О ковиде и не только. Очерки участкового терапевта

«Однажды шторм закончится, и ты не вспомнишь, как его пережил. Ты даже не будешь уверен в том, закончился ли он на самом деле. Но одна вещь бесспорна: когда ты выйдешь из шторма, ты никогда снова не станешь тем    человеком, который вошёл в него. Потому что в этом и был весь его смысл.»
Харуки Мураками.

Глава первая. Заключительная конференция.

Ну так что, начнём уже? Я готова. Запасайтесь попкорном, друзья. Коротко, сокращая сказанное до смысла, изъясняться я пока так и не научилась. Думаю, вы уже это давно  поняли и готовы меня за это простить. Иногда вязну, иногда соскальзываю с темы. Всё как всегда. Но всё же рассказать мне определённо есть, что. Что и говорить - жизнь потрепала изрядно.
И пусть вознаградит Господь того, кто прочтёт эту повесть до конца своею милостью
за его терпение и великодушие и дважды вознаградит своею щедрою десницей того кто не будет при этом придираться к пунктуационным и грамматическим ошибкам
 в моём тексте. Честь и хвала этим добрым людям.
Иногда я читаю перед сном сказки своему внуку Богдану, когда его приводят ко мне с ночёвкой на выходные.  В тех местах, где идёт перечисление событий, которые пришлось пережить сказочному герою, такие как кипящие котлы, огонь, воду, медные трубы, ну и всякие прочие «высокие горы и бездонные пропасти», я с глубоким, протяжным вздохом саможаления от себя добавляю к тексту сказки: « Короче, Богдашка, он бедный — несчастный прошёл через всё, через, что приходилось проходить и твоей бабушке Ларисе»  - ну то есть мне.
Иногда мне кажется, что основная моя миссия в жизни заключается в том, чтобы  от лица простого участкового терапевта описать события 2020 года и, что вся моя жизнь до этого года была лишь подготовкой к грядущим испытаниям. 
А на, уже набившем всем оскомину «ковиде», я отпахала,  что называется, «от звонка до звонка».
На странице «вконтакте» за двадцатый год у меня всего пара картинок. Одна с профессором Преображенским из «Собачьего сердца», где он, якобы говорит, что весь мир превратился в инфекционное отделение сумасшедшего дома. И вторая картинка, где на фото запечатлён вид из лобового стекла машины с полем до горизонта и летящей по небу коровы, с таким текстом под картинкой: «Было бы нормальным задать вопрос, что вообще происходит, но сегодня 2020 год, и я просто поехал дальше.»
 А, как известно демонстрируемая людям в социальных сетях, жизнь человека, либо скудная и скучная на события, либо, напротив — яркая и насыщенная, зачастую бывает обратно пропорциональна реальному положению вещей. (Звёзд эстрады конечно в расчёт не берём.) У кого жизнь бьёт ключом в плане чувств и событий -
тому не до социальных сетей.
Лихой двадцатый год… Время идёт, а я всё ещё никак не могу созреть, чтобы начать прикасаться к этой непростой для меня теме.
Мне до сих пор больно вспоминать всё пережитое. И сама эта неблагодарная тема до того  всем надоела, набила оскомину, что хочется уже забросить её в дальние файлы памяти и не  ворошить вновь и вновь в своих воспоминаниях. И надо ли вообще это делать? И кому всё это нужно знать?
Но, несмотря на подобные мысли и сомнения, чувствую, что я всё же должна понемногу начинать писать об этом и выходить наконец-то из своего кокона. Должна. Кому должна? Если честно я не знаю. Может быть самой себе.
 Жизнь так  быстротечна, так непредсказуема, что, страшно, самое важное и самое главное в ней просто не успеть сделать.
Легко писать на те темы, которые уже окончательно «отболели» и улеглись в  сознании, когда можно шутить и иронизировать над всем пережитым. С  этим же две тысячи двадцатым годом всё обстоит несколько иначе.
Иногда, читая на разных информационных площадках в интернете,  истории людей, пострадавших от ковида или потерявших во время пандемии своих родных и близких, конечно по - человечески им сочувствуешь, но зачастую невольно замечаешь в таких рассказах- рассуждениях   проведение ими некой границы - баррикады между нашей медициной и простым населением.
Как будто мы находились не по одну сторону этих самых баррикад, а во враждебных друг другу лагерях. И этот вот барьер в сознании многих людей просто непреодолим. Они не верят, не могут или не хотят понять, что мы медики были точно такими же жертвами и заложниками ситуации, как и все остальное люди.
И все мы - врачи, фельдшера, медсёстры не меньше, если не больше, нуждаемся и в сочувствии и в понимании.
Сколько судебных исков, сколько недовольства, различных претензий мы получили за эти годы в свой адрес.
Можно подумать, что медицинская помощь во время ковида оказывалась в обычном штатном режиме и, что у нас была возможность и ресурсы оказывать её своевременно и качественно.
На самом же деле мы делали всё, что было в наших силах.  А иногда даже больше того. Но, к разочарованию многих наших граждан, мы оказались не всесильны.
До конца понять, что пришлось пережить медицинским работникам  в тот год,
могут только те кто, как говорится, был «в теме» и кто непосредственно варился в этом аду.
На что похож этот опыт? По степени  интенсивности стресса и по его последствиям
на психику  это напоминает самые крайние варианты эмоциональных потрясений, какие может преподнести человеку жизнь.
Лично я в своей работе сталкивалась  с жертвами группового изнасилования, с людьми воевавшими, прошедшими Афганистан и Чечню, с пострадавшими от землетрясения в Армении и потерявшими там всех своих родных и близких.
Люди, пережившие подобный опыт, зачастую всю оставшуюся жизнь страдают от  так называемого посттравматического синдрома.
С виду это обычные люди. Они могут шутить на разные темы, могут пытаться объективно, спокойно относиться к случившимся событиям и даже, в глубине души, понять и простить людей, совершивших в отношении них настоящие злодеяния.
Отличие от здоровых людей состоит в том, что вторым планом в их сознании живёт некое знание о мире, некий пережитый опыт, который уже никогда не позволит им, как прежде, с лёгкостью и полным доверием относиться  к жизни и к другим людям.
Общаясь со своими  коллегами, прошедшими через «ковидные» годы, я зачастую замечаю у них не просто признаки  усталости или профессионального выгорания, а именно симптомы того самого синдрома, который в психиатрии называется посттравматическим расстройством личности.
И было бы правильным, с моей точки зрения, отправить всех нас медиков, переживших ковид,  на длительную реабилитацию, с последующим выходом на досрочную пенсию (по желанию разумеется). Но кто же эту возможность нам предоставит? 
Период «ковида», о котором идёт речь, для меня лично не совпадает с официальными сроками пандемии.
Для меня этот временной отрезок начинается примерно с начала апреля и заканчивается приблизительно августом две тысячи двадцатого года.
Всё остальное время — уже не в счёт.
В остальное время  было тяжело в основном только физически, но морально было уже гораздо  легче, так как мы к этому времени поняли, что ковид всё же можно лечить и процент летальности при нём не запредельно высокий, а достаточно умеренный.
Неотвязно в памяти  из этого периода жизни меня преследуют три очень ярких воспоминания.
Первое  воспоминание связано с  заключительной, перед закрытием нашей поликлиники на  карантин, врачебной конференцией.
Происходило это в начале апреля две тысячи двадцатого года.
Перед этим, весь март  нагнеталась тяжелая, мрачная атмосфера по поводу пандемии и в воздухе, с каждым днём сильнее, сгущалось ощущение  страха, неопределённости и какой-то полной безысходности и безнадёги.
Все жили в предчувствии, что вот — вот, ещё немного и рванёт уже у нас в России. 
Мы медики, в большинстве своём, тогда следили, не столько за официальными источниками информации, сколько за видео отчётами разных европейских блогеров с ютуба и каждый день обменивались между собою пугающими, неутешительными новостями и прогнозами.
Хотя сейчас, ретроспективно, можно сказать, что вся эта информация скорее усиливала панику, чем  реально помогала понять, что же на самом деле происходит и, что же нам нужно делать.
Сегодня становится понятно, что ничего бы мы в сущности не потеряли, если бы совсем не смотрели всех этих паникёров и кликуш с ютуба, которые больше индуцировали людей своим бредом и паникой, чем доносили до них что-то действительно полезное и толковое.
Что было тогда в головах у большинства моих коллег? Примерно следующее: этиология заболевания неясна - предположительно новая мутация старого коронавируса.
Патогенез также неясен ( догадка о том, что в основе, часто фатальной ковид пневмонии, лежит образование микротромбов и, что жизненно необходимо при пневмонии в схему лечения добавлять антиагреганты и антикоагулянты, придёт медицинскому научному сообществу гораздо позднее).
Также, на тот момент, не было и чёткого понимания отчего же именно умирают больные. О цитокиновом шторме и способах борьбы с ним,  заговорят  позже.
До конца неизвестна была степень вирулентности и контагиозности вируса, как и, хотя бы предположительный, процент смертности при заражении им.
Данные, поступавшие из других стран, были, мягко говоря, противоречивыми.
Так что же это за зараза такая? Это, что как чума бубонная или всё же что-то попроще? С чем же мы имеем дело?
Так получается, что мы медики, вынужденные контактировать с больными ковидом, все умрём что ли?
Ведь и дураку понятно, что вирусная нагрузка у нас будет несопоставимо
выше, по сравнению с группами населения, не контактирующими с заболевшими.
Ну и окончательно добивали нас новости из Китая, в которых сообщалось о смерти лаборантов, работавших с патологическим материалом от заболевших ковидом пациентов.
Все эти вопросы задавать было некому. Осведомлённость наших непосредственных руководителей в виде заведующих отделений, начмедов и даже главврачей в данной теме была не выше нашей общеврачебной. Все мы это конечно прекрасно понимали и 
 находились в полной, абсолютной растерянности.
Стандарты лечения на тот момент практически отсутствовали, а те сомнительные рекомендации, которые спускали нам «сверху» из Минздрава, попросту не работали.
К сожалению в наше лукавое время всеобщей лжи и обмана, полного доверия к тому, что к составлению этих стандартов и протоколов лечения, по которым обязаны работать врачи, не приложили руку капиталисты конечно же нет.
Хочется дожить до времени, когда будет проведено объективное расследование
о внедрении в обязательные стандарты лечения практически с первых дней пандемии например такого чудодейственного препарата под красивым названием «Арбидол» - от которого, как всем известно, паралитики ходят и мёртвые воскресают. Многие
мои коллеги в ответ на мой скептицизм к данному препарату возможно возразят -
но ведь он не вредил и хоть чем то мы должны были лечить. Ну да… Конечно…
Если бы речь шла о копеечном дибазоле я бы охотно согласилась с подобной логикой.
Как там говорили теоретики - классики коммунизма, что нет такого преступления, на
которое не пойдет капитал ради прибыли в 300%. Кто это сказал? Маркс кажется.
Я уже плохо помню школьную программу. Но ход моих мыслей думаю читателю понятен.
Ещё тогда же, весной две тысячи двадцатого года в научном медицинском сообществе появились предположения, что при тяжёлом течении заболевания больных может спасти искусственная вентиляция лёгких, но всё это было не точно, так как поступало много данных из Европы, что и на ИВЛ всё равно многие умирают. Да и много ли у нас этих аппаратов, даже если брать Санкт - Петербург? У нас и реаниматологов то, тех кто реально может с этим оборудованием работать, раз два и обчёлся.
Понимание того, что больным с низкой сатурацией кислорода в крови нужен самый обычный, простой кислород, пришло также не сразу.
Вернее понимание то может быть и было, но организовать установку оборудования, доставляющего кислород в палаты к пациентам в таком массовом количестве и в такие короткие сроки в стационарах  не было никакой возможности.
Я каждый день общалась со своими коллегами - врачами, работавшими в стационарах, и была в курсе, что там на тот момент творилось, что называется, из первых уст.
Дело доходило до того, что в стационарах массово увольнялись заведующие отделений. Многие из них будучи людьми трезвомыслящими и ответственными понимали, что они не в состоянии организовать помощь пациентам на должном уровне.  Они не хотели ни перед кем изображать имитацию бурной деятельности  и считали более честным для себя просто уйти и во всём этом не участвовать.
И надо признать, что к большому сожалению, что в тот период времени госпитализация в переполненные стационары, зачастую не только не спасала пациентов, а иногда даже ухудшала прогноз заболевания, так как при госпитализации увеличивался риск присоединения к вирусной ковид пневмонии ещё и различных внутрибольничных инфекций, которые только усугубляли состояние тяжёлых пациентов.
Да и медперсонала критически не хватало. Пациенты страдали не только от заболевания, по поводу которого попали в стационар, но и от того, что элементарно
некому было их покормить, напоить и помочь им сходить в туалет или помыться. Про качество лечения, которое от врачей тогда мало зависело, судить не берусь.
Так был ли смысл в этих массовых госпитализациях или от них было больше вреда?
И тут я встаю на тонкий лёд очень опасных и не одобряемых официальной медициной рассуждений.
В эти темы углубляться докторам позволено только на личной кухне и то желательно интимно на ухо друг другу.
Уж сидели бы вы со своими знаниями - пониманиями  тихонечко на своих кухнях и не вякали, как говорится, и не усиливали ещё больше панику в обществе. И без вас - умников всем страшно.
В сухом остатке получалось заведомо нерешаемое уравнение с бесконечным множеством неизвестных или неточных вводных данных, тем не менее, решение которого с упованием и надеждой возлагалось (перекладывалось) на нашу, на ладан дышащую и ещё не до конца добитую оптимизацией, медицину, чтобы, в случае чего, было с кого спросить и кого обвинить во всех неудачах и во всех смертных грехах.
Кто «в теме» прекрасно понимает о чём я говорю.
Такой  вот  был прямо скажем неутешительный  расклад. Но ведь, несмотря ни на что,
кто- то же должен был работать и в этих условиях. И если не мы, то кто? Но давайте вернёмся к теме рассказа.
Нас всех заранее  оповестили об этой заключительной, «пред карантинной» конференции.
Руководство наше долго совещалось между собою стоит или нет её вообще проводить.
Карантинные мероприятия в городе уже входили в силу и  такое скопление народа в небольшом конференц зале поликлиники было делом довольно рискованным в плане возможности заражения.
Но, в конце концов, сделав некоторые формальные оговорки насчёт масок и соблюдения дистанции в поликлинической группе ватсапа, конференцию всё же назначили на конкретное число.
Все, оставшиеся до конференции дни, приносили только удручающие новости. Например нас оповестили о приказе по которому все врачи старше 65 лет освобождаются на период карантина от работы, сохраняя между тем за собой рабочую ставку.
Узнав эту новость, с облегчением вздохнули те, кто подходил по возрасту под этот приказ, но, соответственно, огорчились те, кто под него по возрасту не подходил. Всем было понятно, что дополнительная нагрузка  ляжет на плечи тех кто
 останется работать.
Тут же, одномоментно, враз уволилось  большое количество врачей пенсионного возраста уже без сохранения своих ставок, врачей на которых собственно и держался основной объём работы в поликлинике.
Несколько докторов вдруг решили полечить свои застарелые, хронические недуги и решились на очень сложные, откладываемые годами, операции такие как эндопротезирование суставов или удаление «косточек» на стопе.
Я рассказываю всё это без всякого осуждения или сарказма. Я прекрасно понимаю, что не все тогда находили в себе силы моральные и физические, что бы лицом к лицу столкнуться с такой, ни с чем не сравнимой по  степени неопределённости и стресса ситуацией. С этим настоящим стихийным бедствием, с цунами, с торнадо, с этой беспощадной снежной лавиной, угрожавшей завалить всех, кто попадётся ей на пути
и не успеет отбежать в сторону или вовремя спрятаться.
Не все тогда смогли попросту справиться  со своими собственными, нарастающими день ото дня, страхом, тревогой и паникой. Были доктора которые на стрессе даже угодили в клинику неврозов.
Некоторые посчитали, что они просто не в праве рисковать своей жизнью - собственные дети и семья дороже и стали увольняться даже те врачи, которым было ещё очень далеко до пенсии. Я немного увязаю во все эти подробности, но без них
полной картины происходящего передать не получится.
По нормативам трудового законодательства, которое в должной мере соблюдалось только во времена СССР, ставка врача предполагает обслуживание населения старше 18 лет — приблизительно 1700 человек на одну ставку. Ну это конечно в идеале. В действительности конечно врачи несут гораздо большую нагрузку.
А если учесть, что обслуживание врачом одного участка могут позволить себе редко какие поликлиники, с укомплектованным  штатом ( лично я таких не встречала, хотя по всему городу у меня полно знакомых, работающих в поликлиниках), не мытьём так катаньем, врачей повсеместно вынуждают брать нагрузку минимум в две ставки,
 а в летний период отпусков и все три.
И, что, при таком вот раскладе, означает для врачебного коллектива любая выбывающая рабочая единица? Понятно, что нагрузка, того кто уходит, ложится на плечи оставшихся.
А значит завтра ты будешь должен принять не положенные на ставку 16-18 человек, за которых тебе собственно зарплату и платят, а тридцать, сорок, пятьдесят пациентов в день. И не факт, что тебе кто-то материально в должной мере компенсирует эту переработку. Это при Советском Союзе нас худо — бедно, но всё же защищали профсоюзы.   
  Я, расскажу для примера,  прошлой зимой как — то отпаивала валерьянкой доктора, которая приняла на приёме 96 пациентов. Девяносто шесть! Поверьте на слово — я не вру.
 Вот вы, приходя например к парикмахеру, без записи, если узнаёте, что вы на очереди ну сорок второй к примеру, как думаете на какого качества стрижку можете при этом рассчитывать? Даже если этот парикмахер в своей юности опрометчиво и дал какую-нибудь «великую клятву парикмахера — стилиста Сергея Зверева», в которой он сгоряча пообещал подстригать всех до последнего, кто в его помощи на сегодняшний день нуждается? Правильно. Скорее всего вас подстригут плохо и некачественно. 
Найти же замену выбывшему из строя врачу дело очень проблематичное даже и в относительно спокойные для медицины периоды.
 Вырастить хорошего, толкового, хотя бы немного что-то соображающего врача — это как вырастить дерево. Нужны годы и годы. И «срубить» - уничтожить врача, кстати, также просто, как срубить дерево. Достаточно просто чьей-то злой воли. А сейчас, с появлением различных сайтов с анонимными отзывами о докторах, уничтожить профессиональную и человеческую репутацию доктора можно даже не напрягаясь, достаточно пары минут, главное не лениться стучать по клавиатуре. 
Хотя конечно это проблема касается не только медиков, а вообще всех людей, работающих с людьми.
Всё это я объясняю довольно поверхностно, общими штрихами чтобы попытаться хоть как-то донести, каким было на тот момент положение вещей и что тогда со всеми нами происходило.
Всё происходящее напоминало лично мне какой-то кошмарный сон от которого не было никакой возможности проснуться. Моральный дух был подавлен практически у всех моих коллег. В моей голове всё происходящее ассоциировалось с разными ранее просмотренными фильмами - драмами.
Неотвязно всплывал в памяти фильм «Меланхолия» режиссёра Ларса фон Триера об ожидании героями фильма космической катастрофы или фильм  Андрея Тарковского «Жертвоприношение» о надвигающейся ядерной катастрофе.
Было такое чувство, что с каждым днём всё ближе и ближе на нас врачей неотвратимо, неумолимо опускается какая-то огромная бетонная плита, которую мы из последних сил должны всеми силами удержать, а иначе она нас всех раздавит.
И каждый выбывший из строя врач-коллега - это та «кариатида», которая могла оказаться последней подпоркой удерживающей эту не подъёмно тяжёлую плиту, после чего у оставшихся коллег уже попросту не хватит сил её на себе держать и всё окончательно рухнет, как карточный домик и уже некому будет оказывать медицинскую помощь населению, а на входных дверях поликлиник повесят табличку: «Работа поликлиники временно приостановлена в виду отсутствия медперсонала».
Врачебный коллектив, на мой взгляд — это не простое, а какое-то уникальное человеческое сообщество. Если ты становишься его частью, тебе будет очень сложно его покинуть. По крайней мере причины для увольнения должны быть очень вескими.    Врачебный коллектив, что бы там не думали себе обыватели, в основной своей массе состоит из людей очень ответственных, трудолюбивых, умных, склонных к непрерывному саморазвитию, устойчивых психологически, надёжных.
Когда я слышу или читаю в разных чатах как поливают грязью очередного моего коллегу, всегда думаю как же жаль, что этот критикующий умник всегда остаётся за кадром. Я очень хотела бы на него самого внимательно посмотреть. Взять за шкирку двумя пальчиками этого правдолюбца, переместить его из-за компьютерного стола на
всеобщее обозрение и внимательно рассмотреть под лупой, так же придирчиво, как это делает он.
Мне часто хочется встать грудью даже не за себя саму, а за своих коллег, среди которых я знаю много по настоящему заслуживающих уважения людей. Хочется оградить, защитить их от этих «судей».
Иногда очень хочется такого критика спросить: «Эй, судья строгий, ты сам-то кто? Ты сам-то хоть смог бы поступить в медицинский институт, а тем более его закончить? Лично ты сам способен, как солдат, заступающий на пост, изо дня в день долгие годы ровно в назначенное время выходить на работу с такой степенью ответственности? Даже в праздники не имея возможности спокойно расслабиться.  А выдерживать такое психологическое давление, и вести приём,  когда под дверью твоего кабинета идёт очередная война за то кто тут более заслуженный, чтобы прорваться на приём без записи и желательно вообще без очереди.
Попробовал бы ты, критик, в любую погоду, при любом самочувствии ходить на зачастую совсем не обоснованные вызова к перепившим, буйным гражданам, требующим от тебя больничный, обтирая при этом стены грязных, тёмных подъездов и чёрных лестниц, пахнущих бомжами и кошками.
А доводилось ли тебе посещать наркоманские притоны, или осматривать допившихся
до ручки граждан среди их блевотины и испражнений, вдыхая такие миазмы, от которых  можно потерять сознание. А смотреть в глаза родственникам умерших пациентов, ну или смотреть в глаза умирающим онкологическим больным? А как часто приходится тебе  констатировать смерти? Ведь люди умирают приблизительно с той же частотой, как и рождаются, и кто-то должен возиться с их трупами.
А та вирусная нагрузка с которой сталкивается врач во время эпидемий, а психически больные пациенты, с которыми врачам приходится каждодневно взаимодействовать. Всё это малоприятно. Эта сторона врачебной работы не видна постороннему глазу. Зачастую даже студенты- медики не до конца понимают с чем им придётся столкнуться в своей работе. Но я опять в сто первый раз отступила от темы своего рассказа. Прости читатель великодушно и на этот раз.
Поработай пожалуйста сегодня моим психотерапевтом и дай мне возможность до конца высказаться. Ведь пишу я не за гонорары, а просто для души.
И вот, наконец, наступил тот самый день заключительной, последней перед карантином, конференции.
Трудно передать психологическую атмосферу того дня. Я никогда в жизни, как думаю и большинство на ней присутствовавших, не думала, не предполагала, что доживу до подобной конференции.
Больше двадцати лет я отработала в этой поликлинике и присутствовала на сотнях
подобных собраний, но такого серьёзного, сосредоточенного настроения у всех присутствующих мне наблюдать не случалось никогда.
В прежние, «нормальные», «доковидные» годы конференции эти, которые проводились в определённый день  недели, для нас врачей были чем-то вроде корпоративной, с лёгким налётом официальности, профессиональной тусовкой.
Прогуливать конференции врачам было строго запрещено.
В начале каждой конференции по рядам передавался лист формата А4, в котором все врачи должны были  напротив своей фамилии ставить подписи, подтверждающие их присутствие.
К злостным прогульщикам применялись карательные меры в виде угрозы снять КТУ и лишить в следующем месяце премии, до которой на моей памяти дело так ни разу и не доходило.  Ну и самое страшное, что могло случиться — это устное, прилюдное замечание прогульщику повышенным тоном из уст главной заведующей по МСЭ  Валентины Александровны, которую все безмерно уважали и даже слегка побаивались. Это натуральный генерал в юбке. Хотя нет вру, не в юбке. Любителем юбок завсегда была я. Валентина Александровна же предпочитала брюки. Этой женщине можно было бы спокойно доверить командование полком.
Эти карательные меры, несмотря на всю кажущуюся их несерьёзность, достаточно хорошо срабатывали и конференции без веской причины врачи старались не пропускать.
Ковид разделил в моём сознании жизнь на «до» и «после». В относительно спокойные, доковидные годы в нашей поликлинике практически отсутствовала текучка кадров.
Сейчас это кажется просто удивительным.
Когда власти сегодня рассуждают о проблемах медицины, то по их логике получается, что решение всех проблем лежит только в финансово- экономической  плоскости. Им кажется, что стоит увеличить финансирование медицины и все проблемы с текучкой кадров автоматически решатся.
Я конечно не специалист в организации здравоохранения, но, как врач практик, уверена, что всё тут совсем не так просто.
Не хочется в очередной раз надолго уходить в сторону от нити рассказа, но скажу лишь, что врачи начинавшие работать до двухтысячных, застали времена, когда зарплата была настолько мизерной, что её едва хватало на еду, но, несмотря на это, было много докторов десятки лет проработавших на одном месте и даже не допускавших мысли без очень веских причин поменять свою работу.
Так что же их удерживало столько лет на одном месте? Факторов на самом
деле множество.
Один из них, на мой взгляд, это то, что основной костяк коллектива в те годы состоял из людей старой ещё советской закваски. Среди них было много врачей с высочайшим профессиональным уровнем и одновременно, как говорится, с кристально чистой совестью.
Да. Такое бывает. Причём в то время, именно такие люди попадали на самые высокие  административные и руководящие должности.
Каждое время рождает своих героев. Сейчас это кажется просто удивительным. Например в нашей поликлинике, когда я только начинала работать, начмедом поликлиники была Иванцова Валентина Петровна. Я уверена, что этот человек заслуживает целой отдельной повести. Уйти из поликлиники, которой руководят такие люди, как она, было просто немыслимо. Лично для меня она была примером во всём и просто беспрекословным авторитетом.
«Была», потому что она была одной из тех, кто тоже умер во время ковида.
Её болезнь случилась в пик эпидемии, когда все стационары были переполнены.
Заболев ковидом, она не стала подключать свои влиятельные связи ( что меня, зная её, нисколько даже не удивило), а поехала по скорой в самую простую больницу, где она никому не предъявляла ( со слов её родственников) ни своих регалий, ни своих заслуг перед нашей доблестной медициной и в начале пролежала несколько дней в коридоре, а позднее попала на общих основаниях не в самое лучшее отделение не самой лучшей питерской больницы. Исход её болезни был, к сожалению, неблагоприятным.
Хотя я сейчас конечно рассказываю вовсе не об этом. А я рассуждаю о коллективе и о причинах, которые удерживают сотрудников на одном месте много, много лет. Иногда даже всю жизнь.
Сложившийся за многолетний период коллектив напоминает большую семью.
Как и в большой семье в нём есть всё и общие горести и общие радости. В нём кто-то
кого-то беззаветно любит,  кто-то кого-то недолюбливает и иногда потребуется лет десять — пятнадцать отработать в этом коллективе, прежде чем до тебя дойдёт кому и в чём ты невольно переходил дорогу и за, что же тебя такого распрекрасного кто-то недолюбливал.
Общие праздничные корпоративы, юбилеи, совместные поездки на экскурсии, иногда похороны тех, с кем ты работал бок о бок долгие годы — всё это сильно сближает людей.
Бывает человек за жизнь несколько раз женится, прожив в очередном браке лет десять, а работает по прежнему в том же коллективе где работал до брака и иногда  получается так, что люди в коллективе, на работе человека знают гораздо лучше, чем знают  его в его собственной новой семье.
Когда ты работаешь в одном коллективе много лет, трудно скрыть как свои достоинства так и свои недостатки. Все на виду. Все твои мелкие страстишки и хулиганские наклонности видны как на ладони. И сарафанное радио работает исправно.
Пришёл на работу с похмелья? Ну давай начинай рассказывать всем, как ты перетрудился вчера вечером и не выспался — мы конечно тебе поверим, чего уж там.
Твоя медсестра правда нам уже рассказала, что у тебя сегодня чекушка ополовиненная в шкафу стоит за книгами.
Взял «шефство» над новенькой докторицей и при любой возможности стремишься передать ей свой богатый профессиональный опыт, забегая к ней в кабинет по любому надуманному поводу?  Может быть тебе ещё и самому не понятно чем  дело кончится, так как ты считаешь себя тут самым хитросделанным, а вот коллективу,
который знает тебя как облупленного много лет, уже понятно, что твой нынешний брак скоро затрещит по всем своим хлипким швам.
Информативность конференций была не всегда слишком высокой. Иногда что-то стоящее и нужное расскажут или лекцию неплохую прочитают, по приказам и ведению документации информацию донесут, но зачастую половина времени тратилась впустую, на всякую организационную ерунду и народ в зале, борясь со скукой, начинал развлекать себя сам как мог, за, что неоднократно за время конференции получал громогласные замечания от строгой Валентины Александровны, неизменно возглавлявшей «президиум», с требованием вести себя потише и не мешать выступавшим ораторам.
В зале часто, как в школьном классе, царило еле сдерживаемое оживление. Галёрка, как всегда гудела и «хулиганила». На ухо, стараясь говорить потише, передавали друг другу последние поликлинические новости и сплетни, показывали на телефонах новые фотки своих домашних питомцев, дачных растительных достижений или  фотографии из недавних поездок. Тут же обсуждались впечатления от посещения последних лекций, которые устраивались для врачей, в досанкционный период, практически ежедневно в самых лучших ресторанах и конференцзалах гостиниц города.
Со стороны многим кажется, что врачи что-то имеют от фармацевтических компаний или заинтересованы «втюхивать» дорогостоящие лекарства пациентам, на самом деле это не совсем так. Да, конечно фирмы устраивают свои презентации, рекламируют новые лекарства, но именно благодаря им врачи и имеют возможность профессионально не деградировать и быть в курсе новых, современных, общемировых тенденций быстроразвивающейся медицинской науки.
Будешь ты назначать новые, современные лекарства или оставишь свой лечебный арсенал прежним, неизменным — твоё дело, главное лечи в рамках стандартов. Молодые доктора, недавно начавшие свою рабочую карьеру, на эти лекции ездили часто и с охотой. Мотивацией к их посещению служили хорошие ужины в виде шведских столов и фуршетов после окончания довольно интересных и информативных профессорских выступлений.
Часто кто-нибудь из коллег, с кем связывала многолетняя дружба, тебе шептал на ухо
какую-нибудь ерунду или только нам понятные шутки:
- Ларис, ты завтра на профессора Агеева поедешь в «Европу»? По дислипидемиям лекция неплохая. В «Европе» ужины вполне приличные. Посидим девиШником, поболтаем.
 - Я на Агеева уже ездила на прошлой неделе - шёпотом отвечаю я - я завтра на  Мареева в «Асторию» планирую, если вызовов не слишком много будет. Он там по гипертензиям будет читать. Знаешь, надо признаться,  я кажется Мареева всё -таки больше люблю.
- Ну и почему это ты Мареева больше, чем Агеева любишь? Уууу… какая ты капризная однако. Зря ты привередничаешь - Агеев умница. Всё при нём.
- После Мареева жить хочется, у него всегда «стакан наполовину полон», а У Агеева всегда «наполовину пуст». Агеев завсегда на отрицательную  статистику заточен — насколько все мы меньше проживем, если не будем лечиться, а Мареев — красавчик и любовь всей моей пропащей жизни, тот больше на положительную статистику опирается — насколько дольше мы проживём, если всё же будем принимать ингибиторы АПФ и статины. Его лекцию послушаешь и хочется жить, появляется хоть какая-то надежда и перспектива.
- Дело вкуса конечно. А мне Агеев как мужчина более привлекательным кажется- и тут мы не выдерживаем и весело, уже довольно громко смеёмся от своих дурацких, глупых, пошлых шуточек и тут же получаем замечание от Валентины Александровны, громогласно перебивающей, что-то вещающего оратора, водящего лазерной указкой по большому экрану, расположенному позади «президиума»:
- Доктора на галёрке, озвучьте, пожалуйста нам вслух свои весёлые шутки. Мы все тоже очень хотим повеселиться! За ваше поведение перед лектором стыдно. Непонятно - как такие серьёзные люди могут быть такими несерьёзными? -  при этом мы чувствуем себя нашкодившими школьницами из девятого «А».
«Казанова» поворачивается в нашу сторону и пронизывает нас по очереди своим фирменным магнетическим взглядом - рентгеном, окончательно утратившим, за последние лет десять — пятнадцать, на нас с моей коллегой свою чарующую, магическую силу.  Он видимо что — то  подозревает.
А мы делаем серьёзные лица, смотрим с заинтересованным видом на лектора, с трудом сдерживая смех.
И после  полученного строгого замечания в наш адрес, на целых минут пять - десять на галёрке воцаряется полная тишина.
Всё это в прошлом. Было это в  какие-то давние, как кажется сейчас, в относительно спокойные, досанкционные, доковидные времена.
Честно говоря, мы все и тогда считали, что у нас тяжёлая морально и физически работа. Возмущались каждой очередной волной оптимизации, при которой всё сильнее и сильнее «закручивались гайки». Возмущались всё увеличивающемуся объёму заполняемой документации, непосильному количеству, принимаемых на приёме пациентов, тем, что нас вынуждали обслуживать по два- три участка, не компенсируя в полной мере моральные и физические затраты материально.     Возмущались когда минздрав, желая угодить требованиям властей и населения, как всегда за чужой счёт, вводил очередные новшества, такие как ежегодная диспансеризация населения, даже не заморачиваясь особо расчётами — а какими, собственно,  силами это всё будет обеспечено и есть ли вообще у поликлиник кадровая  или лабораторно — техническая возможность это всё осуществлять?
Но, как оказалось, глядя на ситуацию ретроспективно, до ковида наша жизнь была ещё вполне сносной. По крайней мере на конференциях тогда у нас ещё были силы и задор шутить и смеяться.
Утром, в день назначенной конференции, я обычным своим маршрутом шла на  автобус, долго ехала, глядя в окно. О чём - то размышляла, как и всегда.
Работа участкового терапевта довольно своеобразна и надо сказать не многие надолго приживаются в ней. Попадают в эту профессию  доктора чаще всего по каким-то своим личным обстоятельствам, работают год-два и большинство при первой же подвернувшейся возможности сваливают (прошу прощения за свободный, полужаргонный стиль выражений). Причём сваливают, годами вспоминая весь этот трешь и ужас, который ещё долго будет преследовать этих несчастных, переживших
тяжелый, неприятный опыт докторов, в кошмарных снах.
Я, в своё время,  как и многие из моих коллег, рассматривала для себя эту работу как временный вариант. И выбирала её по принципу - чем ближе к дому, тем лучше. У меня тогда были маленькие дети и тратить много времени на транспорт попросту не хватало сил.
 В те годы я была рада  самой возможности работать и не важно где. В моих жизненных приоритетах конечно семья и дети были важнее карьеры. Сказать к слову, несмотря на то, что детей у меня трое, я ни разу до их совершеннолетия не сидела ни с одним из них на больничном листке. За это спасибо конечно семье. Мне мои близкие как могли помогали.
Для этой профессии, как ни странно, даже для самой себя, я оказалась человеком довольно подходящим. И тут, как я поняла с годами, есть один важный момент. Чтобы на протяжении длительного времени работать участковым терапевтом, с одной стороны ты должен быть экстравертом — человеком открытым и общительным и кажется, что  это абсолютно логично — ведь твоя профессия связана с общением с очень большим количеством людей. Но, в тоже самое время, ты должен уметь справляться с одиночеством и даже более того - быть внутренне почти отшельником, психом — одиночкой, а эти качества уже больше свойственны интравертам.   То есть ты должен быть по сути интравертом, но с внешними проявлениями  экстраверта. Как это может совмещаться в одном человеке? Может. Такие люди не часто, но встречаются. Я лично могу вычислить их из большого количества людей и надо сказать очень ценю общение с ними. Таких людей много не только среди врачей, но например среди священников, среди юристов.
Недавно, для примера, я смотрела интервью с писателем и психологом Татьяной Мужицкой, где она, рассказывая о себе, характеризовала себя как раз, как человека с таким характером — интроверт с внешними проявлениями крайнего экстраверта. А я смотрела на неё, как на родную душу и думала, что попади она в нашу «стаю», без сомнения она стала бы в ней своим человеком. Она по характеру очень напоминает мне многих моих коллег. Мы непременно обнимались бы с ней при каждой встрече и  стопудово хулиганили б на галёрке, раздражая своим поведением Валентину Александровну и лектора во время конференций. Такие вот они несерьёзные эти очень серьёзные люди.
Поликлинические конференции — это своеобразное место подзарядки твоего внутреннего аккумулятора. На них ты общаешься с коллективом, делишься рабочими проблемами, но всё остальное время ты остаёшься один сам с собой. И в этой работе по большому счёту - каждый сам за себя. И никто тебе не поможет.
Ты один справляешься с многолюдным приёмом, который зачастую  вынужден вести под доносящиеся звуки мелких склок и даже потасовок между пациентами. А от твоих решений иногда зависит жизнь человека. И никто не будет входить в твоё положение, если ты эмоционально включишься в эти разборки и что-нибудь в своей работе накосячишь. А уж если ты не выдержишь и выйдя в коридор гаркнешь на очередь, требуя всем немедленно заткнуться, назавтра в очередной раз ты можешь  проснуться «знаменитым», читая с утра за чашкой кофе обсуждения в какой-нибудь местной группе, населённого пункта где ты работаешь, какие всё же твари работают в этих поликлиниках и как они орут на бедных, бледных, разнесчастных, не способных за себя постоять в силу слабости своего здоровья, пациентов.
И ещё считай, что тебе крупно повезло, если среди очереди из  этих страждущих, святых людей не нашлось умника, который бы твою истерику заснял на камеру. Оправдаться уж тогда точно будет нечем. Увидев своё поведение взглядом со стороны, вырванное из контекста ситуации, ты будешь вынуждена согласиться с тем, что ты монстр, злобная фурия, разъярённая бестия и подлая бесчувственная гнида,
не желающая входить в положение прихворавших граждан, без всяких вариантов.
 Ты полный отморозок, который с утра до ночи только тем и занят, что марает честь белого медицинского халата, позоря при этом своим недостойным поведением всех своих славных, непогрешимых предшественников Авиценнов, Гиппократов и всяческих там Пироговых, Мясниковых и прочих Захарьиных- Гедов - честь и хвала этим великим людям.
И как вот скажите на милость с этим жить?
Ты также в одиночку ходишь по вызовам, имея дело порой с очень сложными ситуациями. Думаю каждому человеку в жизни встречались неадекватные люди, о которых думаешь:
« Вот с этим человеком не дай Бог где-то пересечься». Но у врача нет возможности отказаться от вызова и иногда один на один ты оказываешься в квартире например с человеком в острой стадии психоза, который бегает голышом по квартире, отбиваясь от дронов  или с пациентом находящимся в алкогольном делирии, который наматывает в невидимый клубок, только ему видимую леску, которая, с его слов, выходит из его носа. А его родственники сделали вызов (предварительно сбежав из квартиры), чтобы ты как-то помог этому бедному страждущему. Ты же врач.
 Или, заходя в квартиру, ты столбенеешь от ужаса, когда на тебя выскакивает
собака баскервили, обнюхивая тебя с головы до пят, а беспечные хозяева из дальней комнаты тебе сообщают, что бояться её не следует, она  добрая и очень обижаются, если ты попросишь её убрать. Всё с тобой понятно. Наверное ты также нелюбезно и к людям относишься.
На ту «последнюю» конференцию пришли практически все врачи, даже те, кто увольнялся или уходили временно, на время эпидемии. Пришли просто попрощаться
 с коллективом.
Несмотря на большое скопление людей, в зале было как-то по траурному тихо. Никто не улыбался, никто не переговаривался между собою, как это обычно бывало в начале конференций.
Казалось с людей вмиг слетела вся шелуха, всё наносное, всё показушное. И все стали самими собою.
Никто из нас не знал тогда чем закончится вся эта ситуация. И, честно
говоря, всем было очень страшно. Что с нами будет? Увидимся ли мы друг с другом
когда-нибудь в прежнем составе? А может быть это конец истории нашего коллектива и нашей поликлиники? А может быть мы все простые смертники - камикадзе? Ведь мы первыми будем сталкиваться с высоко контагиозным малоизученным вирусом, а защиты, предусмотренной в красных зонах стационаров, у нас не будет. А может этот вирус проявит себя как какой-нибудь вирус Эбола с девяностопроцентной смертностью. И схватив большую дозу такого вируса, ни у кого из нас просто не будет шансов выжить.  И повторяюсь, что на эти опасения и вопросы никто бы тогда нам ответить не смог. Все были на равных.
Когда конференц зал был уже заполнен, по очереди стали озвучивать разную
рабочую информацию заведующие отделений, после них пару слов сказала Валентина Александровна, за ней выступила с какими-то организационными объявлениями старшая медсестра Людмила Николаевна.
Озвучивались приказы регламентирующие получение врачами и медсёстрами средств защиты, которых на тот момент не было в достаточном количестве, организационные моменты по забору мазков на ковид на дому и оформлению направлений в лабораторию и так далее тому подобное.
И, когда все организационные моменты были озвучены, к нам обратился заведующий поликлиники Андрей Альбертович. Его речь была не долгой, но, как мне кажется, после неё у всех пришло окончательное осознание степени тяжести и серьёзности всей этой ситуации, связанной с эпидемией. 
Он проговаривал вслух все те моменты, которые и до него были в головах у  врачей, но были они до этой конференции только в виде опасений, домыслов, предположений и догадок. Когда же все эти вещи были озвучены вслух с трибуны конференцзала официальным лицом, они уже переходили в качественно другой статус - официальной информации.
Он говорил о том, что мы не понимаем с чем мы столкнулись, что никто достоверно не знает каков будет процент летальности у зараженных. Известно только, что контагиозность вируса очень велика. О том, что медицина столкнулась с большим оттоком специалистов и пока непонятно, каким образом  оставшиеся врачи будут справляться с таким объёмом вызовов, если поликлиники закрываются на карантин на неопределённый срок и все пациенты с поликлинического приёма также будут обслуживаться на дому.
Что пока непонятно каким образом мы сможем населению это обеспечить? Говорил о том, что стационары не успевают подготовиться к такому большому наплыву заболевших и что если всё пойдёт  как идёт, то в скором времени не будет возможности госпитализировать даже тяжёлых пациентов, экстренно нуждающихся в госпитализации. Напоследок он посоветовал врачам вспомнить принципы первичной медицинской сортировки заражённых по степени тяжести их состояния, оформлению первичных карточек для транспортировки. И уже в самом конце своего выступления, снизив голос на полутон тише, как будь-то сам себе, сказал несколько фраз от которых лично у меня где - то внутри похолодело. О том, что если ситуация пойдёт по наихудшему варианту и выйдет из под контроля, судя по всему медицинская помощь своевременно пациентам оказываться не будет и в нашу врачебную функцию  войдёт организация помощи санитарным службам по вывозу трупов. Чтобы не допустить паники у населения и предотвратить появление трупов на улицах, необходимо убеждать граждан не нарушать изоляцию и не выходить из квартир.
К моим личным страхам и тревогам после этой конференции добавились страхи и опасения таких людей, как Андрей Альбертович, который закончив в своё время военно — медицинскую академию и будучи изначально военно — полевым хирургом, видел всю картину более полно и похоже знал гораздо больше нас - простых терапевтов о возможных сценариях и вариантах развития всего происходящего.
После его выступления в зале повисла полнейшая тишина. И ни у кого на тот момент не находилось сил ни физических ни эмоциональных как-то подбадривать или поддерживать друг друга, как это бывало прежде в различные трудные моменты в нашей непростой работе, в той, другой - доковидной жизни. Теперь каждый сам отвечал за свой моральный дух. Теперь всё по взрослому.
После конференции я была расстроена и подавлена. Не хотелось ни с кем общаться.
Сначала я хотела зайти в кабинет к заведующей нашего отделения Ирине Александровне, но передумала. Есть ли смысл? Вопросов уже не осталось. Всё понятно. А то, что всем сейчас хреново, так же как и мне, было понятно и без слов.  Завтра с утра начинается работа в новых условиях.
Поликлиника прекращает обслуживание населения на амбулаторном приёме. Все пациенты, нуждающиеся в медицинской помощи, независимо от причины обращения в поликлинику, должны будут, по решению минздрава, обслуживаться на дому. В минздраве как видимо сидят люди настолько оторванные от реальной жизни, что это даже лишний раз не хочется обсуждать.
Даже если бы врач при идеальных условиях вёл всего один участок и принимал исключительно записанных заранее на приём пациентов, без экстренных случаев, то и тогда он должен был бы принять минимум человек двадцать.
С завтрашнего дня эти «минимум двадцать» будут ожидать его на дому, сидя в своих квартирах. Только в реальной жизни терапевт ведёт чаще всего два участка. Вот ведь какая незадача. Но и это ещё в «нормальные» времена. А в разгар ковида, когда половина врачей ушла, на тебя сваливали нагрузку в три или даже в четыре участка. А это заведомо невыполнимые нагрузки. И все, кто был в теме, это прекрасно понимали.
Я прошла в свой кабинет. Очень захотелось побыть одной. Стояла и долго смотрела в окно своего кабинета, о чём то думала.
Я, как ни странно, как мне кажется, любила свою работу. За годы работы в поликлинике я была вынуждена поменять четыре кабинета. Последний кабинет
мне уступила наша строгая, харизматичная заведующая по МСЭ, уже упоминаемая мною в рассказе Валентина Александровна. Она, после очередного ремонта в поликлинике, перешла в более скромный, меньший по размеру кабинет, оставляя мне свой старый кабинет, в котором она проработала последние лет тридцать. «Уступаю, Лариса, тебе свой любимый кабинет, пользуйся. Мне хватит и небольшого. Надо мне начинать себя вести скромнее и не отсвечивать, не раздражать новое начальство. Если дают возможность в глубоком пенсионном возрасте работать на должности заведующей и на то им спасибо.»
Эти её такие смиренные слова были для меня неожиданностью. Я с самого начала работы в поликлинике воспринимала Валентину Александровну, как личность настолько сильную, несгибаемую, волевую с высочайшим профессиональным и человеческим авторитетом в коллективе, что  видимо в своём сознании я упустила
 тот момент, когда она, как простой смертный человек, неожиданно для всех, взяла и просто по человечески постарела.
Валентина Александровна была одним из столпов, одной из тех мощных «кариатид» на которых собственно и держалась вся работа в нашей поликлинике.
Несмотря на непростой, временами даже суровый характер, а она реально могла и обидеть и  расстроить, я благодарна судьбе за то, что мне довелось работать с этим человеком. По крайней мере я знаю, как выглядят настоящие профессионалы, мастера своего дела и к чему нужно стремиться.
Да, я любила свою поликлинику. В моей памяти навсегда остались воспоминания о дежурствах в субботние дни. На вызова обычно принято было ставить молодежь, а за ответственного дежурного по поликлинике - врача более опытного. Я, как и все начинающие доктора, лет пятнадцать чаще всего «бегала» по вызовам, а последние лет пять во время субботнего дежурства частенько назначалась ответственной дежурной на приёме в поликлинике.
В субботы у дежурного терапевта пациентов на приёме было обычно не много. Тишина на всех этажах. Что-то мистическое было в этой тишине. Иногда во время таких дежурств я любила прогуливаться по коридорам поликлиники, мерно вышагивая и, держа руки в замке за спиной, размышляла о чём-то своём, заходя в уютные, заполненные цветочными горшками и вазонами фойе. На автомате всё так же продолжая думать о чём-то , брала с подоконника оставленную уборщицей леечку и поливала цветы, тут же слегка опрыскивала их и шла гулять по коридорам дальше.
Я также, как сегодня, любила подолгу смотреть в окна, из которых открывался вид на уютный двор поликлиники. В любое время года, в любую погоду там была неописуемая красота. Огромные, достигающие четвёртого этажа красавицы - рябины, которые часто по зиме становились объектом нападения стаек клестов, которые устраивали своё пиршество из подбродивших, не успевших опасть по осени красно- оранжевых ягод. Старинные, расписные красно-жёлто-зелёные раскидистые клёны, опавшая листва которых по осени расстилалась цветным ковром по всем газонам перед входом в поликлинику. Высоченные кусты кружевных акаций. Вечно меняющее свои раскраски, небо.
Но всё же самое главное, что привязывало меня к работе  — это были конечно же люди, коллектив.
Работа в поликлинике требует, скажем прямо, собранности и армейской дисциплины. Даже по этой причине здесь не многие приживаются.
Ты не можешь находясь на этой работе позволить себе, например, систематически опаздывать на приём —  у тебя возникнут большие проблемы.
Ты не можешь не обслужить во время вызовы и никого не волнует, что ты живой человек и возможно у тебя была бессонная ночь или накануне к тебе неожиданно нагрянули гости и вы с ними гуливанили до утра.  Какие такие гости? «Ты ж врач». Ты вообще не должен прикасаться к спиртному даже в праздники.
Также  ты должен уметь сдерживать гнев, обиду, раздражение при общении
с пациентами. Хотя конечно эти качества нужны и в любой другой профессии, связанной с людьми, но всё же люди больные - это отдельная категория граждан.
Ты должен уметь выносить невыносимых людей. И любые их неадекватные поступки и закидоны расценивать, как одни из многих проявлений болезни. Если не физической так психической. Для того ведь и существует понятие «психосоматика». Многие люди об этом знают и позволяют себе  пользоваться привилегиями статуса больного человека.
Товарищ, если тебе вдруг захотелось безнаказанно кому-то нахамить, на кого-то  без повода наехать (пусть достаточным поводом будет твоё плохое настроение с утра или вчерашняя ссора с твоей драгоценной супругой) и если ты считаешь, при этом, что все люди вокруг тебе что-то задолжали, смело иди в районную поликлинику. Если не получится без записи попасть на приём к терапевту, предположим очередь тебя не пропустит, иди к заведующей терапевтического отделения — к ней вообще нет записи и она обязана всех принимать до последнего страждущего. Если она решит, что ничего срочного у тебя нет и скажет, что назавтра к твоему участковому терапевту ещё остались номерки - не сдавайся.
Напомни этой потерявшей берега, охреневшей от безнаказанности и зажравшейся на твои налоги дамочке, о том, что она некогда давала клятву Гиппопотаму или Гингивиту — слово забыл, но она сама должна помнить кому. И пусть знает - ты в курсе, что с момента дачи ею этой самой клятвы она не может тебе отказать ни в каком твоём капризе, тем более, что ты являешься самым больным в мире человеком ( после Карлсона разумеется).  Тебя может быть метеоризм полгода донимает и вообще спину на погоду ломит. А если она будет сопротивляться, настаивая на своём, пригрози ей написать жалобу в райздрав, горздрав, минздрав, президенту и самому Господу Богу. Ты свои права знаешь отлично. Чай не лыком шит. И не таких обламывал. И куда она денется? АбцАлует тебя с головы до пят как миленькая,  погладит по голове и ещё даст талончик для новой встречи.
К слову сказать, я много лет замещала заведующую отделения на время её отпусков и
больничных и знаю на своей шкуре, что нет в поликлинике тяжелее этой работы. Обычно уже через месяц таких «замещений», на фоне стресса и зашкаливающего в крови адреналина и кортизола, меня начинала донимать аритмия, которая могла потом длиться месяцами. Хотя казалось бы стрессов хватает и в простой участковой работе. Куда уж больше-то? Но заведующим приходится иметь дело с самыми отъявленными и концентрированными  токсами.
Для того чтобы понять, что происходило в медицине, на момент возникновения пандемии ковида, необходимо затронуть ещё одну важную тему, и  хотя бы слегка по ней пройти. Размышлениям о ней следовало бы, возможно, посвятить не одну статью. И тема эта, как мне кажется, даже самими врачами пока ещё недостаточно осмыслена и осознанна.
Дело в том, что за последние лет десять - пятнадцать в медицину пришли люди с новым, так скажем, «с обновлённым» сознанием и с чисто капиталистическим мышлением, хорошо «прошаренных» в вопросах экономических, юридически подкованных и знающих свои права. Могу предположить, что это следствие того, что за последние годы произошло качественное обновление образовательных программ в медицинских ВУЗах.
Также и на руководящие должности в поликлиники райздравом стали назначаться люди нацеленные на исполнение и внедрение идей, уже набившей всем оскомину, оптимизации. Руководящие должности, чтобы было понятно, начинаются с начмедов и заведующих поликлиник. Заведующих терапевтическими отделениями, как я уже поясняла, к ним относить не следует, поскольку те являются врачами - лечебниками и к финансово-экономическим вопросам никакого отношения не имеют.
Новое, молодое поколение врачей, повторюсь, отлично знало свои права. Они могли отстаивать свои интересы в вопросах переработки, справедливой оплаты труда, могли отказаться от незаконно навешиваемой на них дополнительной нагрузки.
При несоблюдении администрацией их прав они, часто, без лишних разговоров, увольнялись, «оголяя» участки и не страдая при этом фрустрацией по поводу того, что оставляют своих работодателей в затруднительном положении.
Вместе с тем, предпенсионное поколение врачей «старой закваски», воспитанных когда-то, когда ещё по Земле гуляли динозавры, на идеях коллективизма - социализма, также ещё было в строю.
И ковид в моменте столкнул две несовместимых между собой парадигмы мышления. Врачи с «обновлённым», капиталистическим сознанием задавали начальству резонные и в общем-то  справедливые вопросы: «А, что собственно происходит? Почему мы, люди нанятые системой ОМС по договору, имеющие конкретные нормативы по рабочим нагрузкам, в рамках этого договора, должны переживать о том каким образом будет организовано обслуживание населения в этих чрезвычайных обстоятельствах? Это ведь не наша вина, что вы дооптимизировали медицину до того, что там, где должно работать тридцать врачей, нагрузку вытягивают - десять. Нам по договору положено принять на амбулаторном приёме шестнадцать человек на ставку и обслужить шесть человек на вызовах вот и обеспечьте нам условия и возможность остаться в рамках данной нормы. За которую собственно мы и получаем свою зарплату.»
Врачи же старой, советской закваски были заморочены вопросами не столько сиюминутными и тактическими, сколько глобальными, экзистенциальными,  вопросами стратегических, мировых масштабов. Они были склонны размышлять о какой-то там человеческой совести, о своём призвании, о долге, о своём предназначении, о данной когда — то, много раз помянутой мною, клятве врача, которой часто манипулятивно пользуются все кому не лень, если нужно за бесплатно заставить врача выполнять дополнительную работу. И о прочих давно изживших себя, только заморачивающих мозг  лабуде и глупостях, которые никакого отношения не имеют к современным капиталистическим реалиям, где каждый, как известно, сам за себя. Ни к выплате кредитов и ипотек, ни к сохранению собственного ресурса в виде личного здоровья. И «капитализм» в раздвоенном сознании индивида «социализму» частенько показывал средний палец.
У многих в душе шла внутренняя борьба. Если врачи новой формации больше склонялись к вопросам: « А с какой стати я должен это делать?» То доктора старой школы жили в парадигме: « Но если не я, то кто?»
И всё дело было в том, что справиться с такой, из ряда вон выходящей ситуацией, подобной пандемии ковида, можно было только с врачами старой закалки, «управляли» при этом которыми  люди новых капиталистических парадигм, пытаясь использовать первых для своих капиталистических устремлений на них же этих совестливых людях, которые потянут любую нагрузку, под шумок подзаработать. Многие врачи это конечно осознавали.
Я никого ни в чём не хочу обвинять. Боже упаси. Каждое новое время диктует свои
правила игры. И я вполне могла бы оказаться на месте тех, кого сейчас критикую или  осуждаю . Но мне лично не нравится этот заточенный только на получение прибыли, а не на реальную помощь людям уродец, которого сделала из нашей медицины эта самая оптимизация. Он мне в некоторых местах кажется просто отвратительным, но, тем не менее, со многими людьми, вынужденными в силу занимаемых должностей, внедрять эти самые планы проклятущих глобалистов в жизнь, я нахожусь в хороших, дружеских отношениях. Как говорится ничего личного.
Недавно на одном корпоративном мероприятии я случайно встретила одного такого «оптимизатора» из моих прежних начальников, которого за последние годы сильно повысили в должности, по причине чего мы года три с ним нигде не пересекались. Я в своё время по работе много раз «трепала ему нервы» ( с его слов),  противясь внедрению идей оптимизации в практическую жизнь нашей поликлиники и однажды он в сердцах даже мне сказал, что я очень вредная женщина и, что  у меня просто невыносимый характер (это конечно же, с моей точки зрения, полная обо мне неправда — у меня характер ангельский), но встретив друг друга вне контекста работы и вопросов оптимизации, мы были так рады встрече друг с другом, что не удержались от крепких дружеских объятий и при этом громко, на весь зал смеялись, только нам двоим известным общим воспоминаниям.
Из окна моего кабинета открывался панорамный вид на большой сквер. Множество деревьев, аккуратно посаженных декоративных кустарников, новёхонькие скамейки, множество заасфальтированных пешеходных дорожек.
В обычное, «доковидное» время этот сквер просто кишел от народа. Все скамейки обычно были заполнены пенсионерами и молодёжью, по  пешеходным дорожкам разгуливали молодые мамаши с детскими колясками, поругиваясь на гонявших сломя голову мимо них на скейтбордах и самокатах, подростков.
Сейчас же жизнь, казалось, совсем замерла и остановилась. Весь город как будто вымер.
Вдалеке прогуливались пара — тройка собачников, но и те, казалось вышли не для длительных прогулок, а только по нужде.
У меня побаливало сердце. Может быть давление? Давно не делала себе кардиограмму. Все врачи сапожники без сапог. Вечно не до себя. За последние годы
в нашем ТМО поумирало большое количество как рядовых врачей так заведующих
отделений. Все были с запущенными заболеваниями, толком не обследованы, хотя формально диспансеризацию проходили ежегодно. Конечно причина в зашкаливающих ежедневных стрессах.
Моё одиночество и тишину неожиданно прервал громкий стук в дверь и не дожидаясь моего разрешения войти, в мой кабинет вдруг ввалились гурьбой все доктора нашего
терапевтического отделения вместе с заведующей Ириной Александровной.
- Лариса, ты куда после конференции вдруг исчезла? Все люди, как люди, к заведующей в кабинет пошли всё дообсудить, а ты смылась — наехала на меня с порога Ленка Захарова.
Вся эта честная компания кто куда рассаживались по кабинету, кто-то на кушетку, кто-то занял пару стульев, но сидячих мест на всех всё равно не хватило и некоторые остались стоять. Осталась стоять в дверях и заведующая отделения Ирина Александровна.
- Да как то мне, девчонки, не по себе стало, не хотелось вам своей расстроенной физиономией добавлять ещё негатива — оправдывалась я — Ирина Александровна — обратилась я к заведующей — вот мне интересно, а в райздраве понимают, что нам такое количество вызовов нет никакой возможности обслужить? Они хоть это осознают вполне?
- Лариса Васильевна, все всё понимают. Но не закрывать поликлиники просто нельзя.
Иначе это будет основным местом заражения и распространения ковида. Они сегодня
звонили, пытались погасить панику, сказали, что будет приказ, по которому врачам будет официально разрешено часть пациентов консультировать по телефону и на дом выходить только к тяжёлым. Больничные тоже разрешат по телефону оформлять.
- Теоретически это конечно возможно, только на практике всё будет не так — размышляла я в слух — вы же знаете наше население, сдохни но приди поцелуй и погладь по голове. Причём ходить придётся в первую очередь к паникёрам, ипохондрикам и истеричкам, а не к тем кому действительно нужна помощь. Одеяло на себя всегда рвут именно они. И в наше положение входить никто не будет. Тем более количество вызовов может быть таким, что даже просто обзвонить всех не будет возможности.
- Ларис, поверь мне, я это всё понимаю — грустно, подавленным голосом отвечала Ирина Александровна. В кабинете воцарилась щемящая тишина. Все сидели  поникшие, расстроенные и ни у кого уже попросту не было сил «держать лицо».
- Ну, что, девчонки, с Богом! Решать проблемы будем по мере их поступления — резюмировала заведующая.
Все стали вставать со своих мест, и как- то, не сговариваясь, неосознанно
ища поддержки друг у друга,  встали посреди кабинета в спонтанно организованный круг и положив руки на плечи друг друга, обнялись и долго, молча стояли склонив головы в направлении центра круга. Что с нами всеми будет? Перспектив на будущее в голове не осталось ни у кого .
Тогда мы ещё конечно не знали, что спустя долгих два года в том же самом составе  мы будем сидеть на уже другой конференции, когда поликлиники вновь откроют, и нас будут чествовать в торжественной обстановке, вручая медали, значки, грамоты как врачам, принимавшим участие в борьбе с ковидом и до самого конца оставшимся в строю. Но это уже совсем другая история.
Без преувеличения про каждого человека из этой, дорогой мне компании, можно было бы написать отдельную повесть. Это не люди — это глыбы. Как, каким образом я оказалась среди них? Даже ума не приложу. Наверное это было следствием того, что меня с детства тянуло общаться с теми, кто намного лучше, нравственно выше и умнее меня, на кого бы мне хотелось равняться. С ними хоть на Эверест, хоть в разведку. За себя я так не уверена, как за каждую из них. Это соль земли. Хотя я и не люблю пафосных фраз. Господи, спасибо тебе за этих людей в моей судьбе.
Спустя несколько минут круг разомкнулся и мы некоторое время ещё обнимались друг с другом по очереди, как будто прощались навсегда или уходили во время войны на линию фронта.
- Девчонки, дорогие мои (всем «девчонкам» было хорошо за пятьдесят), мы всю жизнь стесняемся друг другу говорить какие-то очень важные, нужные, поддерживающие слова — проговорила вдруг, неожиданно для самой себя я — я хочу чтобы вы знали, что я вас всех очень сильно люблю. Вы даже представить себе не можете, как я благодарна судьбе за то, что вы у меня есть.
Ну вот и всё. Пора расходиться, разъезжаться по домам. Завтра начинается жизнь по
новым правилам.

Глава вторая. «Твари»

Второе воспоминание, которое периодически приходит ко мне в мыслях, или
иногда в кошмарных снах,  долгое время ещё преследовавших меня, даже тогда, когда эпидемия уже почти закончилась, было связано с грязным, тёмным, обшарпанным подъездом одной  типичной питерской общаги, где меня на вызове не пустили к пациентке, по причине моего запоздалого к ней прихода , а именно в районе часа ночи.
Точного времени я не знала - телефон был разряжен в ноль, а наручные часы давно не надевались, так же впрочем, как и бижутерия, для мыслей о них, как оказалось, тоже был  нужен избыточный физический и эмоциональный ресурс.
Уж если чистка зубов по утрам, приём душа и простое умывание становились проблемой, то, что говорить о часах.
После того как соседи пациентки, привычно для моих ушей, обозвали меня наглой тварью, которая  ходит по вызовам не тогда, когда больным людям нужна помощь, а когда ей вздумается, и, что из-за таких безответственных «тварей» как я, люди и умирают не дождавшись медицинской помощи. Я , выслушав  такую «правду - матку» о себе, уже не нашла в себе сил идти дальше ни на следующий вызов, ни в свою поликлинику, ни даже поехать домой. Тем более, что на последнюю маршрутку я всё равно опоздала.
Обычно, когда я не возвращалась домой до двенадцати ночи и не выходила на связь, мой муж приезжал за мной из пригорода к моей поликлинике и терпеливо дожидался меня с вызовов, несмотря на то, что ему самому вставать на работу приходилось рань-при рань. Но сил дойти до поликлиники не было.
 Как я уже говорила когда-то давным давно, когда дети были маленькими, в эту поликлинику я устроилась на  работу, по причине её близкого расположения к моему дому.
Но шли годы, дети выросли, многое поменялось. Мы давно переехали  в пригород, поближе к даче и к родственникам. Уйти же с  работы психологически было очень сложно -  меня держал по большей части хороший, сработанный, дружный коллектив. Много лет я из пригорода моталась на маршрутках и автобусах на свою участковую работу. Когда у нас с мужем совпадали смены, до работы и с работы меня подбрасывал он.
Конечно это было неудобно, тяжело, много времени пропадало на дорогу, но до пенсии хотелось спокойно доработать в своём коллективе и на своём участке. И если бы не случился ковид, то конечно так бы оно и было. 
Нелепость, нелогичность ситуации в моей жизни заключалась в том, что теперь - рядом с моим новым местом жительства, буквально метрах в двухста от моего подъезда находилась амбулатория ВОП, где я бы преспокойно могла работать врачом общей практики или терапевтом. Я даже имела бы кое-какие сельские льготы. Но уйти с прежней работы и начать всё заново на новом месте мне попросту не хватало духу. Видимо для этого мне нужен был какой-то толчок.
Я тихонько, в полном бессилии сначала просто присела, а потом  села полностью на заплёванный, весь в окурках, грязный пол, облокотилась на такую же грязную, как пол стену и закрыла глаза.
Рядом с двух сторон от меня стояли какие-то вонючие мусорные баки. Ну вот и отличненько. Зато эта вонь очень бодрит и не даёт тебе уснуть. Даже не надо в укладке держать нашатырь. Так мне твари и надо. Отдохну немного и поплетусь дальше.
Я сняла туфли, которые к вечеру становились тесными из-за отёкших ног и с наслаждением вытянула свои уставшие ноги.
Я вдруг тогда осознала, что я не просто рядовая тварь , я полностью «отбитая» тварь — да мне собственно вообще  уже на всё в жизни по фигу - оскорбляйте, ругайте, поносите или хвалите, пойте мне дифирамбы или обвиняйте меня в каких-то смертных грехах или клятвопреступлениях, поглаживайте по голове, бейте. Какое
мне до этого дело? Мне уже на всё плевать. Стерплю и это.
Когда меня ругают - я не слишком доверяю критике. И думаю при этом примерно так - кто вы строгие судьи мои? Что знаете вы обо мне? Через что мне в жизни доводилось проходить? Я лично знаю о себе одно, что я, в меру своих сил, стараюсь жить по совести, за остальное конечно не ручаюсь. Пусть Бог нас всех рассудит. Не святая, монашеских обетов пока ещё не давала.
Когда же меня хвалят — я немного сочувствую тем, кто слишком обольщается на мой счёт. Не очаровывайтесь, дорогие. Дайте мне время и возможность себя проявить и я вас обязательно в себе подразочарую.
 Ну, а сейчас для меня главное чтобы мои ноги согласились меня нести дальше, а они - заразы сопротивлялись.
  На ногах приходилось находиться почти сутками, с небольшим перерывом на сон.
У меня в голове пролетали обрывки каких-то мыслей. Не было ни слёз, ни жалости к себе, просто я не могла идти дальше  вот и всё. И ещё я смертельно устала и хотела одновременно спать, есть, пить, в туалет и уже плохо соображала чего из перечисленного  мне хотелось больше.
Я  даже не могла вспомнить когда и, что я в последний раз ела, когда и что пила.
Если  в сумке случайно находился батончик сникерса или бутылка йогурта, брошенные утром мужем  в мою сумку, то это и было моей едой на весь день.
В нормальной жизни у меня всегда хватало сил готовить себе для работы перекусы в виде бутербродов и контейнеров с нормальной человеческой едой — это для меня было святое.
Но во время ковида на всё нормальное - человеческое уже попросту не хватало сил. 
Первые недели две-три, после того как поликлиника полностью перешла на квартирное обслуживание пациентов, я, как думаю и многие другие мои коллеги, ещё пыталась держаться на плаву  и в плане корректности общения с пациентами, и в плане личной гигиены и в плане элементарного распорядка дня, но это длилось не слишком долго.
Оказалось не так уж много времени нужно для того чтобы цивилизованного человека вернуть в состояние питекантропа.
Как пример из «ковидного» периода нашей врачебной жизни, хочется рассказать одну маленькую житейскую зарисовку.
Недавно я случайно встретила одну свою хорошую знакомую - Татьяну, которая в двадцатом году тяжело болела ковидом.  Её на дому вела одна врач -  моя коллега, назовём её Ольгой Николаевной, которую я по работе очень хорошо знаю и с которой уже долгие годы нахожусь в близких, дружеских отношениях.
И Татьяна сейчас, когда с момента её болезни прошло уже достаточно много времени,  рассказала мне, в некоторых моментах рассказа не удерживаясь от громкого хохота, как тогда, в двадцатом, в один из дней, эта коллега моя пришла к ней вот также, как и я в описываемый мною день, примерно около часа ночи, в состоянии, с её слов, «полнейшего  неадеквата».
Татьяна тогда вставать с постели из-за слабости ещё не могла и дверь припозднившемуся доктору открыли за неё её  родственники.
Ольга Николаевна была у неё и накануне, и ей не понравились какие-то «крепитирующие» хрипы в лёгких Татьяны — видимо начинала развиваться пневмония. С госпитализацией в тот период были большие сложности, поэтому она и пришла измерить сатурацию и прослушать ещё раз лёгкие, что бы убедиться, что состояние больной стабильное.
К счастью состояние Татьяны действительно оказалось стабильным и даже сатурация была в норме, а вот с Ольгой Николаевной была полная беда.
Татьяна, рассказывая про один эпизод из того случая, просто уже не могла себя сдерживать и хохотала в голос. С её слов, Ольга Николаевна стала прослушивать ей лёгкие и вдруг попросила разрешения прилечь рядом с ней «с краюшку» на постель. Она при этом тихим голосом проговорила: « Татьяна, простите меня, но у меня нет сил сидеть, можно я Вас прослушаю лёжа?»
Но это было ещё полбеды. Беда же случилась когда она прилегла, то в ту же минуту она уснула, вернее сказать не уснула, а отрубилась вместе с фонендоскопом в ушах.
Татьяна же со своими родственниками при этом оказались в очень затруднительном положении - они не знали, что с доктором теперь делать? Может ей и самой помощь нужна и пора скорую вызывать? Они мудро решили оставить ситуацию на самотёк и посмотреть чем дело кончится.
Проспав с полчаса, Ольга Николаевна всё же поимела совесть и встала с чужой постели. Руками расчесала волосы, « умыла» сухими руками лицо и бормоча себе под нос, что - то про недоделанные вызовы, попросила прощения за своё неподобающее, недостойное звания врача, поведение у родственников Татьяны и тихонько, закрыв за собою дверь, удалилась на улицу, в ночь.
Я этот случай, очевидцем которого была эта Татьяна, Ольге Николаевне пересказывать конечно не стала. Зачем расстраивать человека? Конечно в надежде, на то, что и меня когда-нибудь пощадят мои коллеги и не расскажут в свою очередь мне, если что-то подобное обо мне услышат от моих пациентов. Ну например, как я в районе часа ночи сидела в подъезде одной питерской общаги прямо на грязном полу, надо думать также, как и Ольга Николаевна в полном неадеквате.

Глава 3.  Где я брала силы.

Когда я вспоминаю тот отрезок времени, как мне кажется, я практически непрерывно мысленно разговаривала с Богом. И никогда раньше в моей жизни Небо не было для меня так близко. Конечно об этом не принято говорить, но всё же без этого картина будет не полной.
Как-то в одном интервью один известный политик, не буду его называть), сказал, что по его мнению, если сбросить с человека всю шелуху, то жизнь человека будет представлять долгую дорогу, идя по которой человек непрерывно
 внутри себя беседует с Богом. При этом Бог посылает ответы человеку через других  людей, через события и разные обстоятельства жизни. Эти слова  показались мне очень глубокими. Я в этих рассуждениях с ним бы согласилась.
Правда разговоры с Богом бывают разные и не всегда они протекают гладко и с мирным молитвенным настроем.
В описываемой мною ситуации в моей душе разговор был скорее не тихий и молитвенный, а ропотно-подростково-бунтарский, где я  мысленно выговаривала Господу Богу свои многочисленные обиды и претензии. «Господи, ну почему же ты попускаешь всему этому случаться? И в чём же тогда по твоему человек может ощущать своё сотворчество с Тобою, если от человека совсем ничего не зависит. - размышляла я - я, что для тебя не любимое твоё дитя, а подопытный кролик какой-то? Может быть ты просто наблюдаешь сколько я могу ещё всего вынести, пока
окончательно не сломаюсь? Где же милость Твоя, Господи? И ещё, знаешь, Ты меня конечно прости, но когда в юности я просила Тебя помочь мне стать врачом, я всё же наверное какую-то другую профессию имела ввиду и что-то там другое представляла в своём воображении. Не эти вот мусорные баки и окурки на тёмной лестнице и не эту вот вонь. Как то по другому я себе всё это представляла. И ещё я вовсе не планировала быть «Тварью». И да. Тут ещё такое дело. В той же моей далёкой юности, когда я Тебе говорила, что я хочу помогать людям, честно говоря, мне кажется я каких-то совсем других людей имела ввиду. Прости конечно, но Ты посылаешь мне таких, блин, людей, после общения с которыми меня может успокоить только одно - звук передёргивания затвора Калаша, из которого я когда-то в своей школьной юности очень даже неплохо стреляла.  Я конечно гоню от себя эти крамольные мысли, но Ты не мог бы не посылать  мне такое количество разных придурков и психопатов? Я ведь не психиатр. Откуда мне знать, что с ними всеми делать?» - примерно такие мысли бродили в моей голове.
Спустя примерно час я всё же встала и поковыляла в сторону своей родной поликлиники, доругиваясь и доскандаливая мысленно со Всеми Высшими силами, включая Ангелов, которые что-то там сегодня не доглядели, Архангелов, которые мне что-то опять не додали и всех Святых в земле Российской просиявших. Влетело сегодня всем. Прости меня, милосердный Господи, за мой такой не смиренный
 душевный настрой.
У поликлиники одиноко стояла моя родная машина, с бедным, уставшим, замученным моей работой, мужем, дремлющим за рулём.
Я молча влезла на заднее сиденье и сразу завалилась на бок, принимая горизонтальное положение, подложив под голову свою любимую автомобильную подушечку.
- Ну, мать, ты даешь! Каждый день всё позднее и позднее. - проговорил мне утомившийся долгим ожиданием муж, протягивая мне пакет с едой и бутылку ряженки — На поешь.  Так мы, Ларис, я просто хочу понять, чего вообще ждём-то? Дня когда ты утром не сможешь встать? Может нам уже пора заканчивать с твоей работой? Ты в спасательницу человечества ещё не наигралась?
- Начало-о-о-ось… Ну хватит меня воспитывать. Муж, не нуди прошу, и так на душе паршиво — вяло отбивалась я, и, не успев дожевать бутерброд, тут же провалилась в глубокий, болезненный сон.
Если на городском транспорте на дорогу до дома даже при хорошем раскладе уходит часа полтора — два, то на машине напрямую ехать всего с полчаса, может даже поменьше когда нет пробок.
Но за этот отрезок времени мне успел присниться сон. Во сне моя бывшая покойная медсестра (с которой мы отработали на участке вместе лет восемнадцать) Любовь Георгиевна встречает меня в фойе поликлиники, улыбается, протягивает руки для объятий и, обнимая, как это случалось сотни раз в нашей жизни, заговорщицки говорит мне на ухо: «Ларисочка Васильевна, не забывайте, на следующей неделе, в понедельник собираемся ко мне на борщ! Наташу я уже предупредила.» (Наташа — это моя вторая медсестра, с которой мы тоже много лет работали и дружили.)
«Конечно, конечно, Любовь Георгиевна обязательно после вызовов приду. Как всегда! Посплетничаем. Родная моя, как же я соскучилась по Вам!» - мы тепло с ней обнимаемся. И тут я просыпаюсь. Блаженная улыбка на моём лице растворяется сразу
после того, как я осознаю, что в гости «на борщ» меня во сне звал не живой человек, а покойница.  Радость от сна тут же развеялась. Погодите… Не поняла. И с чего это вдруг Любовь Георгиевна мне сейчас приснилась?
Дома я, не раздеваясь и не снимая обувь, звездой плюхнулась на спину, на диван. Муж снял с меня туфли, помог стащить куртку и опять начал мне читать свои бесконечные морали и нотации, что надо всему этому безобразию ставить какую-то там точку. Блин… Выговаривает как будто от любовника меня привёз. До чего же раздражают эти мужья! Особенно после тридцати лет совместной жизни! До тридцати ещё терпеть как-то можно… Похоже, что точку пора ставить на всей моей пропащей жизни.
Мне иногда кажется, что я брожу в лабиринте из которого нормального выхода по любому нет. И все вокруг от меня чего-то ждут. Пациенты, мужья, дети, даже батюшка Андрей в церкви говорит, что на службы надо чаще ходить, а не как придётся. А я то сама где? Я то чего хочу? Кому нибудь это вообще интересно?
И я уже сквозь остатки сознания слышала свои собственные всхрапывания. И проговаривала последние, перед тем как погрузиться окончательно в сон, слова:  «Муж, ну, блин, не кантуй, пожалуйста, хотя бы ты меня!»
Кто-то подправлял мне подушку, укрывал одеялом, но сон уже окончательно забрал моё сознание к себе.
В семь утра я проснулась от громкого, режущего слух звука будильника. Долго лежала, смотрела в потолок, осознавая, как с дурного перепоя, кто я вообще и где я.  Вспомнила вчерашний инцидент, где меня обозвали тварью. О, Господи, оказывается я всё же ещё на что-то в жизни реагирую. Это воспоминание отозвалось в душе небольшой болью. Ну жива значит.
Последний раз тварью меня обзывали с год тому назад, но там с добавлением «продажная» и во множественном числе - « продажные твари» и немного в другом контексте. Пришла тогда ко мне на приём с разборками жена одного пациента, которому я — человек без чести и совести, назначила дорогостоящие лекарства, кажется какие-то антиагреганты, в связи с частыми приступами фибрилляции предсердий у него. Она тогда поделилась своим ощущением, что все врачи, включая меня, «продажные твари» и, что мы все продались за тридцать сребреников фармкомпаниям. Вместо простого, человеческого, отечественного аспирина так и норовим назначить какую - нибудь заморскую, импортную фигню стоимостью с полпенсии. Ну и пусть. Твари так твари. Продажные так продажные. Бог нам судья.
Я попыталась пошевелить руками и ногами - вроде бы слушались, но голова по-прежнему от подушки отрываться не хотела.
Мужа дома уже не было - ушёл с утра на работу. Дочку я вчера даже не видела. Прихожу когда она в своей комнате уже спит,  а ухожу, когда она ещё спит. Даже в выходные я частенько бываю на работе. Как круглый двоечник, как и все мои коллеги, доделываю то, что не успела сделать в течение недели и подтягиваю свои хвосты. Бедные семьи врачей.
Я как зомби  перевела себя на диване в сидячее положение, медленно встала и поковыляла в ванну. С большим усилием воли помылась, почистила зубы, расчесалась.
Потом на кухне налила себе в кружку растворимый кофе с большим количеством сливок (заваривать нормальный зерновой не было сил) и села на табурет у окна. Долго глядела в одну точку, вспоминая подробности вчерашнего дня.
А вчерашний день, между прочим, был «прогностически очень неблагоприятным» (выражение из профессионального врачебного лексикона).
Я долгое время надеялась, что того, что случилось вчера, мне каким-то образом удастся избежать.
И это вовсе не о том, что меня в очередной раз обозвали тварью, этого как раз было не избежать, учитывая с каким контингентом нам зачастую приходится работать. Проблема была в другом.
Вчера был первый день с начала пандемии, когда после квартирного обхода я не нашла в себе силы вернуться на работу в свой в кабинет и, прежде чем уехать  домой, доделать свою бумажно- статистическую работу.
А это означало, что сегодня я буду должна выполнить работу уже за два дня. Но и это ещё полбеды. Беда же была в том, что я подвожу больных людей. И если необработанные стат талоны и не выписанные больничные листки могут и подождать, то не сданные сегодня мазки на ковид подождать точно не смогут.
И если ещё пару дней поработать в таком вот духе, то этот снежный ком перерастёт в снежную лавину и меня под собой просто похоронит.
В нормальной - «нековидной» жизни в дни вечернего приёма вызовы терапевты получают от диспетчеров по телефону и обычно это происходит часов этак в одиннадцать утра — не раньше. И при этом мы спокойно успеваем все их сделать.
В ковидный же период вызовов было такое огромное количество, что наши медрегистраторы и диспетчеры едва  успевали их записывать в свои журналы.
И все врачи уже с раннего утра находились в поликлинике.
Уже часов в восемь я вновь плелась к автобусной остановке, чтобы добраться до своей работы.
Локдаун всех запер по домам. Улицы были пусты. Только голодные, бродячие собаки, что-то роющие в мусорных баках, да какой-то еле живой, грязный бомж, спящий на скамейке автобусной остановки. Вот и все живые души, встреченные
на моём пути.
Все автопарки из-за нерентабельности сократили до минимума количество автобусов на линии и соответственно интервалы движения между автобусами увеличились в три-четыре раза. Сколько же драгоценного времени и сил стало тратиться впустую.
А ведь совсем рядом с моим домом, как я уже повторяюсь, есть такая же врачебная работа. И зачем спрашивается надо мне мотаться в Питер? Но там работают мои люди. Люди к которым я приросла душой. Но что-то всё же надо решать.
В квартирке полно народу. Некоторые доктора не выдерживая тесноты и духоты
берут журналы своих участков и уходят переписывать свои вызовы в коридор и в вестибюль поликлиники.  Медрегистраторы психуют: «Доктора, вы слова человеческие понимаете? Куда все журналы растащили? Куда нам вызовы - то записывать?» - иногда с лёгким матом, вспоминая недобрым словом каких-то матерей.
Телефоны в квартирке разрываются с самого утра. Звонки не переставая,
идут один за другим. Гул, обрывки фраз, вновь звонки телефона. «Это безобразие закончится когда-нибудь? - доносился строгий голос Нины Анисимовны - Где журнал шестидесятого участка?! Доктор шестидесятого верните журнал сейчас же! Тут ещё
три вызова. И на каждом вызове болеет вся семья. Нет сегодня, доктора, живыми уж точно не останетесь! Где журнал пятнадцатого участка? Что значит с ним в кабинет к себе ушла? Безобразие какое-то! Слов совсем не понимают!»
До ковида, когда у мед регистраторов ещё хватало сил и настроения на шутки, нас всех терапевтов женского пола они называли «девочками по вызовам». Заходим компанией в квартирку, а там Нина Анисимовна смотрит на нас приветливым взглядом и прикалывается:
- Ну, что, «девочки по вызову», явились не запылились? Сегодня вас хотят всего несколько приболевших. Так, Вам, Лариса Васильевна, только три.  Липатов опять по вам шибко соскучился. Я его прашиваю: «И, что там у Вас стряслось понос али золотуха? Обиделся немного. Говорит живот болит. Вы уж там его намните чтоб хоть с неделю не вызывал.» И все при этих её словах дружно смеются.
- Скажете тоже, Нина Анисимовна, «Девочки по вызову» - это Вы нам просто подольстить хотите. Приравниваете нас к приличным женщинам. Тех девочек, что вдоль трассы стоят просто так  никто не вызовет. У них, в отличие от нас, есть чувство собственного достоинства. Им деньги платить надо и не малые. А мы то за просто так население обслуживаем. Пальцем щёлкни и мы тут же подорвёмся и прибежим.  Мы исключительно по любви. Без всякой корысти -сами шутим и сами же над своими шутками смеёмся. Вернее шутили когда-то ещё до ковида. Теперь стало никому уже не до шуток.
Все с осунувшимися лицами, бледные, вялые, не выспавшиеся, расстроенные.
Ко мне подходит Ирина Геннадьевна — терапевт соседнего с моим участка, наклоняется над ухом, тихо говорит:
-Ларис, не поверишь, я после последнего вызова вчера села у стены в подъезде и разревелась. И сил не было до машины своей дойти. И машину вести не могу. Ведь это же просто трешь.
-Ира, у тебя ещё были силы реветь? А я уже давно не реву. Слёзы кончились.  Вчера в подъезде сидела целый час и тоже идти не могла. И себя уже не жалко. И помереть стало  не страшно. Мне Любовь Георгиевна вчера, кстати, приснилась. На борщ звала в понедельник.
- Это плохо. Я не суеверная, но сон, честно говоря, хреновый - в контексте всего происходящего. Ты, Ларис, слышала, что Татьяну Алексеевну вчера её в госпиталь увезли. Сатурация, говорят, упала. Людмилу Викторовну перевели ночью в реанимацию.
- Может всё же нас пронесёт, Ир, как думаешь? Бывают же на свете чудеса — шепчу ей на ухо я.
- Может и пронесёт. Кто знает? Вон у нас маски какие мощные, аж целых три на день — саркастически добавляет она — хотя нам с ней совсем не до шуток и у меня нет сил что-то ей с юмором отвечать. И нет сил даже просто улыбаться.
 Мы обнимаем друг друга. Без улыбок. Как на похоронах. И молча расходимся, и каждый остаётся сам с собой и идёт решать в одиночку свои проблемы. Получается я Иру ничем не поддержала и ничем не утешила. Только своих проблем добавила и выговорилась. Нет ресурса ни физического, ни эмоционального. И от людей в таком состоянии кто-то ещё ждёт помощи и решения сложных проблем. А кто нам-то поможет?
В периоды до ковида, когда ничто никому не угрожало и не было никакой опасности, от проверяющих и контролирующих чиновников поликлиникам не было никакого спасения. На одного практикующего врача — десять контролирующих, курирующих и проверяющих качество твоей работы. В лихом двадцатом их всех как ветром сдуло.
Сколько нервов треплют врачам.
Бывает и без них - то приём вести не просто. И эти ещё умники стрессов добавляют. Придут без предупреждения целой комиссией, начинают по кабинетам ходить во время приёма. То журналы какие-нибудь  вынь да положь, то картотеки какие-нибудь. И всё это при пациентах, чтобы показать, что на них только вся работа и держится.
И так половина врачей из государственной медицины перекочевала в частные клиники, но надо и оставшихся добить.
В двадцатом же году все «проверяльщики» дружно затихарились.  В поликлиники ни ногой. А нам так нужна была поддержка и помощь. Они ведь тоже врачи. Сняли бы в порядке исключения с себя короны и разделили бы с нами нагрузку. Но куда там.
В плане же моральной поддержки помощи ждать было совсем не от кого. Каждый варился в собственном соку и все выживали как могли и как умели, кто как научен был жить.
По этому поводу у меня было очень много наблюдений. Если даст Бог пожить, возможно я ещё буду возвращаться к этой теме.
Самое большое удивление у меня вызывало в двадцатом году то обстоятельство, что первыми сломались самые, казалось бы,  сильные. Те кого побаивались и пациенты и коллеги, кто хорошо умел отстаивать свои личные границы и говорить людям «нет». Как оказалось справиться с другими людьми гораздо проще, чем с самим собою и со своей тревогой и паникой.
Именно эти «сильные» получали инфаркты, инсульты и даже попадали в клиники неврозов.
А вот те, кто изначально были не склонны командовать другими людьми и не имели диктаторских качеств характера, напротив переносили происходящее гораздо легче. Многим врачам пережить тот период помогала вера. Об этом конечно никто не  говорит. Ведь это слишком личное. Но всё же, если берёшься описывать подобные события, эту тему обойти трудно. Просто её невозможно обойти.
В случае с моими коллегами относительно спокойно пережили тот период именно врачи верующие. Нет, конечно они свою веру никак не демонстрировали и догадываться об этом можно было только при очень близком общении с ними, но дела, поступки, иногда во время сказанное слово, говорили сами за себя.
И что интересно, в тот самый период времени, когда людям так нужна была моральная поддержка, пропали, попрятались с ютуба  все коучи — мотиваторы и все психологи, те кто ещё вчера бодро и весело всех учили жизни.
В душе я благодарила Бога, за то, что он дал мне в жизни веру. Может быть и не слишком большую, и не слишком крепкую, но всё же позволявшую мне всегда в трудные минуты жизни оставаться на плаву.
Иногда мне кажется, что вера-это единственно ценное, что у меня в жизни есть и без чего всё остальное попросту не имеет никакого смысла. И ещё я благодарна Богу
за то, что прежде чем провести меня через горнило этих испытаний , Он дал мне в жизни время подружиться со многими крепкими духом и верой людьми.
И мне, к счастью, всегда было кому позвонить и с кем поговорить в трудные моменты жизни. Разговоры с  родственниками и друзьями не всегда способны поддержать
человека.
Так и в этот день после работы я нашла в себе силы позвонить настоятелю моей приходской церкви отцу Андрею.
Я обычно не загружала его долгими разговорами, но сам факт того, что он был для меня открыт для связи двадцать четыре на семь уже успокаивал и поддерживал.
Мы с батюшкой ровесники. Я дружила с его супругой - матушкой Еленой.
Так удивительно и непостижимо играет судьба жизнями людей. Вот говорю в прошедшем времени: «дружила». А ведь с матушкой Еленой мы тоже были ровесницами. И скажи мне кто-нибудь тогда в двадцатом году, что осенью двадцать второго года я буду в нашем приходском храме на отпевании стоять у её гроба, а отец Андрей сам будет служить чин отпевания — я бы конечно ни за что в это не поверила.
От отца Андрея у меня практически нет никаких тайн, потому что  именно к нему много лет я хожу на исповедь. Не часто конечно, как подобает настоящим христианам, примерно раз в месяц, но всё же. ..
Отец Андрей хорошо знаком с двумя Ларисами, которые, не сказать чтобы очень мирно, сосуществуют в моей многострадальной женской душе.
Одну из них постоянно тянет к хулиганству и увлекательным приключениям. Особа довольно взбалмошная и легкомысленная. Хвастлива, запросто может приврать, любит вкусно поесть, в голове одни наряды, маникюры- педикюры, сауны-бассейны, поездки, тусовки и пустое времяпровождение в болтовне и праздности, одним словом типичный гедонист. Влюбчивая, постоянно флиртует с мужчинами, несмотря на то, что глубоко замужем, и, как говорится в присказке, гуляющей по интернету: « сама не знает чего хочет, но всячески этого добивается». Чистый экстраверт.
Вторая Лариса напротив - женщина серьёзная, строгая, с ней особо то и не забалуешь. Иногда даже излишне строгая, до суровости, и к себе и к людям. Держит первую Ларису в ежовых рукавицах, не давая той никакого спуску. Вторая Лариса — интроверт без примесей. Даже на полном серьёзе подумывает, если даст Бог ей дожить до старости, о монашеском постриге.
Стоит второй Ларисе немного отвлечься и ослабить контроль, как первая Лариса уже чего-нибудь натворит этакого такого. Постоянно кого-нибудь хейтит и  троллит в интернете, оставляет злобные саркастические комментарии на разных форумах и сайтах, вечно кого-нибудь провоцирует, задирается. На вечеринках, стоит ей немного выпить — и всё... Понеслось... Лезет к микрофону , начинает бессовестно петь в караоке, утомляя всех присутствующих репертуаром Любови Успенской - « К единственному нежному...», « А я по полю, да по полюшку...»,  или Марины Влади - «Почему не бросилась, Марьюшка в реку ты?»  Любит быть в центре внимания, всех перебивает, считает себя самой умной, сама шутит и сама же над своими остроумными, как ей кажется, шутками смеётся… Одним словом - стыдоба.
Потом немного позже, иногда через день- два, включается вторая Лариса, качает головой, закатывает к небу глаза, крутит у виска, говорит сама себе: «О, Боже, сколько же это всё будет продолжаться?» , пытается исправить, загладить причинённый народу ущерб, удаляя где возможно понаписанные  первой Ларисой комментарии, посты, стихи и даже целые рассказы, всеми способами пытаясь восстановить свою  репутацию. 
Ларисы эти частенько ссорятся между собою, приглашая отца Андрея в качестве третейского судьи, чтобы он рассудил кто из них прав.
Исповедь чаще всего сводится к тому, что вторая Лариса ябедничает на первую и полностью её «сдаёт» и изобличает предавая её дела и поступки на суд Божий. А это бывает очень стыдно и больно. И каждый раз искренне, от всего большого, любвеобильного женского сердца обещает на этот раз уж точно исправиться.
Как ни странно, отец Андрей частенько заступается за первую Ларису: «Ну, зачем ты так строга к ней? Не будь слишком придирчивой. Скажи себе так: «На всё воля Божия. Попустит Господь побыть плохой - побуду плохой, попустит побыть хорошей — побуду хорошей. Смирись с тем, что ты не идеальна. Ты пойми, что первая Лариса — это больше про твою душу и сердце, а вторая — это больше про твой разум. Конечно можно первую Ларису скрутить и запретить ей полностью себя проявлять, но не надо тогда удивляться, если она расхочет дальше жить и уйдёт в затяжную депрессию. Ведь закон для человека, а не человек для закона».
В трудные периоды жизни первая Лариса на время затихает, перестаёт бунтовать, её хулиганские выходки и закидоны прекращаются  и всё в жизни начинает держаться только на второй - разумной, терпеливой, серьёзной Ларисе.
Надо сказать с годами Ларисы в противоборстве перестали занимать друг к другу
крайне радикальные позиции. Они обе стали более снисходительны, более великодушны и мудры в отношении недостатков, как самих себя так и других людей. Да и чего им остаётся делить, приближаясь неминуемо к своей старости?
Говорят, что нельзя привязываться к людям. Что это неправильно. Особенно к священникам. И, что в храм человек ходит к Богу, а не к каким-то там батюшкам.
Всё конечно так, но ведь и людей человеку посылает нам Бог. По крайней мере я в это верю.
 - Батюшка Андрей, у меня плохое предчувствие. Сон приснился не очень хороший. На работе половина коллектива уже болеет, многие в госпитале лежат — сетовала я отцу Андрею по телефону -  с нагрузкой просто уже не справляюсь. И умирать, отец Андрей, очень страшно. Вроде и нет в жизни того, что сильно держит, но я чувствую свою неготовность, своё недостоинство пред Господом сейчас предстать. А может у меня грехов нераскаянных, забытых ещё много - поэтому так тяжело. Маловерная я, отец Андрей, малодушная. Я как никогда раньше, сейчас это осознаю. И главное в такое трудное время, как назло, церковь на карантин закрыли. Может причастие бы хоть как - то морально поддерживало людей и умирать было бы не так страшно. Батюшка, у меня чувство такое, что я попала в жернова и выхода совсем нет никакого. Ну, скажите, как Вы думаете, что от нас всех Господь хочет? Зачем это вот всё нам даётся? Сколько же можно нас бить? Да и, что с нас немощных взять-то?
- Лариса, поверь, я молюсь за тебя каждый день. Ты при первой же возможности, как только силы будут до храма дойти, хоть днём, хоть ночью, звони и я приду тебя поисповедую и причащу.
- Спасибо, батюшка. Отец Андрей, для меня Ваша поддержка в жизни - это как подстраховка  акробату - канатоходцу. Никто не знает и не видит этой поддержки Вашей, а лиши меня её и я в этом мире просто пропаду или от холода замёрзну.
И отец Андрей во время эпидемии, тайно от своего начальства, в нарушение правил карантина, причащал меня в  храме. Я понимала, что он тоже рискует заразиться, общаясь со мною, но такое уж выбрал он для себя служение.

Глава 4. Не пронесло.

Третье воспоминание было связано с моментом моего душевного отчаяния, когда
муж, в очередной раз измерив мне сатурацию, тихо сказал: «Ниже девяноста.» Он сказал это тихо, но я расслышала. И тогда я вдруг осознала, что мне просто не суждено было выжить. Терпеть это состояние я больше не в силах. Это конец. Я умираю. Конец моим мучениям. Бедный мой муж. Он тихо вышел из комнаты, где я лежала уже третью неделю, не имея сил даже доходить до туалета. Я чувствовала, что он уходил плакать в другую комнату. Мне своих слёз ни разу в жизни он так и не показал. Всегда старался быть сильным в моих глазах.
Ковидом я заболела как-то очень резко и неожиданно. С воскресенья на понедельник я ложилась спать с тяжёлым грузом на сердце. За выходные не успела разобраться с больничными, не всем, кому было положено выдала направление на компьютерную томографию, не всех пациентов, заболевших ковидом, успела зарегистрировать в эпидбюро.
Всё воскресенье просидела на телефоне. Дозванивалась то до отделения лучевой диагностики военного госпиталя, где делали компьютерную томографию всем пациентам нашего района с подозрением на ковид пневмонию , то до эпидбюро, регистрируя вновь заболевших.
Очередная общая тетрадь, исписанная от корки до корки данными о пациентах, в отношении которых нужно было что-то срочно сделать, лежала на журнальном столике передо мною. Стоило мне закончить разговор, как тут же раздавался вызов.
И откуда только пациенты узнают номер телефона врача? Сколько мольбы о помощи, требований что-то срочно предпринять, угроз, истерик  приходилось выслушивать мне в мой законный выходной день - не счесть. «Доктор, к нам уже три часа не едет скорая, ему плохо, он может умереть, ну сделайте же что-нибудь, позвоните, убедите, вы же врач, вы же клятву давали, помогите!»
Господи! Милосердный Господи! Смилуйся над нами! Дай нам всем хотя бы небольшую передышку!
В понедельник, кажется первого июня, я проснулась часов в пять утра от того, что меня сильно знобило. В полусонном состоянии нашла градусник. Тридцать девять ровно. Вот те раз. Неужели не пронесло? Неужели и мне предстоит пройти через  эту мясорубку? Почему же так страшно? А может всё обойдётся и будет протекать в лёгкой форме? Но я вспоминала тяжелых пациентов, с которыми вынуждена была общаться накануне и которых пришлось госпитализировать в стационар, вынося их из дома на носилках и  надежды мои на лёгкое течение болезни окончательно пропадали.
Живёшь какой-то сумасшедшей жизнью, спешишь вечно куда-то, кажется, что без тебя всё рухнет. Мир ведь просто не справится с утратой такой важной единицы как ты.
А потом — бац! Лежишь тихонько в своей же постельке кульком с костями и уже сам нуждаешься в посторонней помощи и мечтаешь просто выжить.
В нормальной «доковидной» жизни все сотрудники поликлиники где я работала, в
случае заболевания наблюдались у заведующих своих отделений. Брали, если была в том  необходимость, больничные, проходили необходимые обследования и в свои районные поликлиники по месту проживания практически не обращались.
Ковид внёс свои коррективы и в этот за много лет сложившийся уклад. Отслеживать заболевших сотрудников заведующим на работе уже не было никакой возможности. Так же не было возможности брать на дому у заболевших сотрудников мазки на ковид. По этим причинам нашим руководством был издан внутренний приказ — всем сотрудникам, заболевшим в период эпидемии, брать больничные и наблюдаться в поликлиниках по месту проживания.
Поэтому, заболев, на этот раз я вызвала на дом врача из местной амбулатории.
Доктор Сергей Николаевич оказался очень обаятельным, тактичным мужчиной лет шестидесяти. Он дал рекомендации, выписал больничный и был очень удивлён тем, что я, как и он, участковый терапевт. Он пообещал разобраться со мною, после моего выздоровления, и убедить меня перейти работать в их дружный коллектив, где, как он пообещал, меня примут как родную и заметил, что это будет взаимовыгодно, так как врачей у них в амбулатории не хватает, а мне уже пора перебираться поближе к месту жительства и заканчивать мотаться на работу в Питер. На, что я ему пообещала подумать.
На общение с ним у меня совсем не было сил. Главное сейчас поскорее поправиться от болезни, а уж там, если останемся живы, со всем разберёмся.
Сергей Николаевич на тот момент даже не предполагал, что вскоре после нашего с ним общения, сам он тяжело заболеет ковидом и умрёт от его осложнений. Мне так и не доведётся с ним поработать. А тот его «дружный коллектив», в котором он проработал много лет, чуть позднее, когда я уже поправлюсь от тяжелой болезни, всё же уговорит меня перейти работать к ним в местную амбулаторию. После смерти Сергея Николаевича работать здесь станет совсем некому, мне отдадут его кабинет, где я сяду за его стол. Но не будем забегать вперёд, ведь это уже совсем другая история.
Вместе со мною ковидом заболели мой муж и дочка. У них, в отличие от меня, болезнь протекала в более лёгкой форме, как простое ОРЗ.
А у меня всё начало развиваться по неблагоприятному сценарию. Я понимала, что сильно увязла.
При ковиде спрогнозировать по какому варианту будет протекать болезнь было практически невозможно. Иногда пожилые, тучные люди переносили его очень легко, а молодые и казалось бы физически крепкие неожиданно для всех «застревали» надолго и даже оказывались в реанимации. И никто не знал какой кому достанется жребий.
Я уже взрослый человек и конечно бывало, что  я чем-то достаточно тяжело в своей жизни болела.  Были и тяжелые ангины с температурой под сорок. Пару раз в детстве я болела воспалением лёгких, один раз перенесла тяжелейший грипп и казалось еле-еле выжила, в конце концов я рожала детей и знаю, что такое телесные муки. Но это было всё не то.
Все предыдущие  болезни или роды по крайней мере были ограничены по времени. Они не длились вечность. В этот же раз болезнь, казалось, не имела ни конца ни края.
На второй день с момента заболевания к нам домой пришла медсестра одетая
в скафандр космонавта с красивым именем Кристина. Она взяла у нас мазки на ковид.
 Муж был очарован её внешним видом космонавта и смелостью. В такую страшную эпидемию ходить по району и брать у заболевших мазки молодой девчонке, по его мнению, требовалось большое мужество. Я то ладно - баба взрослая, а вот молодёжь - это совсем другое дело.
Вскоре пришёл ответ мазков — ковид подтвердился. И нас, как это было положено высадили на карантин.
Нам вручили бумаги, где мы расписались за то, что обязуемся две недели сидеть в своей квартире ( в начале эпидемии с соблюдением карантина было всё ещё достаточно строго).
И потекли долгие- долгие дни в ожидании моего выздоровления.
Старший сын, который к тому времени уже перенёс ковид, заразившись в медцентре, где работал, приносил нам продукты и лекарства. Жил он уже давно отдельно от нас.
Первые дни болезни я ещё до конца не осознавала насколько всё это серьёзно. Мне казалось, что надо просто перетерпеть несколько дней и , как это не раз бывало при других ОРВИ, температура спадёт и силы ко мне вернутся.
Но температура держалась под тридцать девять  и снижалась до тридцати восьми только на лекарствах и то ненадолго.
Есть я совсем ничего не могла. Тошнило так, как будто я выпила стакан растительного масла.
Если за день я через силу проглатывала ложку супа или каши, то считалось, что сегодня я немного смогла поесть.
Спустя неделю с неимоверными усилиями я смогла дойти до машины и муж меня свозил в госпиталь на компьютерную томографию. Мои опасения подтвердились — развивалась ковидпневмония.
Местный фельдшер Евгения Павловна каждый день строго требовала от меня чтобы я
не дурила и соглашалась на госпитализацию.
От старых терапевтов ещё в студенческие годы я услышала такую поговорку: «Делай, как ГОВОРИТ врач, но  не делай, как ДЕЛАЕТ врач». И я не сразу до конца осознала её смысл.
 Только с годами я поняла насколько она меткая и отражает действительное положение вещей.
В самом начале болезни я сказала мужу, что в больницу я не поеду ни при каких условиях- помирать буду дома. 
Для такого решения у меня были свои весомые аргументы. И в общем-то муж был с ними вполне согласен, пока моё состояние не ухудшилось до такой степени, что
возник риск не фигурально, а реально помереть.
Ведь если бы я умерла, он бы тогда считал себя виноватым, что послушал меня и не вызвал тогда неотлогу, которая госпитализировала бы меня в стационар.
Я до сих пор не знаю правильно ли я поступила, что так категорично отказалась от госпитализации.
Пытаясь анализировать ситуацию не как больной, а как врач, думаю, что риск умереть был высоким и в том и в другом случае.
Состояние было настолько нестабильным и тяжелым, что умереть я могла и на момент госпитализации, не успев доехать до стационара, и в стационаре,
если бы к вирусной пневмонии добавилась внутрибольничная инфекция, что случалось тогда сплошь и рядом. Как известно когда врач тяжело болеет он перестает быть врачом.
Мой муж человек энергичный, прагматичный, деятельный, с высшим инженерно-техническим образованием.
В любой сложной ситуации он привык не сидеть сложа руки, а действовать и брать всю ответственность на себя. Когда он понял, что ковид у меня протекает по тяжелому варианту, то стал сразу на ютубе просматривать все врачебные форумы, схемы лечения  зарубежной медицины, которых у нас в России пока ещё не было. Наткнулся также на профессора одного Московского университета, который утверждал, что при ковид пневмонии упор надо делать на кроворазжижающие препараты и давал конкретные схемы лечения.
Муж тогда расписал всю схему лечения до мелочей, попросил сына привезти нужные лекарства и начал меня лечить сам. Терять в сущности нам было нечего, так как толковых, работающих схем лечения на тот момент официальная медицина ещё не предлагала.
Я то приходила в себя на какое-то время, то бредила, то стонала, в голове у меня всё путалось — я не понимала день сейчас или ночь, спала я сегодня или теряла сознание. В светлые промежутки, когда немного снижалась температура и становилось легче я лежала с закрытыми глазами, а муж часами сидел рядом со мною и держал меня за руку.
Иногда мне казалось, что я ухожу в какое-то забытьё, но он возвращал меня назад из темноты к свету.
Иногда у меня появлялись силы и мы с ним потихоньку разговаривали, вспоминали всю нашу долгую жизнь.
Потом я надолго проваливаюсь в болезненный сон. Пустыня. Жарко. Печёт солнце.
Я бреду куда-то. И нет той пустыне ни конца, ни края. Пить. Я хочу пить.
Просыпаюсь. Муж отрывает мою голову от подушки и дает мне проглотить  ложку
 воды.
Длительные промежутки времени я лежу и мысленно прокручиваю в голове всю
свою прошедшую жизнь. Идёт непрерывный внутренний разговор ни то с самой собою, ни то с ангелом хранителем, ни то с Господом Богом.
«Господи, я уже понимаю, что мне суждено умереть. С Твоим решением трудно спорить человеку. Может так даже будет и лучше. Но знаешь, я умираю так ничего и не поняв в этой жизни. Я всю жизнь что-то важное хотела понять. Главное что-то понять пыталась. Зачем всё это? Для чего я  живу? А сейчас умираю и понимаю, что все поиски были напрасны. И даже церковь не даёт на всё ответы. Хоть и обещает многое. И столько людей вокруг. Столько людей разных. А умираешь и никому ты, кроме самых близких своих, оказываешься  не нужен. С близкими в обычной жизни может мира то особого и нет и обид много накопилось, а оказываешься на краю и никто кроме них руку тебе не протянет, а если помрёшь кроме них никто о тебе и не погорюет. Вот Ты сказал, что «верующий в меня не узрит смерти во век». Дай мне, Господи,  такую веру чтобы и мне не узреть её вовек и не почувствовать её жало. Пошли мне, если можно, смерть тихую, мирную. И близким моим помоги пережить всё это. А уж если суждено мне выжить, милосердный Господи, не требуй от меня никаких клятв и обетов о святой жизни. Я не хочу жить в страхе невыполненных обещаний и неисполненных обетов. Разреши мне проявлять свою свободную волю и не наказывай меня, если я буду допускать ошибки...»
В тот день мне было как-то по особому плохо. Шла уже третья неделя болезни. Было
очень душно. Не хватало воздуха, хотя окна были открыты. Муж всё также давал мне таблетки, несколько раз менял подо мною простынь и наволочки, каждые минут пятнадцать измерял сатурацию и после измерения заметно нервничал. Я чувствовала его беспокойство. И у меня в душе накапливалось какое-то отчаяние. У меня
больше не было сил терпеть это состояние. Мне уже становилось всё всё-равно только бы уж побыстрее.
И когда муж в очередной раз, измерив сатурацию, тихо произнёс те самые слова: «ниже девяноста», а затем вышел из моей комнаты, закрыв за собою дверь, я, оставшись одна, ощутила вдруг в своей душе сначала чувство какой-то полной безнадёги и одиночества, но это длилось не долго, может быть какие-то минуты, потом это чувство стало проходить и появилось уже другое чувство чего-то очень значительного, что происходит сейчас во мне, чего-то необыкновенно торжественного и глубокого. И вдруг спустя какое-то время  у меня на душе  всё затихло. Страх отступил.  И я вдруг впервые за всё время болезни почувствовала голод. Я захотела есть! Я уже забыла, что такое хотеть есть. Интересно то, что мне хотелось не любой еды, а что-нибудь именно с рисом.
Я стала звать мужа. Он пришёл на мой голос, в страхе, что я зову его попрощаться (как он рассказывал позднее) А я вместо слов прощания умоляющим голосом произнесла: « Муж, я умираю - хочу плова».
Кстати сказать, когда после болезни я вышла на работу и мы с коллегами обсуждали при  встрече кто как перенёс ковид, многие рассказывали, что после переломного момента в течение болезни, когда возвращался аппетит многим хотелось съесть что-то именно с рисом. Кто-то из них просил приготовить им ленивые голубцы, кто-то просил просто отварить рис. С чем это могло быть связано никто до сих пор так объяснить и не смог. Муж с дочкой быстро, насколько это только возможно, приготовили в казане мой любимый узбекский плов.
А я его ела и ела и никак не могла насытиться.
И с этого же дня у меня нормализовалась температура. Я пошла на поправку.
Приблизительно через месяц я снова была в рабочем строю. Только теперь,  работая на своём старом  месте я всё больше подумывала о переходе в амбулаторию по месту жительства, где за время болезни я успела перезнакомиться со всем их дружным, боевым, весёлым коллективом.
После такой неожиданной смерти Сергея Николаевича его коллеги были в большом  трауре. На работе его все очень любили. Когда встал вопрос кто теперь будет здесь работать вместо него - вспомнили про меня.
Заведующая амбулатории Валерия Юрьевна как-то позвонила мне и мы очень долго с ней проговорили. Она нашла нужные слова и убедила меня перейти к ним на работу. Надо сказать, что если бы не ковид, я бы конечно никогда на это не решилась.
Уходя в очередной отпуск на своей прежней работе, я написала заявление об уходе, а вышла из отпуска уже на новое место работы рядом с домом.
Во всём  этом есть один большой плюс - то время, которое раньше уходило у меня на транспорт, теперь я с чистой совестью трачу на мои любимые хобби, в числе которых значительное место занимает и моё литературное творчество.

Глава 5. Заключительная. О штиле и шторме.

Недавно я проходила очередной сертификационный учебный цикл по терапии, который проходил, как обычно в МАПО, в Питере, на Кирочной 41.
На этом цикле я случайно пересеклась с одной моей очень старой знакомой  Надеждой Викторовной — коллегой — терапевтом и заведующей отделения поликлиники одного небольшого городка в Ленинградской области. В прежние годы мы много раз пересекались с ней также на учёбе и всегда по приятельски с радостью общались друг с другом.
Так же и в этот раз мы сидели с ней рядом на лекциях и клин разборах, на пару с ней  ходили с преподавателями по палатам, разбирая сложных пациентов. На перерывах часто вдвоём, отпочковавшись от основной группы, ходили обедать в местные кафешки.
И вот вроде бы и в этот раз всё было как обычно. Всё также, как и раньше, как в те давние, доисторические, доковидные времена.
Рассказывали  друг  другу, кто и как переболел ковидом, скольких коллег за время ковида мы потеряли. Вспоминали самых тяжёлых своих пациентов. И  обе отметили как же мы сильно внутренне с ней изменились и посерьёзнели за эти несколько лет.
И ещё как мы обе с ней бесконечно морально устали. Я поделилась с ней тогда, что благодаря моей работе, при любых обстоятельствах, среди любого веселья в моей душе, в моём сознании живёт своей отдельной жизнью маленький  тёмный уголок, где я сижу в грязном подъезде одной питерской общаги среди вони, плевков и окурков, не находя в себе силы идти дальше. И это никак не стирается из моей памяти.
Как- то заговорили мы с ней о молодых специалистах, которые сейчас, хотя и изредка, но всё же приходят трудоустраиваться в нашу государственную медицину.
 И тут Надежда Викторовна высказала мысли, которые радикально расходятся с тем, что мы практически ежедневно слышим в оптимистичных речах наших чиновников от медицины.
Она рассказала мне про недавний случай у неё на работе.
К ним в поликлинику, уже в послековидный период, устроились на работу несколько молодых терапевтов. И эти вот молодые люди полные сил, здоровья, с большим желанием лечить людей, спасать жизни и кому-то помогать (прямо как и мы в молодости), общаясь между собою, рассуждали о своих первых впечатлениях о работе в поликлинике. Разговор этот происходил в её присутствии.
Поначалу она  просто слушала их не вмешиваясь. Разговор был примерно таким: «Вот всех пугают трудностями работы в поликлиниках. А на самом деле ничего плохого в этой работе нет. Ну на приёме народу много конечно бывает. Ну и ничего в этом страшного нет. Обычная работа с обычными людьми.  В пятёрочке кассирам тоже не легче — примерно вот так рассуждали они - вызовов много, так ведь это не каждый день. Да и платят не так уж и мало.»
«И вот- говорит, она — слушаю я их и понимаю, как же мне их жалко - детей этих. Хотя ведь я, как заведующая, должна была бы быть рада, что в поликлинику хоть кто-то ещё  работать пришёл, но совесть не даёт врать и вводить в заблуждение этих наивных молодых людей -  Дети, родные, бегите вы отсюда пока ещё есть силы бежать. Пока не начнут нормально работать профсоюзы здесь работать нельзя. На нас не глядите — мы уже в предпенсионном возрасте. Вы приходите на эту работу в период относительного штиля и поспешно делаете свои выводы. А когда начнётся настоящий шторм, поверьте, не многие из вас его смогут пережить.
Эта работа сотрёт улыбки с ваших лиц. Вы разучитесь доверять людям. Вы лишитесь здоровья как физического так и психического. И не верьте посулам тех, кто обещает вам золотые горы, они не выполнят своих обещаний. А если что-то из обещанного и выполнят — то сдерут с вас за это три шкуры.
Мы сидели с ней за небольшим столиком в одном уютном Питерском кафе на Чернышевской. Я смотрела в окно, за которым куда-то быстрым шагом ручейками в противоположном друг другу направлении спешили с озабоченными лицами прохожие. Каждый был занят своей жизнью. И у каждого своя боль.
Обед был давно съеден, допит кофе, а она мне всё ещё что-то  говорила и говорила…
Про наши неработающие профсоюзы, про беззащитность врачей перед пациентами и бездушной чиновничьей прослойкой. Про нашу всеобщую, кому-то очень выгодную юридическую безграмотность. О том, что на одного практикующего врача в государственной медицине приходится десять контролирующих его работу чиновников, о том, что у участковых терапевтов отбирают даже те привилегии, которые с таким трудом были отвоёваны в советское время. Про то, что у нас хотят отобрать дополнительный отпуск, о социальной незащищённости и мизерных пенсиях врачей.
Я слушала её, не перебивая, кивала согласно головой и думала, как же хорошо и как образно она говорит и про штиль и про шторм — это напомнило  мне что-то из прочитанного мною у Харуки Мураками.  А в моей душе в тот момент уже зарождалась  идея новой повести.