Краткое содержание: Таёжный город К. — совершенно фантастическое место: там менты цитируют классиков, а под городом обитает таинственное и лютое Нечто, охотящееся за людьми.
Окончание историй:
"Пёс на стене":
http://proza.ru/2021/03/19/910
"Ладонь на стене":
http://proza.ru/2022/08/31/761
* * *
Нечто огромное, непостижимое и лютое, что таилось под таёжным городом К., стоявшим на берегу самой широкой на этом краю материка реки, знало, что игра с людьми закончилась вничью. Но только её текущая сессия.
Оно посылало людям знаки, это его забавляло. И они сумели его знаки разгадать. Что ж, их торжеству следовало положить конец.
Нечто потеряло интерес к этим червякам, хотя люди, разгадавшие его игру, встречались ему уже дважды… и остались живы. И даже в своём уме.
Да, ему всё-таки предстояло заняться ими.
В третий раз.
Нельзя же оставлять дела недоделанными.
* * *
Опер Ленинского райотдела (так и оставшегося Ленинским, хотя в связи с изменениями политики партии и последующим исчезновением самой партии по городу прокатилась волна переименований) Игнат Сёмин по прозвищу Сёма возвращался в родной город из первой в жизни заграничной поездки. Ездил он, само собой, в Китай. Куда ж ещё?
В Китай ездили все, кто хотел прибарахлиться или просто заработать на фарце. Фарца — так говорили в Совке. Сейчас говорили — бизнес.
Ещё говорили — бартер. По бартеру авиазавод менял у китайцев самолёты на тушёнку «Великая стена», на соевое мясо и собачьи шубы. Но зато никто в городе с голоду не помер и не замёрз. Сёма так и относился к этому всему — «но зато». Философски относился, как выражался его закадычный друган, второй опер их райотдела Толян Охрименко по кличке Рыжий.
Из Суньки, то есть из китайского приграничного города Суйфэньхэ, Сёма вёз всего-навсего нутриевую шубу для своей подружки Светки, несколько псевдозолотых псевдо-«Ролексов» для себя и на подарки коллегам, горсть таких же копеечных пейджеров, две кожаные куртки… ну и всё. Ещё позырил на китайскую жизнь (прикольно) и пожрал китайской еды (вкусно).
Зато другие «руссо туристо, облико морале», как говорилось в старом фильме, затаривались в Суньке так, что Сёма не мог вспоминать об этом без хохота. Он прямо предвкушал, как будет описывать Рыжему, Гризли и другим операм увиденную на таможне тётку в красном шёлковом абажуре на голове, который она выдавала за шляпу, или дядьку с примотанным к спине скейтбордом, натянувшего сверху синий дождевик.
А ещё там надрывались мелкие пацаны и измотанные бабы, так называемые «помогайки», везущие для своих хозяев, оплативших проезд, пятидесятикилограммовые полосатые баулы, набитые до отказа шмотьём. Сёма помогал «помогайкам» перетаскивать эти баулы и охреневал — какая всё-таки жопа стала твориться в стране.
Но поделать с этим он ничего не мог. Ему оставалось только быть философом.
И сейчас, отрешённо глядя на мелькавшую снаружи тайгу через окно автобуса, везущего его домой из столицы края, он припоминал самые яркие моменты своей поездки и радовался уже тому, как будет рассказывать про это ребятам за чаем в кабинетике Гризли.
Но, едва поднявшись на крыльцо родимого райотдела, он столкнулся с выходившими ему навстречу Толяном и Гризли. Да какое там выходившими — выбегавшими, чтобы устремиться к столь же резво подкатившему «бобику» с водилой Эдиком за рулём.
— Чего случилось-то? — выдохнул Сёма, перестав радостно улыбаться и устремившись вслед за ними.
— Мокруха, — коротко ответил подчинённому Гризли, глянув на него исподлобья своими хмурыми, воистину медвежьими глазками. — Поехали, в машине расскажу.
Пока «бобик» трясся через район на окраину, Гризли всё так же хмуро спросил:
— Как съездил-то??
— Нормально, — рассеянно ответил Сёма, вертя на руке браслет часов. — Вот, котлы вам всем купил, потом подарю. Часы то есть, — спохватился он, зная, что Гризли не любил, когда подчинённые ботали по фене. — Так что за мокруха?
Гризли перевёл тяжёлый взгляд на Толяна, который в управлении считался самым «балалаистым», и тот, помявшись, послушно заговорил:
— Тётка пропала неделю назад, седьмого. Ты как раз отъехал. Ну как тётка, ей двадцать пять, ребёнок грудной, муж, работала до декрета на заводе в конструкторском. Проживала по улице Молодогвардейской, семьдесят пять, квартира двенадцать. Пошла вечером гулять собакой и не вернулась. То есть собака вернулась, а она нет. Собака пришла без поводка, только в ошейнике, и зачморённая какая-то. Скулила, муж сказал. Муж подхватился, побежал искать, тёща его, мамаша потерпевшей, с ребёнком дома осталась.
— Погоди, — прервал его Сёма. — Какой породы собака?
Почему-то ему показалось это важным — после той истории с домом тридцать четыре по улице Таёжной, где на стене был процарапан силуэт огромной собаки, а потом в этом же подъезде бойцовый пёс загрыз человека.
— Какой-то сеттер, — проинформировал Гризли, остро глянув на него. Он тоже прекрасно помнил эту паршивую историю.
Сёма кивнул и продолжил допытываться:
— А чего они сразу так взъюжались-то? Ну, встретила, допустим, дамочка подружку, пошла с ней винца попить. А собаку просто упустила, та убежала, да и всё. А они сразу искать помчались. Почему?
Что-то тут казалось ему странным с самого начала. Не вязалось одно с другим.
— Потому что гражданка Митрохина, — скучным голосом проинформировал Гризли, — состояла на учёте в психдиспансере по поводу соответствующего прогрессирующего заболевания и дважды совершала попытку суицида. Так что врач прописал ей прогулки. В том числе. Прогулки, свежий воздух, препараты разные, такой вот… боекомплект.
— Твою ж, — только и вымолвил Сёма. — Логики не вижу всё равно. Почему тогда родичи с ней не ходили? Вот вам и пожалуйста, результат. Долбоебизм какой-то. Ладно, дальше.
— Дальше, не найдя её, муж написал заяву в милицию. Нам то есть, — сообщил Гризли очевидное. — Начали искать, потому как психушница на учёте, положенного срока ждать не стали. Мужа аж колошматило всего, всё твердил, мол, чую, что всё плохо, всё плохо.
— Всё и оказалось плохо, — ввернул Толян. — Вот, как ни крути, а бывает же это самое… ну, предчувствие.
— Не нашли, короче, — Гризли поморщился: он, как всем было известно, всякой потусторонщины на дух не переносил. — Подключили добровольцев. Проверили несколько версий. В том числе и по домашним поработали. Мало ли что, сам понимаешь
Сёма опять меланхолично кивнул. Он понимал. На его памяти бывали поганые случаи, когда домашние заявляли о пропаже любимого родственника, благополучно того укокошив и прикопав на дачах.
— В общем, ищут пожарные, ищет милиция, — закончил Гризли, потирая лоб. — Как в воду канула гражданка Митрохина. И вот, пожалуйста, нам по телефону звонит гражданин Горяинов, тоже прогуливавший собачку сегодня утром, и сообщает, что…
— Нашёл труп, — мрачно догадался Сёма.
— Гражданки Митрохиной, повесившейся на собачьем поводке неподалеку от набережной. В лесочке, — уточнил Гризли.
Сёма тяжело вздохнул. Знали они этот лесочек. Справа — заброшенный памятник комсомольцам-добровольцам, внизу — Амур-батюшка. И только сильно поодаль — жилые кварталы и драматический театр. Какой умник вздумал строить театр на таком отшибе и как люди туда добирались вообще — вот что занимало Сёму. Сам он никогда театралом не был.
— Фишка в том, — проронил Гризли, когда «бобик» затормозил, прибыв на место происшествия, — что мы тут сто раз всё прошерстили. И добровольцы тоже. Не было здесь её ни неделю назад, ни три дня назад, ни вчера. Смекаешь?
Сёма смекал.
— Экспертизу надо на предмет изнасилования, — бесстрастным голосом предложил он очевидное.
— Эксперты уже на месте, — ответил Гризли, кивнув на синюю «тойоту» экспертов. — Работают.
Эксперты, то есть вездесущий Вася Савельев и молоденькая стажёрка Таечка Оганесян, уже разбирались, сосредоточенно шаря вокруг надломленного молодого деревца. Санитары невозмутимо грузили в «скорую» носилки, накрытые простынёй.
— Твою ж… — снова пробормотал Сёма, провожая взглядом эти носилки. Ему вдруг показалось, что из-под простыни торчит тонкая бледная рука, и его даже передёрнуло. Хотя именно что показалось, да и трупов за свою милицейскую карьеру он повидал немало, тем более раскромсанных совершенно безобразно. А вот поди ж ты.
Он снова вздрогнул. Из-под простыни действительно что-то вывалилось, санитар быстро подобрал и сунул обратно туфлю. Самую обычную стоптанную бежевую китайскую туфлю.
— Дитё без матери такое малое осталось, — вздохнул рядом с Сёмой Гризли, тоже наблюдавший эту картину.
Дверцы «скорой» захлопнулись, и она покатила прочь.
— Значится, так, — начальник любил эту присказку Глеба Жеглова. — Я тоже считаю, что девку держали где-то, а сюда просто вынесли. Давай работать по этой версии и ждать заключения от Васи.
— Угу, — промычал Сёма, не присоединяясь к общей толпе. Какая-то ещё неоформившаяся мысль бродила у него в голове и наконец созрела. — Федор Иваныч, — выпалил он, обращаясь к начальнику, — пусть там не топчутся. Отгони всех. Экспертов тоже, тем более что потерпевшую уже увезли. Давай приведём собаку.
— Это где ты у нас в райотделе служебных собак видел, они сто лет как не на довольствии, — поднял тёмные брови Гризли. — Надо из края вызывать.
— Да не нашу собаку, — нетерпеливо перебил Сёма. Он прекрасно знал, что ставку кинолога сократили уже на излёте перестройки. — Её собаку. То есть потерпевшей Митрохиной.
— Молоток. Может сработать, — после короткой паузы бросил Гризли. — Хотя это никакое не доказательство будет, но зато нам самим какие-нибудь зацепки даст. Тогда я к семье, отвезу их в морг для опознания и заберу собаку.
Сёма с величайшим облегчением выдохнул. Он ненавидел ездить в семьи потерпевших, как и любой из ментов, и был безмерно благодарен Гризли за то, что тот взял эту треклятую миссию на себя.
Гризли, видимо, прочитал благодарность в его глазах, неловко похлопал его по плечу и уехал с Эдиком.
Сёма с Толяном встали в оцепление возле поломанного деревца. С Амура дул резкий леденящий ветер, великая река мерно несла мимо них свинцовые волны, как и сотню лет назад. На островах через протоку желтели облетавшие кусты. У пристани колыхался дебаркадер.
— Вот и лето прошло, будто и не бывало, — вполголоса продекламировал нахохлившийся Толян и поднял воротник куртки.
— Лишь бы родственники сюда не заявились, — невпопад, а может, очень даже впопад буркнул Сёма. — А то выясним мы что-нибудь, ага.
Но родственники не заявились. Гризли вылез из подкатившего «бобика» мрачнее тучи, вывел оттуда на поводке скулившего чёрно-белого длинноухого пса и скупо сообщил, что мужа они отвезли на опознание в морг, а мать сидит с ребёнком, которого некуда девать. Собаку отдала без вопросов. Пребывает в ступоре, пьёт лекарства, только возня с младенцем и спасает.
— Ладно, давайте попробуем что-нибудь сделать, — Гризли тоскливо покрутил головой и аккуратно подвёл собаку к сломанному деревцу. — Ищи, Тайшет, — велел он. — Давай, ищи, откуда хозяйка твоя пришла.
Пёс опять заскулил, поджав куцый обрубок хвоста. Сёму снова пробрал озноб, но уже не от леденящего ветра.
Женщина в невменяемом состоянии, неделю где-то скрывавшаяся, чтобы потом повеситься в лесочке.
Её осиротевшая семья.
Её осиротевшая собака.
И они сами, тщетно пытающиеся сделать то, на что нужны были другие специалисты. Сёма снова вспомнил Тони Хиггинса, инспектора из Скотланд-Ярда, работавшего с ними по обмену в мае. Тот уверял, что и в Англии долбоебизма хватает. И помог им раскрутить печальное происшествие со священником, отцом Александром, в которого вселялась какая-то неведомая тварь из-под процарапанной у него на стене подъезда ладони. Гризли не верил в существование твари, а вот Сёма верил. Он лично, дежуря тогда в злополучном подъезде, слышал её тихий, леденящий душу смех.
Почему ему вдруг вспомнился не Тони с его забавным акцентом и серьёзным взглядом, а именно отец Александр, беспомощно распростёртый на постели в больничной палате? С перевязанным горлом.
А, наверное, потому, что он тоже пытался покончить с собой, перерезав себе горло ножницами по наущению твари.
Сёма так глубоко задумался, уйдя в эти воспоминания, что не заметил, как собака, покрутившись возле деревца и то и дело поскуливая, потянула куда-то Гризли.
— Опа! — оживился Толян, поглядев на Сёму с уважением. — Сработало. Может, что и выгорит. Сейчас посмотрим, к какому дому она нас приведёт.
Но собака привела их к драмтеатру.
* * *
Драмтеатр, место расположения которого всегда так изумляло Сёму, был весьма монументальным зданием с достаточно экстравагантной для своего времени архитектурой — этакий футуристический куб. Некогда его стены были белоснежными, сейчас скорее грязно-белыми, и именно к ним направлялись опера, ведомые Тайшетом.
Площадь вокруг очага культуры тоже была достаточно загаженной, повсюду валялись окурки и сухие листья. Хлипкие деревца, как и в покинутом операми лесочке, не приживались, росли плохо, болели и засыхали, тогда их снова подсаживали. Всё это было очень странным, ведь вокруг города царила вековая тайга. Будто бы что-то высасывало силы именно из посаженных людьми деревьев.
— Собака, не гони, — вполголоса сказал Толян, который органически не мог не комментировать происходящее вокруг. — Это же театр.
— А почему не предположить, что потерпевшая была в театре? — возразил Сёма, сам в это не веривший. Но надо же было что-то сказать.
— Неделю? — пробурчал Гризли. — И никто её там не заметил? Играла тень отца Гамлета, не иначе, — он угрюмо покривился.
— Почему играла? — пожал плечами Сёма. — Допустим, покончила с собой, её кто-то обнаружил и, чтобы не привлекать к себе внимания, потихоньку вынес в лесок и там оставил.
— Неделю, Сёма, алё, — Толян повертел пальцем у виска. — В театре неделю лежал труп?
— Эксперты определят точное время смерти, — перебил его Гризли, — но по предварительным данным, Вася сказал, смерть наступила не более двенадцати часов назад. Хватку ты в своём Китае подрастерял, Сёма, время смерти — это первое, что надо у экспертов спрашивать, прежде чем предположения строить. Ты, Охрименко, тоже хорош.
Сёма почесал в затылке. Гризли был кругом прав. Вот он-то всё успел: с экспертами поговорить, родных известить, собаку привезти. Только, увы, с собакой вышла осечка.
— Ладно, давайте доставим пса домой, — бодро изрёк Толян. — Ясно же, что она с ним просто здесь гуляла, Молодогвардейская — через два квартала.
— Погодите-ка, — охрипшим вдруг голосом произнёс Сёма. — Это вон там на стене — что такое?
Пёс, которого тщетно пытался увести Гризли, уселся как раз у стены. И там, на этой стене, в полуденных лучах очень ясно стала видна процарапанная чем-то острым детская картинка. Ручки, ножки, огуречик — получился человечек. Только человечек этот висел на нарисованной же виселице. Но, отчего у Сёмы волосы на затылке буквально зашевелились: на человечке была прорисована юбка, а рядом с виселицей — туфля. Одна. Вторая была так же схематично изображена на ноге человечка.
— Так, это что ещё за ****ь? — процедил Гризли.
— Не могу знать, — бесцветным голосом откликнулся Сёма, — но тут точно нужен эксперт с фотоаппаратом. Наверняка в театре есть какой-нибудь вахтёр, а от него можно звякнуть к нам в ментовку. Чтобы Вася приехал.
Вахтёром оказался суетливый лысоватый человек неопределённого возраста, допустивший их до телефона, когда Гризли предъявил ему свои «корочки», и всё время боязливо косившийся на собаку. Тайшет же смирно сидел у самого входа и, в свою очередь, боязливо поглядывал по сторонам.
— Сейчас Вася на своей тачке подъедет, — буднично известил Гризли, положив трубку, и повернулся к вахтёру. — Ничего странного или подозрительного здесь не замечали?
— Сегодня? — вытаращил блеклые глаза вахтёр.
— Сегодня, вчера, неделю назад, — уточнил Гризли, внимательно глядя на него. — Вот мы только что труп пропавшей женщины нашли в лесу неподалёку от вас, а это, значится, собачка ейная, — он указал на Тайшета. — Почему-то привела нас сюда. Так что скажете? Кстати, представьтесь-ка.
Вахтёр неожиданно побелел как полотно, схватился за сердце и осел на стуле.
— Твою ж… — уже привычно простонал Сёма, берясь за телефон, чтобы набрать «03».
* * *
— Этот самый Ложкин Иван Матвеевич, пятьдесят пятого гэрэ, отсидел восемь лет по сто тридцать первой, — сообщил Гризли, входя в свой кабинет, где уже было накурено так, что хоть топор вешай. — Короче, дело мы, считай, раскрыли, и всё благодаря тебе, Сёма, — он одобрительно похлопал опера по плечу. — Молоток. Отлично с собакой сообразил. Извини, что я на тебя тогда наехал насчёт Китая. Нюх у тебя, как у… как у этого Тайшета.
— Так ведь Ложкин-то признательных показаний не дал. Ну, отсидел он за изнасилование, и что? — вяло пробубнил Сёма.
На душе у него было вовсе не радостно, а совсем наоборот. Чему радоваться-то…
Ну, дело действительно раскрыли за два часа. И что? Девчонку-то не вернёшь. Сын сиротой остался. Да и выйти на подозреваемого случайно удалось: собака просто пришла на место, где гуляла с хозяйкой, а они трое просто увидели какую-то херню на стене и просто зашли в театр позвонить. Могли бы и не зайти. Хотя нет, дошли бы и до театра рано или поздно. И до паскудного Ложкина. Но тут он, скорее всего, решил, что собака потерпевшей его опознала.
Херня на стене, однако, не выходила у Сёмы из головы. Вася так и не успел её сфотографировать. Не до того было, они сразу направились обыскивать каморку вахтёра — очередное нарушение, — взяв ордер задним числом.
— Ложкин в больнице, — веско напомнил Гризли, усаживаясь за свой стол. — Под охраной. Врач говорит — сердце слабое, предынфарктное состояние, все дела. Но вещдоки у него в каморке мы собрали плюс экспертизу ДНК в край отправим, пусть пришлют результаты. Так что расколется паскуда, никуда не денется.
— Если не помрёт, — ляпнул Сёма. На душе у него становилось всё муторнее и муторнее.
— А помрёт — туда и дорога козлу, с ним уже всё ясно, — Гризли припечатал ладонью крякнувший стол. — Изложи лучше версию, покумекаю, как её начальству покруче подать.
— Ну, предположительно, — заунывно затянул Толян, переглянувшись с Сёмой, отдавшим напарнику пальму первенства, — Митрохина, будучи несколько не в себе от, опять же предположительно, выписанных ей сильнодействующих… как их там… антидепрессантов, во, — он заглянул в бумажку, которую держал в руке, — пришла с собакой к драмтеатру. Собаку отпустила, а сама вошла в каптёрку к Ложкину, опять же пребывая в полубессознательном состоянии. Либо он увидел её снаружи и сам привёл к себе, что более вероятно. Экспертиза показала следы неоднократных половых сношений, а в крови потерпевшей — алкоголь. В общем, старый мудак держал её у себя, поил, трахал и радовался. Это то, что практически установлено. Дальнейшее пока можно только предполагать. Потерпевшая могла повеситься сама, очнувшись и обнаружив, что происходит. Мог её прикончить и сам Ложкин. Так или иначе, именно он отнёс её ночью в лесок, что доказывают следы на месте преступления: на его ботинках обнаружена почва и сосновые иглы из этого самого леска. Короче, колоть его не переколоть, но, в общем и целом, картина ясна. Светит вышка, если обнаружится, что убил всё-таки он.
— Тогда смысл ему колоться вообще, — пробормотал Сёма, которому вдруг отчаянно захотелось выпить.
Гризли, в очередной раз внимательно посмотрев на него, выразительно крякнул, поднялся, отпер сейф и достал оттуда бутылку дагестанского коньяка. Толян, снова оживившись, потёр ладони и предложил сбегать вниз, к ларьку, за шаурмой, которую там бойко вертели две симпатичные среднеазиатские девахи.
— Чего смурной-то? — напрямик спросил Гризли Сёму после того, как все тяпнули по первой и налили по второй. — Давай, сам колись. Девку жалко, спору нет, но есть что-то ещё?
От проницательного взгляда его медвежьих глазок трудно было хоть что-то утаить.
— Есть, — кивнул Сёма, отставив стопку. — Картинка на стене.
Толян застонал и начал было: «Да что ты гонишь», но приумолк под пронзительным взором Гризли.
— Продолжай, — бесстрастно обронил тот.
И Сёма продолжил:
— Эта картинка — будто детская игра, я в такую в первом классе играл. Развивает этот, как его, тезаурус, — щегольнул он заумным словцом. — Кто-то загадывает слово, лучше подлиннее и поуматнее. Называет первую и последнюю буквы. А второй должен угадать другие буквы и само слово. Если не угадывает — попадает на виселицу.
— Точно, точно, — подхватил Толян, которого сразу развезло, голубые глаза заблестели. Он перевернул свой клочок бумажки и схематично изобразил на нём повешенного человечка. — Сперва саму виселицу рисуешь. Потом…
— Достаточно, я понял, — сдержанно прервал его Гризли. — И?.. — он снова посмотрел на насупившегося Сёму.
— Кто это рисовал? — выпалил тот. — Сама девчонка? Ложкин этот сраный? И когда? Вы же видели туфлю.
— Да видел я, видел, — проворчал враз помрачневший старший опер. — Ты мне мою стройную версию для начальства не рушь.
— Да не рушу я! — горячо возразил Сёма и навернул вторую стопку. Коньяк ухнул в желудок и одновременно ударил в голову. Мир вспыхнул и поплыл, стало хорошо. Тепло, блаженно. Думать и говорить не хотелось, тем более обо всякой херне, но он всё-таки сказал: — Это послание для нас. Точно знаю. Это та тварюга, что науськала собаку и вселилась в попа. Зуб даю. Но вы, конечно, эдакого начальству не докладывайте, Фёдор Иваныч.
— Да уж, не буду, — тяжело уронил тот, продолжая сверлить взглядом своего лучшего сотрудника. — Ладно, давай дождёмся показаний Ложкина. Тебе бы Тони, нашего инспектора, сюда, он бы живо твою теорию поддержал, а мы что? Мы атеисты.
Толян зашлёпал было губами, явно намереваясь что-то вставить, но удержался. Было чревато.
— Расскажи лучше в подробностях, чего ты из Суньки привёз, — велел Гризли, наливая всем по третьей. — Светке своей — шубу, как собирался? Отблагодарила она тебя?
Сёма натужно усмехнулся и наконец полез в карман, чтобы вывалить на полированный стол китайские псевдо-«Ролексы». Настало время вручения подарков. Он это больше всего любил. Праздник к нам приходит, ёпта.
* * *
Расползлись они по хатам, как водится, на такси и поздней ночью. Сёма к осчастливленной Светке не поехал, незачем ей было в таком непотребном виде его лицезреть. Спал, не раздеваясь, у себя на холостяцком незастеленном диване. Утром долго стоял под душем, пил воду прямо из-под крана.
А прибыв наконец в райотдел, с тоской узнал, что подозреваемый Ложкин Иван Матвеевич, пятьдесят пятого гэрэ, ночью умер в больнице.
Всё.
Дело, можно сказать, закрыто.
И им теперь никогда было не узнать, кто же нацарапал на стене драмтеатра виселицу и женщину в сброшенной туфле. Кто играл с нею в эти игры. И с ними! С ними!
Сёма был и правда готов звонить Энтони Хиггинсу, вот только бы знать куда.
— И отец Александр здесь или нет, неизвестно, — беспомощно пробормотал он себе под нос, отрешённо разглядывая начальственный кабинет: стены в относительно свежих обоях, потрет Дзержинского над столом. — Да понимаю я всё! — вдруг вспыхнул он, поймав острый взгляд Гризли, такой же острый, как у портрета. — Но что нам делать, Фёдор Иваныч, если такая херня будет повторяться? Если эта… эта тварь найдёт кого-то ещё, как нашла Митрохину и Ложкина?!
— Ты считаешь, она их нашла? — напряжённо спросил Гризли, внезапно не пославший взбесившегося подчинённого туда, куда солнце не заглядывает.
Сёма убито кивнул. Сердце у него бухало где-то в горле, он то и дело судорожно сглатывал.
— Иди уже, — махнув рукой, посоветовал Гризли. — Иди домой, Игнат, ты сегодня не работник. Разучилась пить молодёжь, эх, вы…
Сёма хотел было с горя сморозить что-нибудь едкое, но поглядел на сумрачную физиономию Гризли и промолчал. Атеистическое начальство тоже переживало.
Ну и чего тут успорять?
Раздолбай Толян вообще на работу не вышел. И правда, разучилась пить молодёжь
* * *
Ноги сами понесли опера к драмтеатру. Он ещё немного постоял там на углу, рассматривая настенный рисунок. Человечек. Виселица. Туфля, процарапанная детальнее всего.
Да, это нарисовал кто-то, кто раньше нарисовал на другой стене собаку, а потом — ещё на одной стене — ладонь. И один человек погиб, когда у этой стены с рисунком взбесился бойцовый стафф, а молодой священник сам чуть было не убил себя, поняв, что в него вселилась какая-то тварь.
Ладонь на стене, шлепки ладоней по полу и тихий издевательский смех…
Сёма тогда сам это слышал.
Его опять пробил озноб.
— Дядя, вы чего там смотрите? — раздался позади него удивлённый мальчишечий голос, и, обернувшись, Сёма увидел пацана лет семи, в полосатом свитерке и шортах, на новомодном скейте. Точно такой, он помнил, вывозил из Китая мужик, приторочив его к спине. Возможно, даже батя этого пацана.
— Ничего, кати себе, — отрубил Сёма, но парнишка не уходил. Поковырял асфальт носком грязной кроссовки и пробурчал:
— Стоят тут, на стенах рисуют, а нам нельзя.
— Погоди, — Сёма наклонился к нему. — Я ничего не рисую, ты что. Я просто смотрю. А ты видел, кто рисовал?
Пацан кивнул:
— Тётя.
— Какая… тётя? — осторожно спросил Сёма.
— Красивая, — звонко ответил пацан. — Она тут с собакой своей гуляла, с ирландским сеттером, чёрно-белым, у меня есть энциклопедия «Твоя собака», я там такую видел. Она вот тут его усадила, а сама рисовала. Это такая игра, я знаю.
— Рисовала или царапала на стене? — быстро уточнил Сёма. Это было важно.
Пацан сосредоточенно нахмурился.
— Она точно рисовала. Фломастером. А кто потом по ним процарапал, не знаю. Не я. И она разговаривала с кем-то. Тихо так разговаривала, хотя тут никого не было. Я не слышал, что она говорила.
— Когда это было? — выпалил Сёма.
Пацан пожал острыми плечами.
— Недавно. Потом я её уже не видел.
— Слушай, я из милиции, — решительно проговорил Сёма, вытаскивая из кармана куртки блокнот и шариковую ручку. — Скажи свой адрес и как тебя зовут. На всякий случай. Может, это и не понадобится.
— Вы что, эту тётю в тюрьму посадите за то, что она нарисовала? — ахнул пацан и попятился. А потом быстро вскочил на свой скейт и покатил прочь.
Сёма беспомощно гаркнул вслед: «Стой!» — но за мальчишкой не погнался. Его показания действительно не понадобятся, дело закрыто. Да и что такого рассказал пацан? Невменяемая женщина играла в «виселицу» с кем-то невидимым?
Бред, вот что на это скажет Гризли. Бред.
Он захлопнул блокнот и отправился по уже проторенному пути в хозмаг. Купить шпаклёвку, белую краску и кисть.
Он мог сделать хотя бы это. Пускай на стене театра будет белое пятно. Ему насрать.
«Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко ты со мною еси: жезл твой и палица твоя, та мя утешиста…» — вспомнил он отца Александра, механически, как робот, водя кистью по стене.
Вот она, его палица.
— Не убоюся зла, — с силой повторил он вслух и оглянулся.
Ему показалось, что свинцово-серые воды Амура плещутся совсем рядом, хотя набережная была метрах в ста от драмтеатра. Набережная, дебаркадер, речвокзал.
Река дышала, она жила, гневно смотрела. Тяжело ворочалась в своём русле, неся свинцовые волны к океану, как и сто лет назад.
Сёма как-то вдруг сразу успокоился. Бросил кисть в ведёрко с краской, решив оставить и его, и банку шпатлёвки возле стены. Его новые китайские джинсы были в белых брызгах, руки заляпаны до самых локтей.
Он решил, что непременно отыщет отца Александра.
* * *
А спустя несколько дней вода в Амуре начала подниматься.
* * *
— По данным метеорологов, причиной наводнения стали интенсивные ливневые дожди, охватившие верховья Амура. Максимальный уровень реки достиг 911 сантиметров. Критический — 650 сантиметров, могу отметить. Были затоплены оба городских района, промышленные предприятия, драматический театр и краеведческий музей. Из половины жилых застроек, особенно из частного сектора, жителей пришлось эвакуировать в пункты временного размещения. Объявлен режим чрезвычайной ситуации.
Одним духом выпалив заученное, глава администрации на телеэкране нервно поправил очки.
— Я слышала от местных жителей, что существует некая легенда — что однажды Амур за что-то разгневается и разольётся от сопок до сопок, — бодро прострекотала московская телеведущая в белой блузочке с чёрным бантиком у горла, придававшим ей вид дореволюционной курсистки.
— Это всё чепуха, что вы, — явно сдерживаясь, отрезал глава администрации. — Суеверная чепуха. Ситуация под контролем.
* * *
Нечто огромное, непостижимое и лютое, что таилось под таёжным городом К., стоявшим на берегу самой широкой на этом краю материка реки, решило, что пора уходить, пока не поздно. Против него ополчилась сама эта река, тайга, вся эта земля, изгонявшая его прочь.
Такой силе оно не могло противостоять. Сила была куда более древней. Чистой. Всесильной.
«Чтоб вам всем утонуть», — яростно и беспомощно подумало оно, исчезая.
* * *
«К ликвидации последствий наводнения были привлечены свыше 300 тысяч человек (включая военнослужащих восточного военного округа). Они участвовали в эвакуации людей, строительстве дамб, доставке продуктов питания в затопленные районы, а также организовали понтонную переправу. Всего из опасных зон было эвакуировано более 32 тысяч человек, в том числе свыше 10 тысяч детей».