Глинтвейн густо лился в стакан и я зачарованно наблюдала за тем, как медленно и тягуче он наполняется.
Я сделала глоток и взяла в руку кусок твердого сыра.
Я вспоминала человека, любовь к которому была такой, как пишут в книжках. Со всеми вытекающими.
Такой, когда в самом прямом и банальном смысле никого кроме него не существует даже в целом здании. Перед встречей порхают в животе бабочки, а полтора часа с ним ощущаются как пять минут. Такой, когда впитываешь в себя каждый его жест, и вот ты точно так же облизываешь нижнюю губу, разводишь руки, слегка сутуля плечи, когда тебя что-то очень сильно возмущает и даже перенимаешь привычку скандалить.
И вот, мысль о том, что такая любовь, наверное никогда и не могла быть здоровой уже допущена, но еще не одобрена. Глупое сердце всегда спорит до последнего, давая все мыслимые и немыслимые отсрочки.
На финише таких чувств всегда ощущение, что финиш был олимпийского марафона. Чудовищная измотанность и опустошенность.
На олимпийском финише победитель только один. Я проиграла.
Но пока еще этого не поняла.
Вечерние посиделки сама с собой наполнены бесконечными уговорами. Душа умоляет сердце поверить, что это конец. Что начала не было никакого вовсе.
Душа, израненная, ноющая, такая, что если ее окунуть в соленую воду, можно сойти с ума от боли. Душа обращается и к уму, и к сердцу, прося о том, чтобы больше никогда так не любить. Просто не суметь.
Хотя об этом просить не нужно. Так больше не получится.
Вообще больше испытать большое и светлое чувство не получится, наверное. У всего есть предел в конце концов.
Неземной любви хотят все, но никто не хочет расплатиться за нее болью силы в три раза ее превышающей.
Вообще-то я такой любви как раз и не хотела, я в нее даже не верила. Просто так получилось.
Я допила порцию глинтвейна и вновь наполнила им стакан. Кусок сыра все еще даже не надкушен.
Это потому что сердце упрямится и ищет знаки. Самые дебильные знаки в мире, которые никогда ничего не значили.
Но которые помогали продолжать сходить с ума.
Когда мы говорим, что чего-то не переживем, на самом деле знаем, что проблема как раз в том, что пережить придется.
У людей нет специальной отключающей чувства кнопки. Всего-лишь ограниченный запас нервов, который, впрочем, мало кто смог исчерпать.
Любимый человек сказал, что когда любят двое любовь не может быть несчастной. А когда любит один – то это не любовь вовсе.
Ни тогда ни сейчас я не понимала, что из этого относилось к нам.
Правда, остатки здравого смысла подсказывают, что человек, который всегда уходил, едва ли испытывал какие-то чувства.
А он уходил всегда.
И у меня никогда не было повода думать, что для него я существую где-то за пределами тех дней, что мы были рядом.
Рядом, но никогда – вместе.
Я погасила свет и зажгла ароматизированную свечу. Горит хорошо и чисто.
Подтянула колени груди, обхватила ноги руками и положила на них подбородок.
Сморгнула закипающую в уголке глаза слезу.
Плакать полезно. Даже если ты оплакиваешь собственную слепоту и глупость.
Сердце ничего душе не отвечает, но как будто бы оно уверено, что просьбу Души выполнить сможет. Ту, в которой Душа просит больше не суметь испытать такие чувства.
Не сможет не выполнить, если быть до конца откровенной.
Я тоже хочу, чтобы оно выполнило мою просьбу: не ждать. Поверить, что он не придет, потому что он не приходил никогда.
Оно упрямится.
Оно глупое.
Его предел – это его имя.
И я его именем заклинаю сердце отпустить, забыть, простить.
Но оно никогда на него не злилось, чтобы прощать.
Я тоже.
Сердце, пожалуйста.
Он никогда не собирался приходить.
Он никогда бы не пришел.
А вот нам надо дальше как-то жить.