поэт родился под созвездием Близнецов, и ему таким образом изначально была присуща некая двойственность чувств и мыслей. Если кто-то мне при этом скажет, что гороскопы – это полная чушь, я задам такому человеку один-единственный вопрос: верит ли он в то, что все дети, рождённые под летним солнцем июня, будут такими же, как дети, рождённые под хмурым небом ноября, и не будут ли все дети, рождённые под солнцем июня хоть в чём-то немного схожи меж собой просто по причине времени
27
своего рождения? Думаю, что ответ на этот вопрос напрашивается сам собой.
Согласитесь так же и с тем, любезный мой читатель, что беспокойный и подпрыгивающий мальчик конечно может написать басенку на потеху родным и стишок в альбом симпатичной девочке, но вряд ли он возьмётся часами читать «Илиаду», творения Плутарха и трагедию Корнеля «Сид», мечтая при этом когда-нибудь написать что-либо подобное. Лень маленького мальчика компенсировалась в Пушкине неугомонностью подростка а скоропалительность того же подростка невидным для других образом сопровождалась задумчивостью маленького мальчика.
Два разных и равных по силе своей начала фактически с детства существовали в Пушкине, и оба они верно служили ему, давая основу поиска гармонии, которую он впоследствии таким дивным образом воплотил в лучших своих произведениях. Не будем говорить о том, что внутренние движения этих обоих начал всегда были параллельны – скорее наоборот, не будем говорить, что они были комфортны для их носителя – скорее наоборот, но гений Пушкина этими движениями питался.
Мало кто знал о существовании в нём этих двух начал, большинство людей видели внешнего Пушкина, продолжавшего линию «проснувшегося мальчика», считая при этом, что это и есть самый настоящий Пушкин. Застенчивого и задумчивого ребёнка в Пушкине видели немногие, тем более, что ребёнка этого поэт во все времена, включая первоначальные, тщательно скрывал. В детстве, однако, спрятаться от других труднее, чем во взрослом возрасте, вот мы и находим в воспоминаниях о юном Пушкине наблюдения о том, как он, засмущавшись по той или иной причине, убегал от собравшихся в доме людей в какую-нибудь дальнюю комнату и там предавался одному ему известным невесёлым размышлениям – к удивлению обнаружившего это человека, а ведь удивляться-то в таких случаях было и нечему.
Время шло, и Пушкин приближался к своему двенадцатилетнему возрасту, а его родители вместе с тем приближались к необходимости определения его дальнейшей судьбы. На семейном совете поначалу было решено определить сына в закрытый иезуитский пансион, созданный специально для детей русских аристократов. Мы можем по достоинству оценить это интересное решение, на полном серьёзе пришедшее в голову человеку, который восхищался трудами другого выдающегося человека, всю свою жизнь посвятившего разоблачению низости католической церкви.
Трудно тут говорить о мотивах Сергея Львовича – вероятнее всего, он исходил из уровня подачи предметов в пансионе, и дальнейшей возможности устройства сына в жизни по окончании учебного заведения, но здесь мы опять подходим к идеологии двойной морали, в которой люди тогдашнего круга семьи Пушкиных не видели ничего необычного – категориями, подобными категориям отца поэта, мыслило большинство светского и полусветского общества. Не подлежит особому сомнению и то, что если бы сам Александр Сергеевич был в своей душе устроен чуть попроще, и поступил в иезуитский пансион, он бы там получил определённые знания, и сформировал бы собственную систему двойной морали, которая впоследствии дала бы ему возможность спокойно существовать в обществе, но небеса распорядились иначе. Судьба поэта предполагает поиски, а иногда и метания, но не предполагает двойной морали.
В начале 1811 года Сергей Львович и Надежда Осиповна узнали, что под Петербургом в Царском Селе организовывается, и с сентября месяца будет открываться Императорский лицей для детей из привилегированного сословия, что заведение это будет функционировать на совершенно новых оригинальных
28
принципах, и что попасть туда будет весьма непросто. Сергей Львович загорелся идеей устроить сына именно туда, в новый лицей, и начал искать пути для решения образовавшейся задачи. Он имел близкое знакомство с братьями Малиновскими, один из которых будет директором нового учебного заведения, а второй заведует Московским архивом иностранных дел, и такое же, если не ещё более близкое знакомство с И.И. Дмитриевым, московским соседом и поэтом, а с недавних пор – министром юстиции. Эти три человека могли серьёзно влиять на попадание юного Пушкина в число кандидатов на приём в лицей и все они так или иначе на этот процесс положительно повлияли. Ещё одним важным знакомством было знакомство с А.И. Тургеневым, которого в 1810 году назначили директором департамента Главного управления духовных дел иностранных исповеданий. Александр Иванович, бывший к тому же и дальним родственником Пушкиных, решил принять живейшее участие в судьбе мальчика, и его голос, поданный в нужных местах в пользу определения Пушкина в лицей, тоже не остался неуслышанным.
1 марта 1811 года Сергей Львович Пушкин направил в Петербург прошение о зачислении его двенадцатилетнего сына Александра в новообразуемый Императорский лицей. Шестеренки механизма поступления начали своё постепенное вращение.
(полный текст книги находится по адресу:
https://ridero.ru/books/pushkin_i_mir_s_caryami/ )