Ленинград - Петербург

               
Давно уже появилась у меня мечта – ещё раз побывать в Ленинграде-Петербурге. Мы были в Ленинграде в 1984 году вместе с Олей. И вот теперь  вместе с внуками едем в Петербург. Цели поставил четыре: Пискарёвское кладбище, Ладожское озеро  - дорога жизни, Русский музей и Всеволожск.

На Пискарёвке я был в 84 – ом году. Ходили тихо среди могил, ошарашенные, читали дневник Тани Савичевой. Испытывали чувства, которые накрывают каждого, кто там был. Однажды, уже после нашей поездки в Ленинград, папа рассказал, как весной 1942 года он хоронил ленинградцев: «На Курскую дугу меня из-под Ленинграда перебросили,  я ещё в пехоте был. Фронт там уже встал, войны почти не видели, штаб шестой воздушно-десантной дивизии охраняли, да конину ели. Нас в марте с позиций сняли, трупы убирали весной, прямо штабелями складывали, как дрова. Землю взрывали толом, края ровняли у воронки, и в эти ямы складывали.     Жили в землянках, а там вода близко, так и ходили в окопах  по воде. Один раз утром встали все, а сосед мой лежит, не встаёт, я позвал его, он молчит, за плечо тронул, а он от стенки отвалился, неживой уже. Осколок прямо в лоб попал. Как он сумел  ровнёхонько между брёвен попасть? А мы и не слышали ничего, мины визжат да рвутся, к этому уж привыкли».

 А меня как током ударило: «Так это же Пискарёвское кладбище!»
И вот я опять на Пискарёвке. Уже папы нет 25 лет, и я приехал поклониться ему, приехал сюда, где он, 19-летний пацан,  «штабелями, как дрова», укладывал ленинградцев вот в эти, ухоженные теперь, могилы. Долго мы с братом ходили по кладбищу, нашли Вяз  в три обхвата, под деревом квадрат мраморный с датой 1942. Может именно под этим Вязом (тогда ещё молодым),  батя мой курил вместе с другими ребятами. И мы присели покурить. Помолчали, сняв кепки. Я помолился. Слезы сами полились, от чувств, теперь уже не всенародных, а личных; чувства гордости за отца, за то, что выстоял тут, исполнил перед ленинградцами последний христианский долг, чувства отчаяния от огромного количества гражданских людей, стариков, женщин, детей, которых приходилось укладывать штабелями моему отцу. Батя проще говорил: «Ребятишек жалко особенно, много их было».

Из архивных документов МО узнал, что шестая гвардейская воздушно десантная дивизия была переброшена под Ленинград из-под Ногинска в феврале 1942 года. Не трудно догадаться, что переброшена она была по Дороге жизни, по Ладоге. И уже в 1943 году, опять же зимой, дивизию перебросили под Воронеж, на Воронежский  фронт. И тоже по Ладоге, по Дороге жизни: тогда просто не было другого пути. С братом едем на берег Ладоги. Каждый километр Дороги жизни отмечен памятным столбом с указанием километров, оставшихся до Ладожского озера.  Остановились у памятника «Разорванное кольцо». На обочине  сорвал несколько стебельков «Иван-чая» и положил их к основанию памятника. Этой дорогой, скорее всего, в кузове полуторки,(а может и пешком), прибыл сюда папа в феврале  42-ого, и убыл в 43-ем. Рядом родник, попили водички, а в голове мысль: «Может и батя пил из этого родничка».

Побывали мы и на берегу Ладоги. Старый маяк ещё тех времён только и остался на берегу, все другие постройки новые, на берегу пляж, купаются люди. Искупаться я не решился, но умылся по пояс, освежился ладожской водичкой у Осиновца.
Возможен ещё и другой вариант переброски дивизии под Воронеж: по железной дороге, которая уже действовала зимой 1943 года. Были мы у памятника-паровоза на станции Ладожское озеро.

А вот место дислокации шестой воздушно-десантной дивизии под Ленинградом мне установить так и не удалось. Вспоминается, что папа говорил что-то о Синявинских высотах, но настолько смутны мои воспоминания, что высоты могут быть и Пулковские. А те места, где отец был точно, я навестил и помянул папу тихой молитвой.

А вот ещё непонятное совсем открытие сделал я для себя, изучая  архивные документы.
      
                Именной список №9
Безвозвратных потерь рядового и сержантского состава 20 ВДГС полка 6-ой ВДГ дивизии с3 по 31 августа 1943 года, пропавшие без вести:

11.  Горюнов
Фёдор Иванович, старш. сержант, член ВЛКСМ, Чкаловск. обл., Сакмарский РВК, 1922 г.р……

Как такое возможно? В это время папа в составе 38-ой Армии Воронежского фронта, в той же дивизии участвует в Курской битве. Вариантов ответа у меня два: обычный наш бардак в делопроизводстве или уж очень хитрая деза для врага. Скорее всего – первый вариант.


Вместе с отцом мы были в Воронеже, Киеве, Житомире. В этих местах воевал батя. И вот наконец-то я исполнил свою мечту, побывал в Ленинграде, где он тоже воевал. Без отца, но побывал, поклонился его памяти.

Осталось только побывать за границей, там папа тоже воевал. В Польше на Сандомирском плацдарме, в городе Жешуве, в Праге, на которую бригаду отца повернули из-под Берлина, до него оставалось всего 40 километров. Коллега по «Прозе» Жарикова Эмма Семёновна, живущая в Германии, приглашала меня проехать от Берлина до Праги на её машине, повторить бросок 12-ой миномётной   бригады по Рудным горам. Тогда некогда было, теперь Эмма Семёновна молчит с 20-го года, старше она меня намного, боюсь, что случилось неотвратимое. Да и зачем теперь ехать туда, где сносятся памятники нашим солдатам, стирается память о той войне, да не просто стирается, а перевирается нагло, и наши солдаты-освободители становятся оккупантами. Не стоит.


До поездки в Петербург смотрел по ТВ репортаж о постановке нашей первой АПЛ К-3 «Ленинский комсомол» на вечную стоянку  тут, в Питере, в Кронштадте. Вот что записал я тогда в свою «Кладовку»: « Грустно стало. Я ведь был на этой лодке поздней осенью 1975 года. Помню синюю табличку с названием лодки внутри рубки, как зайдёшь - слева. Много белой краски везде, но она чуть с желтизной. Уютной, обжитой показалась мне лодка.  Маленький реактор. Маленький по сравнению с реакторами современных АПЛ. Всё в ней было маленькое. Никак не могу объяснить то, что был я там вечером. Срочный вызов? И что делал, тоже уже не помню – мелькают какие-то клапана небольшие, в белой краске, и всё. Не знали мы тогда об авариях на ней, не знали, сколько людей там сгорело в одной из аварий, а сейчас всё рассказали, показали. Я, видя эти кадры, благодарю Господа, что тогда  не знал всего этого. Да, ещё что помню – стояла лодка не в той зоне, где боевые, действующие лодки стояли, а у нашего второго пирса. В ту, боевую зону, проход через КПП, проверяют документы, военный билет, допуск. А я просто прошёл чуть дальше своей коробки и вот слева от пирса лодка. «Китёнок» - так её называли; внешне вся чёрная, но и рубка, и нос лодки красивы, женственные черты – плавные. А на носу, чуть выше воды, полоса из нержавейки с метр шириной, от правого борта к левому: действительно как будто смеётся китёнок. Под этой нержавеющей полосой располагался локатор лодки, я на других лодках лазил туда чинить этот самый локатор. Штука такая – тарелка на подставке, крутится во все стороны, как ладонь у человека».

 Побывать бы там внутри теперь музейной лодки, вспомнить уже свою «боевую» молодость.  Внуки собираются в Кронштадт, меня уговаривают с ними поехать. Не люблю я толпы людей, галдёж и суету тоже не люблю (там в эти дни проходила международная выставка, посвящённая приближающемуся Дню ВМФ), потому и не поехал с ними. Как оказалось – и правильно сделал; внутрь лодки экскурсий не было, не готова она ещё, а смотреть из далека? Насмотрелся за свою службу, до сих пор хватает, но в уголках памяти осталась мысль-мечта: «Может в следующий раз? Может успею?»


Тогда, в 84-ом году, в Русском музее я сделал для себя потрясающее открытие, впервые испытав восторг перед, казалось бы, простой картиной. Долго рассматривали мы с Олей «Девятый вал» Айвазовского. Изумлялись точности изображения воды морской (видел, три года на флоте отслужил), поражались мощности, громаде таланта художника, его трудолюбию. Оля тихонечко рассказывала мне о самом художнике: где родился, учился, как жил.
 
Взгляд мой случайно скользнул на небольшую, в сравнении с «Девятым валом», картину, висевшую рядом на торцевой стене.  Я подошёл ближе. Девушка совершенных форм вышла из моря, вернее, из бухты, заливчика. Поправляет волосы, на неё смотрят восхищённые молодые и пожилые люди. Долго-долго   рассматривал воду, девушку, людей, строения на горизонте, почувствовал  дуновение тёплого ветерка, согревавшего  прохладное тело девушки, даже лёгкий озноб пробежал по моему телу. В голове моей прояснилось; мысли стали чёткими и стройными – обновились, я весь вдруг освежился: стал бодрым, жизнерадостным человеком. Мир вокруг меня стал красивым добрым и весёлым. Отошёл от картины подальше, не отрывая взгляда. Ну надо же! Всего лишь картина маслом на холсте, а восторг какой! Подошёл вплотную опять: вот капля морской воды, а вблизи всего лишь мазок кистью, один мазок! Откуда же из множества  видимых мазков возникает такой восторг, стоит лишь отойти на шаг-два от полотна и от, казалось бы, мазни возникает цельная картина маленького земного рая. Будто бы  это я вышел из моря. Хотя и служил на флоте, но купаться в море не приходилось: холодные воды Тихого океана у берегов Камчатки. Испытал я такой же восторг, когда уже много-много лет спустя  искупался в Чёрном море у Севастополя.


Опять я стою перед Русским музеем, с надеждой стою, теперь уже один. Хочу увидеть опять ту картину. Ни названия, ни художника я тогда не запомнил. Ну не дурак ли? Знаю только, что она висит в том же зале, где и «Девятый вал». Как зайдёшь в зал – слева та картина от Айвазовского.

 Нет там теперь той картины, другая висит. «Девятый вал» на том же  месте, на противоположной стене огромная картина, там тоже девушка выходит из моря. Нет, не девушка, а богиня. Всё крупно, величаво, но не то всё, совсем не то. Хотел спросить у смотрительницы музея о той картине, а как? Ни названия не знаю, ни художника. « Мужик в пиджаке и дерево вот такое»,   – так бы это выглядело в её глазах. Много ещё кружил я по залам музея, с надеждой увидеть ту картину, но увы…Так и ушёл без восторга, без обновления, без радости открытия, без маленького уголка рая на земле. А я так на всё это надеялся – устал жить один, без Оли, захотелось хотя бы остатками души прикоснуться к тому  давнему чуду.


Если тогда, давно, я был удивлён-изумлён Ленинградом, восхищён дальновидностью Петра, красотой зданий и набережных Невы, то сейчас мне всё показалось блеклым, вычурным, а, порою, даже нелепым. Умерло что-то в душе. И не воскресает.
Во Всеволожск меня давно звал брат двоюродный Валерий Николаевич Горюнов. Я о нём написал небольшой рассказ «Дальнобойщик». Он давно живёт в этом городе, отслужил в Армии и вернулся к маме. Уютная трёхкомнатная квартира у него, ещё в советские времена заработанная им. Во дворе дома высоченные корабельные сосны, штук двести, всё чистенько и аккуратненько вокруг, прямо райский уголок. Сын Вячеслав с женой Настей и внуками Семёном и Мирославой живут рядом, вон внуки играют во дворе. Марат с женой Викой и дочками Алиной и Дианой живут в Финляндии,  тоже почти рядом, приезжают часто. А если ещё учесть то, что Нина, жена Валеры, и мама его, Зоя Андреевна, так чудесно и разнообразно готовят – можно и не уезжать от них. Прямо так и сказать: «Я ваш брат, приехал из Оренбурга, буду жить у вас».  Есть и дача на Синявинских высотах! Красивейшие места: лес, озёра и речка, аккуратный домик из круглых брёвен, банька на участке тоже имеется. Всё и в доме, и на участке сделано руками Валеры и двух его сыновей, Марата и Вячеслава. А рядом родник с серебряной водой. Стоит во дворе дачи "Запорожец" апельсинового цвета, от деда достался. "Забери себе, он новый почти, пробег 13000 километров. Я его когда сюда перегонял, бак для летнего душа на багажнике вёз, гаишники честь отдавали, а встречные сигналили приветливо. Забери, будешь на рыбалку ездить. Он доедет и до Оренбурга." "Он-то доедет, а вот я теперь уж вряд ли такой путь выдержу,"- с грустной улыбкой ответил я Валере. Уезжая, подарили мы Валере статуэтку Волка с надписью: «Ну, ты, если что – заходи!» Надеюсь, что и я ещё сумею туда зайти-вернуться.


Жил-был в этом городе ещё один брат двоюродный Вячеслав Николаевич, младшенький в семье. Умер он совсем недавно: оторвался тромб и не стало красивого сорокалетнего мужика, мастера золотые руки, так его называли многие автомобилисты Всеволожска и Питера. Чинил он авто всех марок, даже неразбираемые движки чинил. Очередь к нему была на месяц –два вперёд. От отца передалось: тот любую технику, будь то комбайн, трактор, автомобиль чинил так, что несколько сезонов техника работала безотказно.

В лихие девяностые случилось со Славой приключение: местная братва решила, что гараж во дворе Славиного дома стоит на их территории и обязан Слава платит им дань. Приехали на крутых иномарках: «Плати!» Славик убеждает их, что наёмный труд не использует, сам всё делает, гараж расположен на оформленном участке, за что платить-то? Братва непреклонна: «Плати! А то хуже будет».  Подумав немного, Слава сказал: «Щас, подождите, принесу». И ушёл в дом. Братва довольная заулыбалась: «Давно бы так, а то за что, да за что». Створки окна на мансарде распахнулись и через несколько секунд раздалась длинная пулемётная очередь. Поверху и в стороны стрелял Слава, стараясь не попасть в толпу. Улица в миг опустела. С тех пор не стали они приезжать за данью, решили, что ещё раз Слава промахиваться не станет. « Откуда же у него пулемёт взялся?» - спрашиваю Валеру. «Да тут в лесах чего только не находили! Вот и Славик с друзьями нашли четыре деревянных ящика, открыли, а там ручные пулемёты Дегтярёва в заводской смазке, тут же и диски с патронами». Интересно ещё то, что эпизод этой криминальной разборки так и остался незамеченным органами: люди из этих органов тоже чинили у Славы машины, а в личных беседах ещё и благодарили его за смелый поступок.

В 2014 году отдыхал Слава в Анапе, познакомился с майором. И вместе с ним уехал на Донбасс. Месяц готовился Вячеслав на полигонах, наводчик-оператор на танке Т-72. Как говорил мой папа миномётчик-наводчик: "Дурака-то наводчиком не поставят, тут с математикой надо дружить!" Слава пятёрки всегда получал по математике, впрочем, как и все Горюновы-мужики. Однако старая хроническая болячка достала и здесь, необходимо было делать операцию, и Вячеслава списали в запас.

 
Больно и горько от того, что мы в этой жизни так и не встретились с Вячеславом Николаевичем. Зато встретился я с его сыном Иваном Горюновым. Интересно то, что он не только почти полный мой тёзка, а ещё и день рождения у нас один – седьмое сентября. Ваня красивый и крупный человек, чем-то похож на сельского батюшку, счастлив в жизни с женой Оксаной и дочками Викой и Маргаритой. Одно мешает: та же хроническая, как и отца, болячка, иногда требующая операции.


Уезжали мы с Московского вокзала, как и тогда, в далёком теперь 1984 году. Тогда мы уезжали из пасмурного, слякотного, с пронизывающими сквозняками в метро и с таким же ветром в самом Ленинграде, но мы были веселы, впереди у нас была целая жизнь и мы верили, что будет она для нас счастливой.
Теперь я уезжаю из солнечного, тёплого и уютного Петербурга почти равнодушным. Одно успокоение: поклонился я отцу, трудным его годам, будничному его военному подвигу. Помолился, уезжая, в Храме Спаса Нерукотворного Образа на Дороге жизни, свечки всем родным поставил, умершим и павшим – за упокой, живым – во здравие. Папа был убеждён, что спасла его в годы войны Богородица, ей он читал молитву перед боем: так научила его бабушка Данилична. В Храме же я и приобрёл Икону Тихвинской Богоматери, сыновьям моим передам, чтобы теперь Богородица их берегла.
 Да, не нашёл картину, не удалось получить надежду, но исполнение мечты давней породило новую мечту – я ещё вернусь к тебе, Петербург.