Впервые об этой огромной, сложной и малоизвестной полярной экспедиции по исследованию южного побережья Северного Ледовитого океана я услыхал в начале 80-х годов на одном из праздничных застолий, приуроченных к какому-то юбилею, теперь это называется корпоратив.
В институте была замечательная столовая, на два-три десятка столов. За столами расположилось множество сотрудников различных специальностей, подчас родственных изыскательским профессиям. И иногда в восклицаниях и тостах виновника называли – мамонтом, в хорошем смысле и это прозвище нужно было еще, и заслужить через - постижения тайн профессии, наличие богатого жизненного опыта, прекрасных свойств характера.
А, как, в последствие оказалось, у многих из них была за плечами богатая экспедиционная арктическая биография. Иногда мне даже показывали, имеющиеся почти у всех очень тяжелый, отполированный, окаменелый кусочек бивня мамонта, этакий памятный арктический сувенир.
Вообще-то это очень большая редкость найти хорошо сохранившийся бивень, рассказывали, что на берегу океана их много попадается, но они все в трещинах, а вот такие качественные нужно найти..
Потом эти имена и фамилии, людей с которыми посчастливилось работать с десяток лет, я находил на страницах, книги Абрама Исааковича Косого «На ледовом припае», которую мне подарил сын автора и начальника всей этой экспедиционной эпопеи на ледовом припае.– Андрей Абрамович Косой.
Оледенение, наводнение, пожар и землетрясение отбрасывают нас к первобытной борьбе за выживание и раскрывают нашу грубую зависимость от гигантских, все еще загадочных сил.
Например, волосатый мамонт, по-видимому, был замечательным животным, умным и хорошо одетым. Теперь, когда он вымер, мы пытаемся понять, почему он потерпел неудачу.
И вот в таких суровых условиях происходило освоение и покорение Севера.
Мне хотелось через романтизм взаимоотношений этих людей, изыскателей, полярников - показать природу жизни во всех ее суровых и прекрасных метаморфозах.
БОГДАНОВ ЮРА ИЛИ "ИНКУБАТОР" ПОЛЯРНИКОВ
Юра родился в Ленинграде в 1929 году, на Крестовском острове. Он был младший в семье, где кроме него у мамы была старшая сестра Надежда и средний брат Николай.
Отец ушел из семьи, после его рождения, потому они никогда и не встретились.
Жили они на третьем этаже в большой комнате с окнами на реку. Семья не считалась большой, рядом было много подобных. Дом стоял прямо на берегу среднего рукава Невки. Какой-то чудак построил это одинокое пятиэтажное здание прямо напротив расчудесного Елагина острова.
Всех чудес жизни в этом даже больше дачном районе он прочувствовать не успел, только летом, когда видел, как на взморье белели паруса яхт, да проплывали мимо редкие речные трамвайчики до пристани для прибывающих на гуляние отдыхающих в Центральный парк культуры и отдыха имени Кирова, все еще его называли «цыпочкой».
Мальчишки ватагой бегали на Елагин остров, смотреть на гуляющих, слушать музыку, что то стибрить, да и просто, это был их двор с воспитанием, играми и развлечениями. Вращаясь среди толп отдыхающих, они всегда заглядывались на моряков, уж очень привлекал их внешний вид - форменки, гюйсы, бескозырки.
И у Юрия тогда поселилась большая мечта – стать моряком и обязательно капитаном. Когда началась война, он успел закончить восемь классов. В школе так удачно сложилось, что научившись читать, в пять лет, он очень много времени уделял книгам и поэтому его первая учительница Вера Викторовна, обратилась к педсовету школы с просьбой, чтобы комиссия приняла у него зачетный переходной экзамен, и после первого класса его определили сразу в четвертый.
К этому времени сестра уже несколько лет работала на швейной фабрике «Комсомолка», которая с первых же дней перешла на военное положение и стала работать на армию. В начале июня 1941 сестра Юрия отправила в пионерский лагерь на все лето, потом Надежда приложила все силы, что бы Юрий в одной из первых групп был возвращен в город. Лагерь был под Новгородом, казалось бы не далеко, но что-то пошло не так и из Новгорода эвакуировали детей.
Ему было двенадцать, поэтому посчиталось, что он уже хотя и подросток, но отправлять его нужно с детским домом. Были набраны новые группы и в сопровождении взрослых спешно отправлены в Ленинград. Однако, в неразберихе, первых месяцев войны, воспитатели увидали невозможным подобного действия, и пионерский лагерь с детским домом, всех детей спешно вывезли в Грозный, на Кавказ. Через год немецкие войска подошли и к этому городу, так Юрий, вместе с воспитателями и воспитанниками оказался снова в опасной близости от фронта. Сказать по-честному было страшно, ведь в который раз детей опять готовили к эвакуации. Немцы бомбили город в бессильной злобе, но так как дом и школа стояли в стороне, то печальная участь их миновала.
После того, как фронт откатился, то все вернулось на круги своя, воспитатели и учителя
продолжили занятия в школе. Потому счастливо юноше в начале мая 1946 года юноше выдали справку об успешном окончании десятого класса (аттестатов не было и потому пришлось обойти многие формальности), хотя это и не подтверждало полноценного среднего образования, тем не менее. Неожиданно сестра прислала вызов, позволивший вернуться в Ленинград, иначе было просто так не попасть. С тем он и преодолевая всяческие преграды и заставы, прибыл в родной город.
На Московском вокзале никто не встречал, потому как, и когда он приедет никто не знал, расписаний не было. Но будучи парнем смышленым, по указанному в письме адресу, по расспросам, он пешком отправился к дому, на западную, островную часть города, потому как на трамвай денег не было.
Добрые люди посоветовали идти не по Невскому проспекту, а обходить центральные улицы. Потому как, несмотря на то, что война закончилась год назад, в городе еще действовали строгие меры безопасности военного времени и могли задержать, просто по подозрению дня на три, так, что старался идти не широкими улицами, что бы быстрей добраться.
Вот так петляя и блуждая, пошел он, разглядывая по пути, хоть и родной, но на сегодня уже затерявшийся в памяти город. Да и что он мог знать о центре, он уехал почти четыре года назад. И тогда-то мало, что видел, а сейчас, в общем-то, он только начинал его открывать.
На переходах, как правило, звучала громкая музыка из динамиков, висевших на стене, причем для Юры было удивительно, что радио вещало не сводки с фронтов, и не сигналы воздушной тревоги, а звонкие добрые марши и песни, зовущие к созиданию.
Он прошел много кварталов, но следов войны в центре города уже почти не было, там же где были развалины прежде жилого дома, то они были огорожены деревянным забором, и именно на таких ограждениях было прикреплено большое количество объявлений о розыске родных.
Через полчаса он остановился на переходе через улицу Марата, справа стояло здание, показавшееся ему знакомым, и он вспомнил, незадолго до войны сестра приводила его сюда, конечно это же был «Арктический музей» в здании церкви. Сейчас музей был закрыт, но из помещения слышались звуки, какой-то работы.
С трудом припоминалось. Как давно это было. Ну да, это там была палатка полярников, после знаменитого дрейфа первой полярной станции. Это там стояло два неподвижных белых полярных медведя рядом с настоящим самолетом. И еще какие-то колесообразные большущие, могучие бивни выходящие, из черепа доисторического животного - мамонта
все это с трудом всплыло в памяти, потому как это было очень интересно, потому и запомнилось.
На стене было прилеплено объявление о приеме в Высшее Арктическое Морское училище имени адмирала Макарова, он пробежал глазами, но не придал значения приглашению, сегодня было много других впечатлений и забот, еще нужно было найти свой дом.
Дальше проходя по улицам, крутил головой и удивлялся размерам улиц, красотам фасадов, не смотря на то, что еще редкие окна сохранили крестообразные бумажные наклейки, для большей сохранности стекол от взрывной волны. Толи хозяева еще не вернулись, толи руки не доходили.
По пути попадались витрины магазинов, и, не смотря на то, что в городе существовала карточная система, было интересно поглазеть на существующие недосягаемые товары и продукты. От юга страны, откуда он приехал, у него было впечатление, что все продается и меняется на шумных, обманчивых рынках. То, что может быть как-то иначе, он даже и не представлял.
Улицы пересекались, расходились, упирались в какие-то реки, или каналы и везде они были одеты в каменные берега. Неожиданно одна из них кончилась громадной площадью, на которой стоял просто огромный храм, с сияющим золотом куполом, пораженный размерами и красотой сооружения Юрка даже замер в восхищении. И в голове мелькнуло, что если бы этот храм был маленькой моделью, то он это уже видел в кабинете директора – в виде чернильного прибора, которым владелец очень гордился и дорожил.
И если воспитаннику приходилось попадать в этот кабинет за какой-то серьезный проступок, то одной из мер воздействия, была фраза: «И как ты мог, как только додумался такое сотворить, ты же ленинградец, с тебя все пример берут, только там находятся такие красоты и еще много, много других, вот закончится война, и мы вернемся, в наш город, а как быть с тобой я не знаю».
Он даже обошел храм дважды, Юрка был первым и на долгое время единственным, из их детского дома вернувшийся в Ленинград.
Потом был большой, очень большой мост и с него открывались волшебные виды над Невой и на оба берега.
Так плутая, при пересечении Васильевского острова, добрался до Невки, и тут стали появляться в тумане памяти знакомые берега, которые он припоминал, и видел, проходя мальчишкой на спортивных лодках, куда его брали в рулевые.
Проходя по мосту через Невку, он увидел море, на водной глади не было берегов, он скучал по большой реке, по морю, и вспомнилось, как с другом детства с этого моста бросали запечатанную бутылку с письмом в дальние страны.
«Друг детства Сашка - сосед по коммунальной квартире, старше его на полтора года, был для Юрки примером для подражания, а в чем-то и учителем. Так сидя рядом с ним, когда Сашка делал уроки, он научился читать и считать, задолго до школы. Получалось, что они жили в одной семье, отца у друга, как и у Юрки не было, а его мать работала с утра до позднего вечера. Потому-то днем, после школы, они были практически всегда вместе.
У них были одни книги, одни игры, одни приключения. Одна из первых книг «Дети капитана Гранта». Прочитав ее они и придумали, а не написать ли письмо, про себя с адресом, в надежде на переписку, и засунув его в бутылку, забросить её с Елагина моста в Большую Невку, ну а там до Финского залива, километров пять, еще немного и, пройдя через Датские проливы, она окажется в Атлантике. Ее подберут, расшифруют наши детские каракули, и ждем письма.
То были годы освоения Севера, эпопея ледокольного парохода «Челюскин», его гибели и счастливого спасения из беды высадившихся на льдину экипажа и пассажиров. Как-то на одном из утренних киносеансов в кинотеатре «Вулкан». (Он вполне соответствовал своему названию, потому как через несколько лет сгорел дотла, произошло извержение – вулканы долго не спят!), они посмотрели фильм о подвиге летчиков. Романтика моря, захватила их и подогрела дремавшую энергию приключений. Недалеко от дома был пустырь с большой прудообразной лужей. На пустыре валялось достаточно много деревянного хлама, из которого можно было построить плот и «кругосветно» на нем переплыть с одного берега лужи на другой.
Набрав, оставшиеся от отца в ремонтном ящике гвоздей, и инструментов, после уроков, едва пообедав, убежали на эту плотоверфь. Вместо приготовления уроков домашнего задания, вот из этого из этого барахла они с энтузиазмом начали лепить корабль-плавсредство.
Нашли старую дверь, на нее притащили пару железнодорожных шпал, сверху на них постелили и приколотили доски – получился капитанский мостик. Провозились достаточно долго, и конечно, уроки побоку.
Судовые испытания пройти не удалось, уже стемнело, была поздняя осень, поэтому решили все проверить утром перед школой.
Проснувшись и наспех позавтракав, и схватив котомки с учебниками и тетрадями, побежали к своему пароходу заранее обсудив, как его назвать - только «Челюскин».Сашка с шестом на мостике, должен был толкать, Юрка впереди и тоже с шестом, обеспечивал курс, школьные принадлежности лежали на палубе, ниже мостика. Плот покоился на травянистом дне, и с первого же толчка легко скользнул вперед, но не по глади, а по дну не всплывая. Плавучесть была отрицательная! Назад хода не было, следовало продолжать
движение на тот берег. Так по травянистому дну он легко и продвигался к цели.
Благо это была только лужа и глубина не превышала полуметра. Однако первыми всплыли котомки, и хорошо, что течением их прижало к мостику, но вода заплескалась и по ботинкам, в которых быстро захлюпало.
Экипаж был близок к панике, но Сашка упорно и сильно толкал плот к спасительному берегу. Юрке уже было не до курса, он схватил нахлебавшиеся воды торбочки с учебниками, и стоял по щиколотку в холодной воде с намокшими знаниями в руках.
Не доплыв, метров пять сооружение село на мель и далее прыжками, они спешно попрыгали на сушу. Отжиматься или обсыхать времени не было, нужно было торопиться до звонка добраться до школы. Успели только вылить воду, перевернув матерчатые сумки.
Сбросив верхнюю одежду в раздевалке, и оставляя мокрые следы на лестнице, и в коридоре они разбежались по классам. У Юрки еще было несколько минут, что бы разложить тетради и учебники для просушки по батареям. Зрелище получилось – колоритное, этакие книжно-тетрадные мокрые полки под окнами. Ребятам в классе, конечно развлекуха, а мокрые следы были нашлепаны от его парты ко всем батареям. Списать задание он не успел, только рассказал, по ходу о приключениях. Прозвенел звонок, и в класс вошла классная, она же «арифметичка» – Лариса Сергеевна.
- Это, что за свинарник на полу, и сушилка под окнами?, - спросила училка.
- Да, то Богданов, на плоту плыл в школу, а плот стал тонуть, не выдержал тяжести, вот он и промок.
- Моряк с печки бряк!
Раздались возгласы с разных парт.
- Ну, то, что Юра, даже на плоту стремился к знаниям, это, конечно, похвально. Только, где же, у нас по дороге к школе водные препятствия, я уже много лет, хожу по тротуару и ничего не приходилось подобного преодолевать.
Впрочем, ладно, если он преодолев столько трудностей, пришел в класс, то наверное, очень хотел показать, как справился с домашним заданием. Богданов иди к доске и покажи, как ты решил задачу.
- Выплывает Юра из-за парты в прямом смысле, штанины до колена мокрые, подходит к доске и Лариса Сергеевна, читает условие. (Для него это в первый раз)
- В бассейн по трубе вливается….
Снова про воду, короче задачу он не решил.
- Значит так Юра, иди на место. В журнал я ставлю двойку, ну а потому, что дневник мокрый, а «два на ум пошло!», завтра допишу, не забудь напомнить. По-хорошему, тебя бы следовало отправить домой, но коли уж ты приплыл в школу, то оставайся. Только если ты и дальше не будешь делать уроки, то никогда не построишь корабль, и не будешь плавать на нем к другим берегам.
Теперь начинаем новую тему. Открывайте тетрадки…
Таким образом «Челюскин» остался на той луже, а он получил практические понятия необходимости упорно учиться. Но больше они к плоту не бегали, так как на следующий день лужа замерзла, и по весне вовсе высохла, оставив деревянным хламом бывший пароход».
Разве мог он тогда представить, что через десяток лет - математика (тригонометрия) станет его рабочим инструментом. И во все командировках его будет сопровождать толстенная книга – Петерс «Шестизначные значения натуральных логарифмов тригонометрических функций» и арифмометр.
К вечеру по незнанию города, петляя по улицам, останавливаясь у удививших мест, практически «без ног» добрался до дома. Соседи с трудом узнали в долговязом, худющем юноше того отправленного четыре года назад в пионерский лагерь мальчишку. Они показали, где под ковриком ключ и он остался дожидаться родное сердце – любимую сестру.
Надежда пришла с работы к вечеру. Они оба по началу, опешили, ведь прошло почти четыре года. Уже потом находя знакомы черточки с трудом узнали друг друга.
Война очень серьезно и не очень благотворно отразилась на обоих. У сестры резко обострились черты лица, и от прошлого осталась только длинные волосы, заплетенные в нехитрую косу, уложенную в круг головы. У Юрия же от прежнего мальчишки для нее только остались белобрысые прямые волосы, глаза, да острая форма носа. В порыве чувств они бросились в объятия, и после, со слезами сестра рассказывала.
Так уж получилось, что "Комсомолка" сразу же стала жить по законам военного времени. Оказалось, что кто-то другой может шить погоны и обметывать петли на шинелях, а Надежду, решили послать на курсы водителей. Мужчины ушли на фронт. Девчонками их заменяли, повсюду, где можно и где нельзя.
Совсем короткий курс обучения вождению автомобиля был. За полдня показали, на что нажимать, чем крутить, да куда чурбаки бросать, чтобы ездить. Правилам вождения учили на "самоварном вездеходе" – газогенераторном автомобиле, который про бензин даже и не слыхивал - толкал его пар, а топливом были дрова.
Задания поначалу были простенькие – готовую продукцию отвезти, сукно доставить, станочек в ремонт передать. Не застаивалась машина на месте, все время была в деле. Передвигалась сначала по фабричному двору, а потом и по городу стала передвигаться - нужда - выгнала
Кольцо вокруг города сжималось все сильней, и с каждым днем положение города все осложнялось и осложнялось. Пришла зима. Продуктов становилось все меньше, топлива также стало не хватать. Перестало поступать электричество, без него фабрика работала с перебоями.
Тогда, в начале декабря 1941 года, «самовар» вместе с Надеждой мобилизовали на «Дорогу жизни». Машин не хватало, даже такие автомобильные недомерки, ставились в колонны. Правда, толку от нее было – чуть, одна треть кузова занимали дрова – топливо. За Ладожским озером были склады и резервы того, чего не хватало городу. В кинофильмах показывали, как мужчины-водители везли на полуторках из города жителей на Большую землю, а обратно хлеб, мясо, продукты. Машины не отапливались, холод и ветер были постоянными попутчиками. Лед не всегда был прочным, особенно после бомбежек, поэтому ездили с открытыми дверцами.
«Вот едешь на машине, кончаются дрова в печке, свернешь в сторону, мотор - заглушишь, набросаешь полешки, раскочегаришь. И снова за руль. Да наверх поглядывай, как бы самолеты не расстреляли».
Так и жили на казарменном положении, домой некогда было заглянуть, летело время, а в феврале 1942 года, забежала домой на минутку, с хлебом, да опоздала, прямо на руках у нее, умерла от голода мама. Вот если бы у мамы была работа, и она не лежала бы в доме, то, наверное, не погибла бы. В то время очень много народа умирало от голода и холода. Особенно те, кто был старше особенно многие из числа беженцев, у которых не было работы, прописки и карточек. Надежда сама на саночках отвезла ее тело, завернутое в простыню на Серафимовское кладбище, где нашлось место в братской могиле неподалеку от церкви....
В ближайший выходной они договорились сходить к той братской могиле, второй от церкви, в которой мама и нашла свое пристанище. Индивидуальных могил в те годы в городе не было.
Потом снова на Ладогу, и так до тех пор, "самовар" не сгорел. Однажды они вместе, с ним попали под обстрел в городе. Сестра уцелела, "самовар" погиб.
Зима показала, что городу катастрофически не хватает топлива, а если организовать добычу торфа, то торфяными брикетами можно "разбудить" электростанции. Набрали большой отряд девчонок, дали лопаты, поселили в бараках и организовали торфоразработки, в поселках Назия, Рахья, Ириновка.
Об этих трудовых отрядах мало писали. Никакой романтики, условия почти каторжные: холод, грязь, комары, вода сверху и снизу. Как самоотверженно трудились от темна, до темна, не жалея ни сил, ни здоровья. Всё было очень печально, а закончила – горестно – брат Коля, погиб на фронте, за месяц до победы, под Кенигсбергом, об этом она узнала под Новый год. Теперь из всей семьи, только она с Юрием и осталась.
Брат слушал сестру очень внимательно, потому, что одновременно с ней на стене бубнил или пел динамик-радио. Когда она замолчала, то поднял, глаза на этот черный предмет и сказал о том, что забыл о том, что радио поёт, или рассказывают, что-либо доброе, кроме сводок с фронта, или об опасностях. Его рассказы о жизни в разлуке было скупы, потому как вспоминать обо всех трудностях жизни в детском доме и в разлуке, рассказывать было не легко. Только, когда сестра спросила, как у него дела со школой он
с гордостью доложил, что десятилетку он закончил и сдал экзамены, то сестра от радости, снова прослезилась.
Юрий рассказал о своих злоключениях и о том, как долго и медленно добирался до дома, через разрушенные районы и города, еще он сказал, что не решил, чем заниматься дальше, пойти работать или учиться и куда. На тот случай у Надежды был хрупкий план-предложение попробовать поступить в «Макаровку», про это училище несколько раз объявляли по радио, а если примут документы, и сдашь экзамены, то на всем готовом можно будет получить морскую специальность, о которой брат мечтал до войны. И тут Юрий сказал, что совершенно случайно видел объявление о приеме в училище, на стене музея Арктики.
До приема документов и сдачи экзаменов еще было время, но предстояло получить паспорт, прописку, пройти медкомиссию и подготовиться к экзаменам, а где и как. Потому и стал готовился в библиотеке, там с трудом его вспомнили да и место нашлось, с книгами и столом. Друзей в округе не осталось, кто-то был в армии, кто-то по броне работал на оборонку, а многие погибли. Потому ничто не мешало, а наоборот способствовало решать поставленные задачи и таким образом реализовать свою мечту.
Правда, при сдаче документов пришлось обращаться к начальнику училища, потому как без аттестата, зачисления не предусматривалось, но потому, как в перспективе могло, случится так, что возникнет недобор и впоследствии возможно отчисление курсантов, то документы были приняты и он получил возможность сдавать экзамены.
Вообще-то экзамены были сданы со скрипом, и уже при зачислении по набранным баллам о приеме на факультеты: судовождения или радиотехники не могло быть и речи, потому-то и, глядя на его рост и сложение, предложили на арктический.
Юрий согласился даже не представляя, как это выглядит, но только зная, о том, что внешне все останется таким же бравым, как и виделось. И тут же сразу, после зачисления, радостно помчался домой делиться радостью. Через пару дней, подстриженный и прошедший карантин, он был зачислен в роту первого курса, переведен на казарменное положение, получил тельняшку, бушлат, «клеши» форменку с фуражкой, причем все новенькое с иголочки и что такое, возможно, он даже представить не мог, и был поставлен на довольствие.
Правда с учебниками и письменными принадлежностями было туговато. Из экономии всем предложили научиться писать мелким почерком. А занести в конспекты нужно было многое, как считали составители программ предметов все то, чему они учат на Арктическом факультете пригодиться потом и при работе в высоких широтах и для жизни.
Этаж, на котором располагался арктический факультет назывался – «ротой», помещения, где стояли двухэтажные койки – «кубриком», туалет – «гальюном», столовая – «камбузом», лестница – трапом и т.д. И у каждого из зачисленных первокурсников – прозвище «салага».
С каждым семестром мальчишки все больше заболевали и интересовались Севером. Этому способствовала романтическая атмосфера в стране с середины 30-х годов, репортажи о спасении экипажа дирижабля «Нобиле" советским ледоколом «Красин», челюскинская эпопея, зимовка четверки полярников на СП-1, и именно в это время появляется приключенческий роман Катаева «Два капитана», книгу буквально зачитывают, и захлебываясь споря о прототипах полюбившихся героев. Девиз книги переделался на другой лад, и как оказалось, многие потом, руководствуясь им, и жили.
Позже они узнали, этим девизом руководствовался легендарный русский мореплаватель, адмирал Иван Фёдорович Крузенштерн. Эта строка также выгравирована на кресте в память, о погибшей экспедиции Роберта Скотта к Южному полюсу на холме Обсервейшн в Антарктиде: «Вперед и вперед, несмотря на преграды. Бороться и искать, идти и не задаваться».
Однако, первый и главный шаг был сделан. Ребята в роте были разные, но таких как он, которые были эвакуации, да еще недалеко от приближающегося фронта оказалось не так уж много, впоследствии это создавало некоторые шероховатости, но все недоразумения быстро и легко снимались.
Вместе с ним в одной роте, учился племянник полярного исследователя, гидрографа лейтенанта Алексея Жохова, и тоже Алексей. Дружбы не случилось, да и после как-то не встречались.
Но все трудности еще были впереди. Преподаватели были достойны этого звания, потому как читали лекции, разъясняли трудные задачи, и относились к аудитории и своему предмету с огромным уважением. Не было такого – «это есть в учебнике, прочтете и законспектируете сами».
Многим из них прошлось поработать в Арктике, поэтому и курсантов готовили ко всяким суровым неожиданностям. Они-то знали, что Север промахов не прощает, и своими знаниями щедро делились с курсантами, пытаясь оградить своих слушателей впоследствии от неприятностей в их полевых буднях.
Потому-то и программы обучения курсантов были основаны на богатом жизненном опыте работы в высоких широтах. Потому - то готовя к предстоящим трудностям, они своим слушателям, часто говорили: «Даже мамонты там не выжили…, А вы делайте
выводы, в тех краях нужно жить и работать так, что бы потом, через много лет, не нашли ваши бивни».
Главные и необходимые предметы математика - основа, фундамент всех последующих дисциплин поначалу усваивались с трудом, но после первой и самой трудной зимней сессии, учебный процесс пошел много легче. Там оказалось столько новых неизвестных предметов: астрономия, основы геологии, геоморфология, аэрофотосъемка, гидрография и еще большое множество важных и интересных наук о земле.
За отлично и хорошо сданную сессию даже полагалась стипендия, или денежное довольствие. Как правило, оно улетало очень быстро на табак, да халву. И уже через пару недель заядлые курильщики, ныли, прося оставить докурить. Юрий покуривал, но после окончания училища бросил, и эту привычку он сохранил на всю жизнь.
Окончив первый курс, весь факультет был отправлен на учебную практику под Ленинград, на остров Западный Березовый. Там им первым пришлось осваивать и обживать, только, что освобожденную от финнов территорию, создавать учебную базу.
Помимо учебы приходилось, первому послевоенному курсу обустраиваться. Жили и в палатках, и в каких-то полуразвалившихся домах, занятия проводились на открытом воздухе под тентами, на грубо сколоченных столах и лавках. Камбуз был построен более основательно, но все равно учебная база была большой строительной площадкой. Вся страна восстанавливалась, поэтому у курсантов, практически не было выходных.
Три месяца были посвящены практическим занятиям по гидрографии и геодезии, гидрологии и метеорологии, а также усиленной общефизической подготовке, начиная с утренней пробежки, командным играм: футболу, волейболу, а также гребле на шестивесельном яле, с последующими соревнованиями между командами факультетов по всем видам спорта.
И одно из самых запоминающихся занятий – ходьба под парусом на остров Гогланд. Даже через два года после окончания войны Финский залив оставался одним из самых опасных мест для мореплавания, по причине насыщенности «рогатыми сюрпризами», это были мины, сорванные с минрепов и, которые всплыв, представляли даже для швербота реальную опасность, не говоря о более крупных судах.
В те годы хождения любых судов запрещалось в ночное время. И, тем не менее, увлекательный парусный поход на двух суденышках был проделан. Более пятидесяти миль в один конец, с заходом, ночевкой и возвращение остались в памяти навсегда.
От Западного Березового все природа и окружение на Гогланде мало чем отличалось, потому, как на острове так же долго жили финны, и остатки брошенной хуторской культуры сквозили во всем. На остатках бывшего немецкого дома отдыха, покинутых
хуторов и старого заброшенного кладбища. На острове уже стояла погранзастава и первые, кто их встретил, были пограничники, сначала суровые, но потом оттаявшие.
Уже начал работать маяк, гурьбой зашли к работнику маяка, который рассказал о том, что еще сохранилось от прежних хозяев и о трагедии августа 1941 года, когда чудом спасшиеся люди, участники печального Таллинского перехода с разбомбленных кораблей, кто на чем смог, добирались до острова, где капитаном Святовым, был создан сборный пункт, по оказанию помощи и лечению спавшимся морякам.
Тогда об этом предпочитали не говорить, потому трагедий во время войны было много, а добавлять еще одну, не рекомендовалось. Все последующие, практические занятия по предметам, были очень интересны и важны, но первая, учебная на острове Западный Березовый оказалась наиболее памятной и даже, наверное, любимой.
Начиная со второго курса, ввели предметы по политическому воспитанию и образованию: история ВКП(б), Исторический и Диалектический материализм, ПолитЭкономия и т.д. На них уходило много времени, особо докучало конспектирование работ классиков - Маркса, Ленина и иже с ними. И эти предметы прошлись по всем последующим курсам и даже были вынесены на государственные экзамены.
Только в основной своей массе курсантов не было необходимости агитировать за существующий строй. Совсем недавно закончилась война, народное хозяйство было разрушено боями, и теперь предстоял не менее сложный путь его восстановления.
Отголоски войны всё ещё были незажившими ранами в душе. Но весь внутренний настрой страны был наполнен оптимизмом, верой в светлое будущее и уверенностью, что если понадобится, то мы отстоим мирное небо над головой. И кроме политического воспитания на лекциях, тогда все: книги, кино, песни - было направлено на жить, строить, учиться и любить
Второй курс - завершался морской практикой, месячным походом на учебной баркентине «Сириус», в составе палубной команды. Построенной в Финляндии, в счет репараций, после войны. Ну, потому, как экипаж был малоопытен, для подобных походов, то дошли только до Гамбурга, отбункеровались на рейде, да и обратно, судну следовало еще два рейса совершить, что бы охватить всех курсантов. Так, что Европа нам курсантам улыбнулась, только с рейда.
Позже познакомили с жизнью портов, работой стивидоров, тальманов методикой накопления грузов и их отправкой. Ленинградский морской торговый порт, где происходил учебный процесс, имел несколько не разрушенных причалов, с портальными кранами и подъездными путями, только судов было немного но, и те которые стояли на разгрузке, резко выделялись тем, что были получены по репарациям, от наших довоенных.
На третьем курсе программа уже больше охватывала предметов необходимых для профессии, и для работы по окончании училища. И вместе с тем, преподносили уроки жизни в коллективе на зимовках. Преподаватели, бывшие полярники и имевшие за плечами не одну зимовку - говорили, что любой, даже самый крепкий, коллектив могут разрушить карты и женщины. Арктика — мужской континент, и карты раз и навсегда лишили права гражданства. Но если без карт полярники не скучают, то жены занимают почётное место в их мыслях и разговорах.
Именно в это время, под Новый год, на третьем курсе, впервые были организованы вечера встреч с танцами, на которые приглашали студенток медицинских училищ. Командование и воспитатели далеко смотрели вперед, предполагалось, что после окончания «Макаровки», специалисты разъедутся по гидробазам, да на полярные станции, и нужно было, чтобы на большой земле оставалась «вера, надежда, любовь». Вот там-то Юрий и познакомился с Леной. Встреч было немного, да и те были редки. Курсантов не часто отпускали в увольнение, за пределы училища, это нужно было заслужить учебой и дисциплиной.
Лена не была ленинградкой, она приехала по вызовы тетки на учебу в Педиатрический институт, но не добрала баллов на экзамене, поэтому и поступила в медучилище, без испытаний, собираясь потом продолжить образование.
И тем не менее, встречи бывали, и хотя редкие, но желанные и потом они скучали и тянулись друг к другу. Договаривались, как правило в встрече записками, письмами или приходить в дни увольнения в определенное время на условленном месте. Получалось так, встречались не в теплое время года, а с одеждой было напряженно, даже скорей неладно, и если у Юрия была форма, бушлат и фуражка, то у Лены наряды были совсем не в цвет. И все равно Юрий ждал и расцветал от этих свиданий. В благоприятную погоду можно было без устали бродить по городу, покупать на мелочь пирожки у уличных торговок, а верхом встреч было посещение кинотеатров, которых было еще совсем немного, но там было тепло и темно.
При посещении «кино», так тогда говорил, выступали певцы, за час до начала сеанса в фойе в сопровождении небольшого оркестра из двух-трех музыкантов пели популярные лирические песни из кинофильмов и оперетт. Получался маленький концерт из двух отделений. Кинотеатров, было немного, потому проблема попасть на фильм стояла очень остро, а купить билету спекулянтов было невозможно из-за заоблачной цены.
А еще на позднеосенних и зимних встречах помимо гуляния по улицам города можно было зайти в парадный подъезд большого, многоэтажного дома, с лифтом и застрять где-нибудь между третьим и четвертым этажом, что бы целоваться до одури. Жильцы выше третьего этажа предпочитали подниматься на лифте, и потому не беспокоили влюбленных. Самой большой находкой был широкий подоконник и теплая батарея,
подобное сочетание было большой редкостью. Несколько встреч прошло в подобном интерьере. Но не бежать же на вокзал, где целуясь изображать расставание. И опять же на перрон не пускали, нужно было покупать перронный билет или уезжать по правде. Просто, обниматься и целоваться на улице, без причины тогда не было принято, нравы были много строже.
В последний вечер перед отъездом на первую производственную практику после окончания третьего курса произошло ужасное происшествие, которое скомкало расставание, и так случилось, что это оказалась последняя встреча, больше они никогда не виделись. Было начало мая и только что прошли последние льдины с Ладоги.
С Леной встретились на Стрелке Васильевского острова, им обоим очень нравилось это место. Был ясный и солнечный день, но от Невы вело холодом. Здесь всегда хотелось совершить какой-нибудь замечательный поступок, но пока ему в голову пришли только стихи, которые очень подходили к этому месту, ну он их и продекламировал, с некоторым пафосом.
Подобно фрегату на рейде,
Ощерясь бойницами стен,
Застыла на острове крепость,
И в тягость ей города плен.
Мосты словно якоря цепи,
Выходят из клюзов-ворот,
И вьются не чайки у борта,
А стаи ленивых ворон.
Да сизые голуби резко
Взлетают в полуденный час,
В малиновом звоне курантов
Закружит их медленный вальс.
Шипя, разбиваются волны,
Нева, бастионов гранит,
Одев в ожерелье Кронверка,
В величии к морю спешит.
- Ну, как спросил, он?
- Здорово! Но мне больше нравиться про любовь…
- Вот, когда я пойму, что вот она большая и настоящая любовь, тогда и стихи сами придут.
- Я тебе рассказывал о том, что к нам часто и много приходят известные люди – ученые, полярники композиторы, поэты, - рассказывают о своей работе, творчестве. Вот однажды и на одной из встреч я показал свои стихи.
Прочитав, мне сказали:
- В юности многие пишут стихи. Ну, а пока пишется – пиши! Вот, что нафантазирую в такие моменты, и записываю. Может быть и про любовь, к тебе напишу…
В этот момент, в стороне раздается какой-то непонятный шум, громкие крики. Юрий оглядывается и видит, по краю спуска, заламывая руки взывает о помощи женщина, а в воде мелькает голова ребенка, свалившегося в Неву. На раздумье не было времени, скинув бушлат, Юрий подбегает к месту беды и прыгает в холодную воду. Он успевает подхватить ребенка, и протянуть его матери, а потом и сам с трудом выбирается на гранитную набережную. Вода стекает потоками, под ногами мгновенно образуется лужа. Мамаша со спасенным сорванцом, уже исчезла, а спасатель стоит «мокрой курицей», и о продолжении свидания речи уже не может быть. Лена подбежала, накинула бушлат и приказала:
- Юра, тебе нужно быстро переодеться, иначе ты заболеешь.
Понятно, что вся одежда, которая у него была, тут и присутствовала, а потому, следовало быстро бежать в училище. Вот так даже толком и не попрощавшись, они и расстались, как оказалось, что навсегда.
Первая производственная практика, была - геодезическая и проходила в составе комплексной экспедиции на Северном Урале, куда был зачислен техником с денежным окладом и полевым довольствием, впервые он попал в немногочисленный, но шумный и жизнерадостный изыскательский коллектив. Работы было много, бывали и такие вот незабываемые эпизоды.
Земля Приполярного Урала не очень приветлива, с дремучим лесом район, заболоченное, в распадках между сопок место. Ему было на тот момент - девятнадцать. И его ждала, и согревала любовь в Ленинграде, это была предпоследняя производственная геодезическая практика. Через пару недель домой. Уже понемногу накопилась усталость, поднадоело и как-то складывались грустные стихи, которые следовало бы записать, добравшись до места ночевки, там рабочие должны были приготовить ужин и растопить печь.
Шел конец октября, слегка снежило, даже подмораживало, день кончался рано, опускался осенний вечер. По странной случайности он возвращался один с дальнего
триангуляционного пункта. По технике безопасности нельзя находиться в безлюдных районах без сопровождения рабочих, но в этот день он отправил их обоих на базу, сам же оказался в дремучем лесу в одиночестве, далеко от жилья, в окружении шумевших от ветра деревьев. Днем-то из этих мест трудно выйти, а тут - сумерки. Под ногами тонкой змейкой плохо различимая тропа, сбиться с нее пара пустяков. Слева река, справа глубокий овраг, сорваться элементарно просто. И вот тропа, да еще под опавшей листвой уже почти неразличима, а идти еще далеко и надежда добраться до ночлега, становилась всё призрачней.
У него в полевой сумке, лежали письма от Елены, которые он перечитывал и над которыми писал стихи, грустил, это было всё его самое святое. Письма приходила не часто, но пачками, когда с самолета сбрасывали продукты, почту, новые задания. Юрий тогда покуривал, то есть спички в кармане были. И вот уже, он начинает сбиваться с пути еще немного, и чаща поглотит его. Раздумывать было некогда, тогда он достал из кармана письмо, скомкал его и поджег.
Этот импровизированный факел, осветил дорогу, и он уверенно побежал, держа свет над головой. Писем было несколько десятков, так поджигая на ходу одно за другим, он бежал, и вот вместе с последним сгоравшим листом, видит за деревьями, замелькал огонек костра, горевшего невдалеке от охотничьей избушки, которая стояла на поляне. И стало ясно, что - добрался. Лист был последним, он догорел, и это приключение счастливо закончилось. Письма помогли ему выбраться на свет божий, без ночных мало приятных приключений в темной предзимней тайге.
Отдышавшись от бега, Юрий присел к костру, и пока еще было видно, в наступающих сумерках записал, давно уже сложившиеся стихи.
... Один бы раз взглянуть на купола твои и крыши,
Один бы раз вздохнуть тем воздухом, что дышишь.
Дождем умыться с туч твоих идущим,
В толпе бы заблудиться в самой гуще.
Услышать шум трамваев и машин.
И шорох лип на Стрелке у Ростральных…
Увидеть бы салюта конфетти,
Над бастионами, над Кронверком, мостами.
По улицам пройти, огнями вдаль манящим,
Укутаться б, туманом с головой.
А, грохот в полдень над Невой парящий,
А, стаи голубей, шуршащих синевой.
Еще б руки её коснуться у запястья,
Под окнами застыть и так стоять…
Но, сотни километров мне до счастья.
Неделю плыть,
Два дня лететь,
И сто минут бежать!
Следующим утром летчики сбросили почту, там было письмо и от Лены, долгожданное послание. Но увы, по содержанию письмо разрушала все надежды. В коротких строчках говорилось, что любовь прошла, и она его не ждет. Так получилось, что даже три месяца разлуки, для нее были тяжелы и невыносимы. А Юрий может оставаться в своей экспедиции.
Так он сжег письма, и вместе с ними сгорела любовь, Больше они никогда не встречались. И стихов почему-то больше не писалось. Оказалось, что он был однолюб, и несколько лет потом он сторонился девчонок.
Последние курсы были заполнены сложнейшими предметами в частности – практическая астрономия, с заучиванием и запоминанием карты звездного неба, северного полушария, расчеты траектории движения планет солнечной системы по расчетам формул косоугольных тригонометрических функций, жуткие дебри высшей математике, которые впоследствии практически никогда не понадобились.
Вернувшись с Полярного Урала, Юрий продолжал грустить о сбежавшей любви, грусти добавлял заснеженный город. Тогда он и написал свои последние стихи «детская корь прошла» и больше он не писал, до ухода на пенсию.
Я знаю тебя только белым, зимой занесенным снегами.
Нева, такая несмелая и тоже укрыта льдами.
Дремлющий Летний Сад, прячутся статуи в склепах.
Какие они из себя…. Не знаю, не видел, не ведаю.
Венчиком, - липы на Стрелке летом наверно, шумят,
А, я вспоминаю, их в шапке, снежной, безмолвно стоят.
Весной покрываешься зеленью, осенью дождики шаркают.
Я только сужу по рассказам, и верю открыткам ярким.
Не знаю твоих чудес, ночей твоих белых не ведаю.
Я редко тебя навещаю, короткими набегами.
Сезон разделяет нас, такой у меня характер.
Я жить не могу с тобой. Меняю дом на палатку.
Как только придет весна, тоска поселяется в сердце,
И ждут меня дальний край и там, где самое пекло.
Землю визиром секу, так лето и осень проходит.
В начале зимы вернусь, а ты уже снега полный.
….Я знаю тебя только белым.
Писание стихов в юности – это как корь в детстве, этой болезнью нужно переболеть и забыть. Что и произошло.
Последующие производственные практики уже были приближены к арктическим просторам и проходили на гидробазах и полярных станциях. Особенно запомнилась последняя, на Четырехстолбовом острове. Работа там была обыкновенная и ничем не примечательная, но под большим секретом рассказали о происшествии полуторагодичной давности.
Перед войной посчитали, что следует закрыть много бесперспективных объектов. Однако метеорологическая станция на острове Генриеты в него не попадала, и тем не менее, ее пришлось закрыть, из-за трагических происшествий в коллективе. Один из полярников психически заболел, и это очень серьезно повлияло на весь малочисленный состав зимовщиков, потому и решили этот вопрос радикально.
Но сделано это было так, что бы все думали о ней, как о действующей. Это событие даже стало представлять государственную тайну, ибо существовало мнение, будто бы на эти острова начнут претендовать американцы, как первооткрыватели островов Де Лонга, и опять же захотят просто прибрать к рукам. Время было тяжелое, впрочем, а когда они для нас были легкие. Короче закрыли и забыли. Потом война, более важные события и вот сейчас, по прошествии стольких лет, оно выстрелило и счастливо.
Весной предшествующего практики года, со станции Четырехстолбовой, по заданию для определения края ледового припая отправилась группа из трех человек, два двадцатилетних метеоролога и с ними опытный сорокалетний рабочий - якут. На нарты погрузили недельный запас питания для себя и для дюжины собак, палатку, керосин и патроны, ну мало ли медведь на пути окажется. На все про всё рассчитывалось через максимум неделю вернуться.
Однако все пошло не по плану. Уже по окончании работы, задул сильный южный ветер, и льдину оторвало, вместе с зимовщиками. И вот на этой льдине, через три месяца дрейфа, измученные неизвестностью, изголодавшиеся, с первыми признаками цинги люди уже начали есть собак, когда якут Николай - самый старший и опытный в их экспедиции подстрелил медведя, чем спас путешественников от голодной смерти.
Возникший на горизонте остров - как впоследствии оказалось, остров Генриетты, на котором располагалась законсервированная советская полярная станция с домом, баней, запасами топлива и еды - приютил людей во время долгой полярной зимы.
Дважды за это время над островом пролетал самолет и даже сбрасывал какой-то груз, не попавший, к сожалению, в руки полярников. Они не могли быть уверены, что о них знают и намереваются весной послать за ними ледокол с большой земли.
Поэтому накатывавшую время от времени депрессию и отчаяние, когда в самые,
беспросветные полярные ночи один из спутников, ленинградец-блокадник чуть было не покончил с собой, лечили его и себя приготовлениями к новому большому пути.
А задумали товарищи почти тысячекилометровый переход на материк по льдам. Путь рискованный и трудный, но, как оказалось, доступный для людей с сильной волей и мужественных.
В апреле 1951 года они покинули остров. Вновь их окружали льды
Арктики, и вновь не обошлось без неожиданностей. Когда до очередного острова, на котором была размещена полярная станция, оставалось несколько десятков километров, путники попали в страшный силы шторм. И, о, ужас, их снова оторвало и понесло в море! А тут еще медведица напала на их собак и практически всех перебила, оставив людей без тягловой силы.
Надежда на благополучный исход дороги и спасение почти померкла, как гаснут в арктическом небе всполохи северного сияния, когда полярники вдруг увидели плывущую вдали охотничью шхуну. Им повезло: рыбаки заметили густой черный дым костра из шкур убитых животных, который разожгли путешественники. 23 июля 1951 года их ледовые скитания закончились.
Да и сами приключения, как уже упоминалось, пришлось на время "забыть": полярная станция на Генриетте, приютившая трех полярников, могла, по мнению особистов, заинтересовать американцев.
По окончании пятого курса завершался процесс обучения военным наукам и завершался он трехмесячными военными сборами. Командование военной кафедры, не особо заморачиваясь их провели в форту «Красная горка», там вообще был учебный экипаж по подготовке матросов первогодков, то есть передавались необходимые флотские навыки и знания необходимые для офицера запаса, помимо профессиональных знаний.
Из казарм практически не выпускали, так поводили по остаткам грозных батарей, не пустивших немцев на «Ораниенбаумский пятачок», к мемориалу над обрывом, так все больше «муштра», да уставы. Из всей службы самым эмоциональным был эпизод принятия присяги, потому как по окончании учебы и успешной сдаче экзамена, всем присваивалось воинское звание лейтенанта запаса.
Это было торжественное мероприятие и происходило оно на Якорной площади в Кронштадте, у памятника адмиралу Макарову. Они мальчишками мечтали сбежать на войну, и стать воинами, а теперь война закончилась, но мечта о службе осталась, и вот она сбылась. Каждый испытал некоторый трепет в момент произнесения текста присяги, с оружием в руках, и подписании текста на верность Родине в тяжелую годину.
После защиты диплома и сдачи государственных экзаменов последняя процедура для каждого из выпускников, распределение на работу, это очень важный момент от этого
зависит вся твоя дальнейшая судьба. Курсанты в парадных мундирах с погонами (тогда принадлежность к морскому флоту обязывали носить форму), выданных по такому случаю, стояли у окон в коридоре ожидая вызова, чем лучше был диплом, тем большим был выбор представленных предприятий. В большой комнате за столом, накрытым красной скатертью, сидела строгая комиссия. Среди которой было много «покупателей», причем конечно большинство, в морских мундирах и при золотых погонах, вообще это цвет Советской Арктической науки. Одни фамилии чего стоят, (О.Ю. Шмидт, В.Ю.Визе, В.А. Обручев и конечно И. Д. Папанин) с большинством из них выпускники знакомы, по газетным фотографиям, по тому, что многие преподавали свои предметы, по учебникам, а кто-то встречался и на практиках, во время производственного процесса. После распределения по предприятиям оказалось, что большая часть забрала себе «ГипроАрктика», проектный институт занимавшийся решением проблем возникавших при освоении арктического бассейна.
Накануне Правительством была принята огромная программа по изучению и освоению южного побережья и шельфа Северного Ледовитого океана, а также устьев рек впадающих Яны, Лены, Индигирки и Колымы. Получалось, что практически весь выпуск 1952 года был отправлен на осуществление этого грандиозного проекта.
Когда Юрий учился в «Макаровке», то кроме профессиональных предметов – типа «Техника безопасности», «Организация труда» и т.д. преподавали те, кто прошел многими изыскательскими маршрутами и тропами:
- как вести себя и организовывать работу с ЗК, психологические особенности; (называя ЗК – спецконтингентом);
- водить автомашину, со сдачей на права в ГАИ;
- распоряжаться большими наличными деньгами;
- готовить обед;
- оказывать первую медицинскую помощь;
- владеть оружием и массе других практических вещей
И, как потом всё это пригодилось в дальнейшей жизни, для ведения ее безопасного образа.
Теперь, когда он определился и оперился, Юрию можно и нужно было съездить к сестре. Показаться в форме с погонами (две звездочки на просвете, тогда большинство специалистов гражданских профессий были при погонах), тем более, что он собирался сразу же не отгуливая положенного отпуска улететь в экспедицию к месту работы, которая стояла на Колыме, в поселке Зырянка.
За эти годы сестра вышла замуж, и у Юрия появились племянники. Сестра с удивлением и видимой гордостью смотрела на младшего брата, и то каким стал, прежний мальчишка, в этом была и ее маленькая заслуга.
Познакомился с ее мужем, посидели, поговорили за обедом, семья не ждала гостя, потому все было скромно.
Надежде удалось поменять комнату на другую больших размеров, но без вида на реку. Теперь можно было не бояться, что сорванцы убегут к реке, но здесь на Черной речке (недалеко от места дуэли Пушкина) рядом был Удельный парк.
Как-то раз Надежла развешивала сушить белье на веревках во дворе. Предполагалось, что племянники, потом останутся сторожить, и закричат, если что в последний момент, а пока она продолжала довешивать. они же крутились рядом, старшему было пять с половиной, а меньшому - три. Но они заорали в первый же момент, и было не до последнего. Вдруг пододеяльник сложился в непонятную фи - гу - ру и пошел на них. Пятилетний схватив малого за руку, и они рванули, заорав по пути:
- Мм-аа-мм-аа!
Оказалось, во двор забрел рогатый сохатый, а на пути этакое препятствие, он и одел его на рога. Но мамуля была рядом и начеку. Она сдернула с воришки постельное, хлестанула его мокрым полотенцем и побежала спасать наследников. Короче, сберегла всё и всех.
Финал более, чем печальный. Убегая от улюлюкивания толпы, животное, перепрыгивая через кованную металлическую ограду, повисло на одной из пик, тем и закончилось для него приход на окраину города.
Было это там, где теперь станция метро "Черная речка".
Они и так редко виделись, во время учебы в училище было строго с увольнительными, а теперь он еще и улетал надолго на край земли. Попрощавшись он обещал писать и не забывать сестру и племяшей.
Воспоминания Юрия Богданова (Написанные им через много лет)
Эпизоды изучения и покорения Арктики могут показаться простыми и незамысловатыми, может быть даже в чем-то похожими. Но из этих поступков складывается вся жизнь людей, воспитанных в огромной любви к своей стране, стремлении возвысить ее, укрепить, обогатить её.
Которые каждый день рисковали своими жизнями и губили свое здоровье, ради дела, в которое они свято верили, ради людей, среди и для которых они жили. В основе каждой второй истории – взаимовыручка: если не привезем дизель, топливо, материалы, еду, то подведем товарищей, а как им потом в глаза смотреть и что еще хуже самому себе.
И это не высокопарные слова, это просто рассказы о реальных людях, которые сначала прошли войну, потом восстанавливали страну, потом строили на крайнем Севере за полярным кругом базы, станции (причем «базы и станции» - это очень громко сказано,
скорее хижины), всю жизнь пахали за идею и все это ради нас, которые их так бездарно забыли.
В те годы для изучения возможности доставки грузов по рекам в поселки, прииски и заимки, разбросанные по огромной территории северной части Якутии, были организованы инженерные изыскания в районах южного побережья Северного Ледовитого океана, одновременно на реках Яна, Лена, Индигирка и Колыма (проект ЯЛИК), работало несколько комплексных экспедиций.
Основной их задачей являлось выполнение промеров на перекатах рек, по результатам которых производилась корректировка трасс фарватеров для речных судов. Вот туда на Колыму, в поселок Зырянка, меня как гидрографа, и направили после окончания Ленинградского Высшего Инженерного Морского училища имени адмирала С.О. Макарова.
Из Ленинграда я полетел в «знаменитый» колымский край в июле 1952 года, и летел двое суток на самолете ЛИ-2. Несколько попутчиков были жителями поселка Зырянка, они красочно описывали «яркую» жизнь в поселке - в те времена там были расположены бараки, в которых размещались несколько тысяч заключенных (зеков). По молодости все это для меня было ново и интересно, и я с нетерпением ожидал посадки.
На песчаном берегу реки Колымы был оборудован своеобразный аэродром, на который наш самолет и сел. Нас встретили радушно и повезли в поселок. Первое впечатление (и первое же удивление) произвело на меня то, что одноэтажный дом, где располагалась наша экспедиция, снаружи охранялся вооруженным солдатом. На мой вопрос: «Почему так?» прозвучало: «Да чтобы зеки не лезли и не мешали работать…».
С первых же дней мне пришлось вплотную общаться с «зеками», которых ежедневно приводили из зоны к нам для работы в поле. Я занимался прокладкой теодолитных ходов в лесу, и для рубки просек мне ежедневно выделяли из лагеря более двух десятков расконвоированных заключенных.
Когда, я спрашивал о том, как же так их спокойно отпускают, ведь они могут сбежать, ответ был простой: «Во-первых ,им осталось сидеть немного, а во-вторых, куда им бежать? Кругом на сотни километров леса да горы, реки да болота». Однако впоследствии я узнал, что побеги бывали, и не раз…»
За два года, проведенных мною в колымском крае, много было разных интересных, веселых и трагических, ярких и незабываемых эпизодов и событий в нашей будничной полевой жизни. Вспоминается один из характерных трагикомических эпизодов произошедших с нашим заместителем начальника экспедиции Н.Н Власяновичем.
В общих чертах произошло следующее, он решил для профилактики провести недельку
в местной больнице. Пролежав там пару дней, неожиданно для всех с одеждой под мышкой он буквально «сбежал» оттуда. Отдышавшись, он рассказал, что в первый же день пребывания на лечении, в их палату положили бывшего зека с ножевым ранением. На второй день проведать пострадавшего пришли его «братки» - как полагается, в белых халатах – и, сказав присутствующим больным, что бы они отвернулись, закрылись одеялами и помалкивали, без особого шума, прикончили свою жертву и спокойно удалились.
Бывали и другие эпизоды, связанные с зеками, и все же памятным для меня стало событие, происшедшее осенью 1953 года. Оно началось весной того же года, когда в нашей комплексной экспедиции, для выполнения промеров на перекатах реки Колымы, на участке длиной более восьмисот километров был сформирован специальный отряд, и он состоял из дюжины инженеров и двух десятков бывших, так называемых, «невыездных» зеков.
Нам предоставили баржу грузоподъемностью около ста тонн с названием «Мангазейка», внутри переоборудовали помещения для камеральной работы, а для ее буксировки – дизельный катер «Красноярец». После непродолжительных сборов мы отправились вниз по реке. Колыме.
Это происходило как раз в то время, когда страна сотрясалась от грандиозных событий, так как в марте умер И.В. Сталин, был арестован и расстрелян Л.П. Берия, а назначенный Председателем Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилов для поднятия своего авторитета сразу же объявил амнистию многим заключенным. Вполне понятно, что вопросы амнистирования затрагивали и интересы многих зеков их нашего гидрографического отряда.
Где-то пару раз в месяц приходилось проводить общие собрания, скорее напоминавшие пропагандистские политинформации, с разъяснением текущего момента. Однако эти разъяснения, как правило, тонули разноголосом базаре, плохо управляемых людей, сдерживало их только то, что по окончании работ и при наличии положительной характеристики, испытуемый мог рассчитывать на окончание срока и получении путевки на «материк». Отправлять освобожденных, самолетом было слишком накладно, поэтому им предоставляли баржи и далее вниз по Колыме, с последующей пересадкой на пароход, вокруг Чукотского полуострова до Владивостока.
За время таких длительных рейсов после освобождения зеков происходили всякие разборки, которые в большинстве случаев заканчивались печально. «Жертвы» отправлялись за борт, и они не раз попадались нам в реке. Кроме того, очень скоро значительная часть амнистированных заключенных, в основном из воровского и бандитского контингента, вновь возвращалась в лагерь обратно после очередных преступлений на свободе, и все повторялось снова…
Все лето мы усердно выполняли свою программу работ по промерам. Попутно нам встречалось кое -что интересное. В частности, на одной из стоянок в низовьях реки мы наткнулись на удивительное природное образование: на протяжении нескольких километров правый берег реки представлял собой извилистую, обрывистую и обнаженную ледяную стену высотой 70-80 метров, которая сверкала на солнце серебром.
Сверху её прикрывал тонкий слой земли толщиной около метра, поросший и низкорослым лесом. Под солнечными лучами этот ископаемый лед стенки таял, образуя грязевые пирамиды, и бурные ручьи, которые направляясь к берегу реки, прорезали во льду и берегу глубокие многометровые траншеи. Такие ручьи выносили на берег множество костей различных доисторических животных.
И вот среди этих костей, частично замытых песком, мы нашли череп и бивни молодого мамонта (молодого - потому что бивни у него были небольшие, вес каждого из них был всего- то 18 килограмм, а длина примерно полтора метров). По мнению нашего геолога, такой мамонт жил совсем «недавно», около 16 тысячи лет тому назад, и погиб в последний ледниковый период.
Так как бивни и череп сохранились без повреждений и хорошо смотрелись, то после бурных обсуждений было принято решение подарить эту уникальную находку местному музею поселка Зырянка. Так мы и сделали, за что получили благодарность в местной газете.
После выполнения всего объема работ на реке, катер «Красноярец» легко и уверенно потащил на буксире нашу баржу в Зырянку, вверх по течению. Пройдя поселок Колымское, катер остановился и бросил якорь посередине реки, напротив дома бакенщика.
Шкипер катера, предупредив нас, что хочет купить на берегу свежей рыбы, отправился к нему с матросом на моторной лодке. Ничто не предвещало каких-либо неожиданностей. Вдруг раздался чей-то громкий тревожный крик, заставивший всех, кто был в трюме, выскочить на палубу. То, что произошло потом, до сих пор всплывает в памяти яркими картинками…
Катер, удерживающий нашу баржу на буксире, начал сильно дымить, и через некоторое время на нем произошел сильный взрыв, в результате которого прорвало стальную крышку над моторным отделением. Изнутри вырвалось пламя. Матроса, коловшего дрова на корме катера, взрывной волной, сбросило в воду, а вслед за этим из трюма катера, весь в огне, выскочил механик. Он схватился руками за бортовое ограждение и почти с головой погрузился в воду, сбив тем самым с одежды пламя. Другой моторист остался в машинном отделении, и как выяснилось в последствие, ему осколком от разорвавшейся трубы повредило позвоночник, и он не мог самостоятельно передвигаться.
Катер между тем, продолжал гореть, поэтому положение на барже стало непонятным и тревожным. Во-первых, на катере было около двух тонн дизельного топлива, которое по нашему мнению, в любой момент могло взорваться, а так как на барже так же было более
дюжины бочек горючего, то каждый мысленно просчитал возможные последствия – ведь буксирный трос был всего чуть более десятка метров. Во-вторых, неизвестно как мы теперь будем добираться до Зырянки, до которой оставалось, еще более пятисот километров.
Пока мы соображали, что предпринять, на наше счастье неожиданно появился рейсовый катер «Волгарь», совершавший еженедельные рейсы между поселком Зырянка и поселком Нижние Кресты. На катере играла музыка, и было видно, что пассажиры и капитан слегка «подогреты».
Не смотря на веселый настрой, (а, может быть именно, благодаря этому), мы быстро договорились с капитаном о помощи. Под громкие и веселые его возгласы – мол «нет проблем» - мы перерубили буксирный трос и катер «Волгарь», зацепив нашу баржу, прибуксировал ее к берегу. Сам он поплыл дальше, пассажиры еще долго махали нам руками и что-то выкрикивали. «Погорельцев» мы отправили на моторной лодке с двумя ребятами в поселок Колымское, где находился медпункт и стали ждать «у моря погоды».
К вечеру ребята возвратились и сообщили, пострадавших разместили в медпункте, а с транспортом, к нашей радости еще раз повезло – удалось договориться, что нас захватят. Оказывается вверх по течению двигался караван, состоящий из двух пароходов и четырех груженных барж. Пароходы были старинные, с колесами по бокам и напоминали «Севрюгу» из кинофильма «Волга-Волга». Это был последний караван перед зимой, развозивший промтовары и продовольствие по поселкам и заимкам бассейна реки Колымы. Нашу баржу и катер зацепили к последней барже, и мы снова поплыли вперед к Зырянке. Так как караван двигался со скоростью пешехода, то нам предстояло пройти это расстояние за четыре дня.
Тихо и медленно проплывали живописные и лесистые берега реки, окрашенные красными, желтыми и зелеными красками осени. Все было тихо и спокойно, только было слышно, как шуршит вода о борт нашей баржи.
Неожиданно на второй день нашего плавания в шкиперскую, где размещались мы с начальником отряда ,без стука, ввалились двое наших работяг, бывших зэков, прошедшие с нами весь промерный маршрут. Они с радостными лицами вынули и поставили на стол четыре бутылки коньяка и бутылку шампанского, а потом еще банки с консервированными грушами и яблоками.
На наш вопрос: «Откуда всё это?» они ответили: «Это, не имеет значения, а главное, чтобы мы отметили окончание нашей работы и благополучное, не смотря ни на что, возвращение на базу. После такой «отметки» я вышел на палубу и услышал шум в трюме баржи – там, оказывается, тоже веселились наши ребята вместе с зеками. Когда я
спустился к ним, то глазам открылось небывалое зрелище: на длинном узком столе были расставлены бутылки с коньяком и множество банок с консервированными фруктами. Все присутствующие, уже как следует поддав, галдели на разные голоса, и мое появление отметили бурным восторженным гулом новыми возлияниями и тостами…
Веселье продолжалось помниться еще два дня, то есть почти до прихода на базу. Естественно, в процессе такого пиршества у некоторых особо возбужденных, возникали различные вспышки, конфликты друг с другом, однако все тогда, к счастью, обошлось легкими фингалами у «счастливчиков».
Все же в процессе общего увеселения мне удалось узнать, откуда появилось такое изобилие «вина и фруктов». Оказалось, что баржи, в которых находилось продовольствие и промтовары, охраняли в определенное время суток шкиперы, бывшие зэки, знакомые нашим «бывшим». И когда якуты, ответственные за сохранность грузов отдыхали, то «бывшие» бывших», соответственно снабжали, чем могли…
Правда после прибытия на Зорянку якуты, представители потребсоюза, недосдачу все же обнаружили и подали в суд на наших зеков, но в силу разных обстоятельств дело постепенно развалилось, а потом и вовсе прекратилось, оставшись только в воспоминаниях о необыкновенном путешествии.
А несколько месяцев спустя к нам вернулись оба травмированных наших механика.
В тоже время в составе тех же исследований проводились изыскания на ледовом припае южного побережья Северного ледовитого океана.
Описываемые события происходили в полярные зимы 1952 и 1953гг. на арктическом побережье Восточно-Сибирского моря, при 40-градусных морозах, изо дня в день. До середины пятидесятых годов эта территория была не изучена и картографировалась по старым неточным данным.
Почему же, несмотря на многочисленные экспедиции, направлявшиеся в Арктику для изучения берегов, морей и устьев рек, прибрежный район от пролива Дмитрия Лаптева до Колымского залива оставался не исследованным в гидрографическом отношении? Характер района — вот в чем причина.
Высокий гористый мыс Святой Нос далеко вдается в море, к востоку от него находится пролив Дмитрия Лаптева, соединяющий море Лаптевых с Восточно-Сибирским. За мысом берег резко понижается, и чем дальше на восток вдоль южного берега пролива, тем он ниже и положе.
Дальше открывается Восточно-Сибирское море. Справа тянется низменный, порой едва различимый берег — это полуостров Меркушина стрелка, прикрывающий с севера обширные мелководные водоемы: Омулляхскую и Хромскую губы.
На несколько десятков километров вдаются они в сушу и соединяются с морем узкими проливами, настолько мелководными, что их можно в некоторых местах перейти вброд.
Однажды в конце навигации 1945 года капитан гидрографического судна «Ост» получил задание принять на борт группу полярников, находившихся в устье Хромской губы. Они еще весной прилетели сюда на самолете, жили в легкой палатке и имели небольшой запас продовольствия; их одежда и снаряжение не были рассчитаны на суровую полярную зиму. До зимы их надо было непременно снять. Еще далеко от берега «Ост» встретил малые глубины и стал на якорь.
Моряки решили добраться на небольшом открытом катере. Около девяти часов они бились с мелководьем, но подойти к припаю не смогли, так и вернулись ни с чем. Дважды повторяли они попытку добраться до берега, и оба раза терпели неудачу. «Даже шлюпка-подъездка (плоскодонка) не смогла бы подойти ближе, чем на
километр, к припаю», — писал в рейсовом донесении капитан судна. Полярников снял самолет, поставленный на
лыжи.
Побережье здесь, насколько его можно охватить взором — сплошная заболоченная тундра с редкими
невысокими холмами и многочисленными озерами, зачастую соединенными между собой мелководными протоками. Береговая черта, в результате разрушительной деятельности моря сильно изрезана, многочисленные мелководные бухты вдаются в сушу, образуя полуострова и мысы.
Нанести на карту береговую черту этих мест можно лишь приблизительно — просто трудно установить, где кончается море и начинается суша. Стоит только подняться уровню воды в море, как большая часть суши покрывается водой, и береговая черта резко меняет свои очертания. Во время сгона воды — обратная картина: широкой полосой обнажается дно и снова меняется положение береговой линии. Трудна, а порой опасна работа топографа в этом районе.
В 1936 году топографическая партия вела съемку в восточной части полуострова Меркушина стрелка. Неожиданно подул штормовой ветер, быстро начался подъем воды. Пока свертывали лагерь и инструменты, море подступило вплотную. Вскоре на месте, где только что был лагерь, уже ходили мелкие барашки наката. Люди бежали по вязкой тундре несколько километров, а холодные свинцовые воды Восточно-Сибирского моря гнались за ними по пятам.
За 27 лет до описанного события топографический отряд экспедиции Воллосовича с большими трудностями пересек Меркушину стрелку вдоль. Вот что писал о ней астроном экспедиции Скворцов: «Меркушина стрелка есть не что иное, как громадная коса отмели, в сильные северные бури, вероятно, сплошь заливаемая морем. При этом остаются, по-видимому, только небольшие, далеко друг от друга отстоящие островки, чуть поднимающиеся над поверхностью низины. Может быть, в исключительно сильные бури и они скрываются под водою. Таким образом, в конце концов, выяснилось, какой опасности мы подвергались, когда проходили Меркушину стрелку, идя, так сказать, по дну моря, временно ставшему сушей. Я не представляю себе, как можно было бы спастись со стрелки, в случае быстрого подъема воды. Нужно только представить себя среди бушующих воли океана в 50 верстах от ближайшей земли».
Немного восточнее Хромской губы береговая черта плавно поворачивает к югу, образуя глубоко вдающуюся в материк губу Гусиную, ограниченную с севера и востока полуостровом Лопатка. Губа напоминает Омулляхскую и Хромскую — она совершенно не судоходна. К югу от полуострова Лопатка располагается дельта Индигирки, впадающей в Восточно-Сибирское море. Обширный бар (подводная мель) отделяет устье от морских глубин. Низкий берег тянется и далее на восток. В ряде мест побережье прорезано реками, образовавшими небольшие овраги и распадки. ». Поэтому-то у топографа Июдина из экспедиции Воллосовича за восемь дней на этом полуострове из восьми оленей погибло семь. Тундра всего на один метр возвышается здесь над уровнем моря. Почва лишена растительности, изобилует многочисленными лужами. Кое-где попадается трава, но она соленая; олени, наевшись ее, погибают. Найти воду, пригодную для питья, нелегко. Единственная отрада па Лопатке — обилие дичи. «Гусей все равно как комаров», — говорят местные жители, но и гусей не захочешь, когда воды пресной нет.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
Начальник и организатор экспедиции Косой, Абрам Исаакович
Абрам Исаакович был назначен начальником экспедиции, по предложению Папанина Ивана Дмитриевича. Папанин знал его, как полярника имевшего большой опыт по работам на объектах и зимовках по изучению трассы Северного морского пути.
Встретились они на набережной Георгия Седова в Соломбале, в здании Архангельской Гидробазы. В большом светлом кабинете, предоставленном для формирования экспедиции, сбора оборудования и т.д., был создан штаб со столами, телефонами, помощниками. На стене висело несколько географических и морских навигационных карт. Подойдя к одной из них, Иван Дмитриевич использую карандаш, как указку обвел бассейн Восточно-Сибирского моря.
- Ничего нового я тебе не расскажу, все просто как на уроке географии. Вот посмотрим на карту нашей страны. Все моря голубые, синеют глубиной только к полюсу, на берегу же все земли одинаково зеленые, повторяют цвет тайги, только предгорья и горы другого цвета, да у меня к этим краскам и нет вопросов на самом деле все не так.
- Вот эти места, - он обвел в воздухе рукой прибрежную морскую части северных берегов страны.
- Мне с некоторых пор стали напоминать, ту белую часть бока арбуза, которой он лежит на земле и в отличие от полосатых боков, это место совершенно неизвестно, просто грязно белое пятно расползающее от моря еще и вдоль рек, даже в чем-то таинственно. Лег бы арбуз на другую сторону то и разноцветные полосы прошли бы по этой белизне. А темно зеленые и светло зеленые полосы легли бы на свои места, четко обозначив своё положение.
- Иван Дмитриевич, я же родился на юге и в отличие от северян, конечно же, и видел и воровал на чужой бахче арбузы.
- Да, я и сам родился и рос в Севастополе, у нас в Крыму, кавунам привольно, конечно в детстве поохотились по бахчам. Мне еще геологи рассказали, там и геология по всей Чукотке такое же белое пятно. Геологи популярно рассказывали что даже, если поскрести зеленую корочку арбуза ногтем, и даже подцепив под ней белизну, мы все равно не увидим, что же там глубже скрывается. Так и наши скромные возможности геологических исследований в тех местах, на глубину сто метров, это вот и есть поскребывание ногтем верхней части арбуза.
Папанин, повернулся спиной к карте и направился к столу.
- Ну, в добрый час, уж куда проще разъяснять, вы конечно поняли, что эта часть страны, у нас мало или совершенно не изучена. И от Диксона до Певека - громадная дистанция, вот о ней-то и нужно узнать как можно больше. Собирайте экспедицию, оборудование, и не теряя времени приступайте, а мы вам поможем, всеми силами.
Конечно же, я не присутствовал при этом разговоре, но доктор географических наук И.Д. Папанин (это звание Папанину присвоила Академия наук СССР, после окончания дрейфа на СП-1) мог так представить правительственное задание Косому Абраму Исааковичу. Мне не пришлось встречаться с известным полярником, но книгу об этой двух-сезонной экспедиционной эпопее, мне подарил его сын – Андрей Абрамович Косой.
Экспедиции предстояло решить вопрос, каким способом выполнить промер глубин в районе протяженностью более 900 километров. На гидрографических судах нельзя — здесь слишком мелководно. На катерах? Но им нужны береговые базы и укрытые от штормов места отстоя, которых на побережье нет. Оставался один способ: делать промер зимой со льда сквозь пробуренные лунки. Но тут возникли новые проблемы. При обследовании рельефа морского дна следует каким-то способом координировать промер, то есть определять положение точек измерения глубин. Для этого нужна геодезическая основа, например, триангуляция. Но район, подлежавший обследованию, был очень удален от берега, да и берег так низок, что установленные на нем знаки не были бы видны со льда. Для постройки высоких сигналов нужны бревна, доски, железо, потребовалось бы много людей, транспортные средства, а главное, длительное время. Следовало отыскать более простое решение.
И выход был найден: придумали проложить опору прямо по льду в виде теодолитных ходов длиной от 80 до 100 километров, идущих между пунктами, определенными на берегу астрономически. Приближалось лето — пора арктической навигации. За два – три месяца нужно было доставить к месту работ продовольствие, тракторы, горючее и много другого снаряжения. Все грузы решено было направлять на мыс Святой Нос, где глубины позволяли подходить катерам вплотную к берегу, и в устье Индигирки, где можно было перегрузить все снаряжение и оборудование на мелкосидящие баржи и доставить к берегу.
На Святом мысу сохранились дома гидрографической экспедиции, построенные за несколько лет до того, а выше устья Индигирки, на берегу судоходной протоки располагался поселок Табор, в котором зимой почти все постройки пустовали, а в них могло разместиться до сотни человек. Весь состав экспедиции разбили на четыре
группы, каждая из которых получила свой участок работы.
Первая направлялась на мыс Святой Нос. База для второй группы создавалась в горле Хромской губы, где на высоком восточном берегу несколько лет назад была установлена большая стационарная палатка. В ней летом жили и работали сотрудники временной радиостанции. В Таборе разместился штаб экспедиции и третья группа. Наконец, четвертая группа базировалась на полярной станции в устье реки Алазеи. Работы велись только после установления ледового покрова, а вместе с ним пришла и полярная ночь...
Теперь, оглядываясь, просто поражаешься воле, выдержке и, наверное, какой-то фанатической привязанности к своей профессии, когда месяцами изыскатели жили в палатках, работали на морозе, в темноте, под пронизывающими ветрами, исследуя ранее неподступное побережье.
Обо всех и обо всем не расскажешь, попробую только несколькими эпизодами показать быт, работу, трудности с которыми сталкивались специалисты с кем посчастливилось мне работать и общаться.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
Эпизоды жизни на ледовом припае
...Жизнь в полевых партиях начиналась с раннего утра; первыми поднимались повар и радист. Мороз выстуживал за ночь балки так, что стены и потолки покрывались инеем. Но вот в печах запылал огонь. Скоро становится так жарко, что многие вылезают из спальных мешков и спят, лежа поверх них. Часам к семи, готов завтрак, начинается общий подъем. А уже через час в лагере воцаряется тишина — все отправились на работу.
Техники-геодезисты на собаках уезжали вперед, прокладывая теодолитные ходы. Гидрографы расходились к югу и северу от балка, чтобы через 10—12 часов, закончив промер по двум галсам, снова встретиться на середине участка. Повар и радист, убрав остатки завтрака и наведя порядок, ложились досыпать свою «норму», первый до полудня, когда начиналось приготовление обеда, а второй до времени радиосвязи.
Бодрствовали в лагере в это время только механики-трактористы. Они готовили застывшие за морозную ночь тракторы к очередному вечернему переходу. Без теплого гаража, при двадцатипяти-тридцатипятиградусном морозе, запустить двигатель было нелегко. Обычно приходилось пускаться даже на такой рискованный способ, как подогрев картера... паяльными лампами. Еще труднее было разогреть и запустить мотор при ветре. В этих случаях трактор накрывали большой палаткой, под защитой которой и разогревали.
Тракторы брали на буксир балки и сани и передвигали лагерь на новое место, расположенное, как правило, километрах в четырех от прежней стоянки.
Часам к восьми вечера собирались все полевики, заботливый повар уже приготовил обед, вернее, ужин.
Иначе проходил день, когда пурга мешала работе. Распорядок изменялся — спали часа на 2—3 больше обыкновенного, затем обрабатывали материалы, читали книги, играли в домино, шахматы. Снова пурга. Кончаются свечи. Две аккумуляторные батареи соединили в одну для освещения палатки шестивольтовой лампочкой. Днем все заготовляли дрова, привезли пять нарт. На косе подняли большое количество плавника, сложили в пирамиды, чтобы не занесло снегом.
25 ноября. Санитарный день: топили баню, проветриваем меховую одежду,
постели. Сплошная проза, никакой романтики: полярная ночь, 10 человек на площади в 12 метров, огарок свечи и мороз 40 градусов. Полная уверенность, что все затруднения — временные. Сегодня к вечеру прибыли гости — два охотника из поселка Полярное, расположенного в устье Индигирки. Они проделали путь около 400 километров. Стало нас в палатке 12 человек, еще теснее и еще веселее.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
Если позволяла обстановка то слушали радио, особенно нравились музыкальные концерты по заявкам.
Иногда просили спеть геодезиста Степанова Владимира Никитича, и он редко отказывался, Володя Калугин аккомпанировал на аккордеоне, и очень здорово у них получались арии из классических опер. Дело в том, что Степанов обладал незаурядными певческими данными и до войны он в частном порядке получал уроки пения в Ленинградской консерватории и собирался поступать туда на факультет музыкальной комедии. Он еще и прекрасно двигался в танце, но на льдине этого не продемонстрируешь, а так во время отпусков, кто-то его видел вальсирующим.
При наступлении полярной ночи, геодезические специалисты улетали к местам жительства, в абсолютной темноте работать невозможно.
В последствие Василий Никитич, каждый сезон улетал в Тикси, где и работал до следующей полярной ночи. По возвращении из экспедиции его ждал церковный хор Александро-Невской лавры, где он солировал. В Лавре с ним и простились в 1988 году.
Пономаренко
Первым с кем я встретился из полярных гидрографов, был Василий Никитич Пономаренко. Он тогда работал начальником партии в тресте инженерных изысканий. Это было через двадцать лет после его работ в Арктике. Я пришел в трест по распределению – техником, а начальник партии был, тогда для меня чуть ли не небожителем. И что важно о нем я узнал и прочитал из различных источников.
В то время у страны был приоритет героев – ветераны Великой Отечественной войны. На стендах в коридорах учреждений, на больших площадях, в газетах рассказывалось о службе, борьбе и подвигах ветеранов. Страна воздавала им почести и славу. Вернулся в официальное празднование и День Победы, зажгли огонь на могиле неизвестного солдата у кремлевской стены. Пономаренко, тоже прошел, через бои и сражения. В 1941 году при обороне Москвы, в одном из сражений он во время корректировки огня своей батареи, был тяжело ранен вражеским снайпером. Полтора года провел на лечениях в госпиталях за Уралом, и после излечения был признан непригодным
к строевой, но тем не менее направлен в запасной полк для обучения молодых. Награды обошли лейтенанта артиллериста, так скромный труженик войны и ушел на «гражданку». После демобилизации поступил на курсы по подготовке гидрологов и метеорологов для работы на полярных станциях. После ранения он заметно хромал, поэтому и нашел занятие, в котором он мог бы приносить больше пользы, не принимая участия в полевых изысканиях. В экспедицию по исследованию шельфа Восточно-Сибирского моря, попал по приглашению знавшего его по другим работам Абрама Иосифовича. Вообще-то по натуре он был немногословный, спокойный человек и потому не очень заметен в разношерстном коллективе. Ко всему прочему он был много старше большинства специалистов и прошел войну, потому так получалось, что всегда был в стороне, но это никак не влияло на общий психологический настрой в коллективе. Вот с ним-то и произошла, довольно негромкая, но поучительная история.
Теперь уже и не вспомнить где, он достал себе спальный мешок из шкуры оленя. Плотный мех обещал спасение от любого мороза, и Василий Никитич был доволен. Однако первая же ночь наказала неудобства мешка, сшитого, из шкуры взрослого оленя. Пономаренко по утрам вылезал весь покрытый оленьей шерстью: она набивалась в волосы, уши, в одежду.
А однажды утром Василий Никитич обнаружил, что его часы, которые он, оберегая от мороза, на ночь забирал с собой в мешок, остановились. Разобрав часы, обнаружили, что в них попали мельчайшие частицы оленьей шерсти. Спальные мешки следует шить из шкур молодняка, дополнительно к ним иметь вкладыши из гагачьего пуха.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
После ухода на пенсию он продолжал работать в изыскательских организациях был: начальником партии, корректором, экспертом по эксплуатации портальных кранов в Ленинградском морском торговом порту.
Долотказин Ниязь Ханзиевич
Ниязя, я встретил буквально на третий день после поступления на работу в институт. Он занимал должности главного гидролога и в его ведении располагались сведения всех гидрологических режимов изыскиваемых нашей организацией объектов.
Молодой гидролог, также как многие окончившие «Макаровку» попал в эту экспедицию по распределению, это была его первая самостоятельная работа. И конечно, все делалось по науке потому он и следовал в своей работе согласно установленным нормам и правилам и поэтому необходимо было измеренные глубины привести к единому уровню, то есть учесть их изменение от приливо-отливных явлений и сгонно-нагонных ветров. Для этого перед началом промера обычно устанавливают футштоки (Футшток — рейка с делениями, установленная на водомерном посту для наблюдения за уровнем воды в море, реке или озере. (Прим. ред.). Сделать это летом, когда нет льда, дело
нехитрое; сложнее приходится в зимнее время, когда у берега вода промерзла до дна и футшток надо устанавливать прямо со льда в море.
...Для футштока необходим тяжелый груз, опускающийся на дно и удерживающий рейку в вертикальном положении. Обычно используются большие камни. Не везти же их с собой на самолете! Но и найти их на месте оказалось не так-то просто: кроме ила да льда, на берегу нет ничего.
Гидролог Долотказин целый день искал на побережье подходящий груз, но все было напрасно.
Вдруг он заметил какой-то темный предмет, выступающий одним концом из обрывистого яра. Десять минут работы — и Долотказин извлек из земли длинный, слегка изогнутый бивень мамонта. «Вот и балласт для футштока!» — было его первой мыслью. Вскоре все узнали о необыкновенной находке. Тотчас нашлись добровольцы для участия в дальнейших раскопках. Уже в полной темноте вернулись участники поисков, они не только нашли второй клык, но и установили футшток.
В этот вечер в палатке над Хромским яром говорили только о мамонтах. «Легковаты наши «клычки»,— заметил кто-то,— вот на Индигирке и Колыме находили бивни до трех пудов весом». «Геденштром, Санников и Матюшин уверяли, что они лично видели двенадцатипудовые клыки»,— вспомнил другой.
Астроном - Яков Павлович Кобленц размечтался о целом мамонте. О том, что такая находка возможна, свидетельствует рассказ, записанный еще в 1787 году капитаном Сарычевым со слов жителей маленького селения, которое, расположено вблизи устья Алазеи. На этой реке в песчаном берегу верст за сто от их селения водой вымыло до половины огромного зверя. Он был величиной со слона, совершенно цел, с кожей, на которой в иных местах были видны длинные волосы, и находился в стоячем положении. Через несколько лет, по одному недостоверному известию, этот зверь был унесен водой. Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
Все эти рассказы про мамонтовые находки имели продолжение. Вечером за ужином, только и разговор было и про находку, и про «Плутонию», и про мамонтов. Тут же за столом сидел и экипаж Ли-2, который утром, должен был лететь на Диксон, выполнять какие-то экспедиционные заявки. Они не принимали участия в разговорах, но всё слушали. Через пару недель, об их розыгрыше, за тысячи верст от первоисточника рассказ дошел до гидрологов. Осень 1952 года, пурга надолго приковывает самолеты к земле на острове Диксон. Здесь при перевалочном складе всех полярных станций, гидробаз и различных экспедиций, от полуострова Ямал до пролива Дежнева в то ли гостинице, то ли общежитии пережидают непогоду несколько экипажей транспортных ЛИ-2.
Спит и Володя Котов — второй пилот транспортника ЛИ-2. И кто-то потряс его за плечо. Это был
бортмеханик Петр Тараканов. Котов недовольно отмахнулся:
-Блин, ну чего тебе? Я тут сон про Сочи и девочек на пляже смотрел, а ты…
Мякинкин с серьезным видом заявляет:
— Дело, понимаешь, срочное. Надо, побыстрее спецгруз оформить. (Оформление и распределение груза на борту самолета, забота второго пилота. Это, как у старпома на корабле).
— Что же это за такой важный груз? Опять начальство какую-то хреновину выдумало? — ворчит пилот.
— Сено! — восклицает Петрушка (Было у него такое прозвище, из-за постоянного желания вех разыгрывать, не случайно он выбрал наивного добряка Котова).
— Сено?! Ты, часом, не перебрал прилично, и закусить не забыл? — съязвил Котов. — Откуда на Диксоне сено?
— Самое что ни на есть обыкновенное сено. Травка такая, желтая, мягонькая.
— Мы что ж, на полюс коров повезем?
— Не коров, а мамонтов! И не на полюс, а в Москву!
— Мамонтов?!! — Котов даже привстал в спальном мешке от изумления. — Откуда тут, на Диксоне, мамонты?
— Да не на Диксоне — на Чукотке. Самые натуральные, все в шерсти, с клыками, и даже хвостик сохранился. Их, там на Чукотке, выкопали из вечной мерзлоты, а они взяли и оклемались. Вот и задали начальству задачу. На Чукотке кормить их нечем, а навигация только в июле начинается. Не дай бог, помрут: в самолет их ведь не засунешь. Вот и порешили гнать их своих ходом до Архангельска. А чтобы бедняги по дороге не околели с голодухи, приказано сбрасывать им с самолета сено.
— Ну и дела, — пробормотал Котов, наконец, проснувшись полностью.
— А разве мы в одиночку с этим делом управимся? — Конечно, не управимся! Поэтому такое же задание поручили экипажам Мазурука и Малькова. Но закавыка в том, что сено в порту заготовлено в двух видах: в тюках и россыпью. Поэтому надо успеть получить брикетированное. Его и грузить легче, и сбрасывать проще. А, если достанется рассыпное — с ним хлопот не оберешься. Так что давай поторопись, дуй к начальнику аэропорта. Будет отказываться — не поддавайся. Стой, как панфиловцы под Москвой. Пообещай, что мы в долгу не останемся. Нужен спирт — дадим пару канистр. Нужна нельма — обеспечим.
Котов, сопя и ругаясь, накинул на плечи меховой реглан, нахлобучил малахай, сунул ноги в унты, но у дверей обернулся:
- А, что они знают куда идти?
- Ну, знают, не знают, только погонят их якуты из Чокурдаха, там же на нарты погрузят два, три тюка, для пропитания каждой особи
Володя недоверчиво хмыкнул, но пошел в кабинет начальника аэропорта.
Едва он вышел, как свидетели разговора, все это время давившиеся от попыток сдержать гомерический хохот, повскакивали с коек и ринулись следом.
В кабинете же разворачивалась такая сцена:
— Привет начальству! — Здорово, Котов! С чем пожаловал, небось, опять бензин будешь просить?
— Никак нет.
— А что за срочность такая? Летной погоды еще дня четыре не будет. Успеете сто раз загрузиться.
— Успеть-то успеем, но лучше загодя договориться, чтоб потом горячку не пороть.
— Предусмотрительный ты у нас человек. Ну, выкладывай, что надо.
— Сено! — выпаливает Котов.
Начальник аэропорта хохочет: — Вы что, на полюс коров повезете? Или льдину устилать будете, чтобы посадка была помягче?
— И что в этом смешного, — рассердился Владимир, — это ведь не моя блажь, а важное задание. Правительственное, — с расстановкой произнес он
— Сено необходимо, чтобы мамонтов кормить!
Начальник аэродрома едва не упал с кресла, дыхание у него явно перехватило.
— Мамонтов… Откуда на Диксоне мамонты? — наконец смог сказать он.
— Да не на Диксоне, а на Чукотке. Их там археологи или палеонтологи в вечной мерзлоте раскопали, а затем оживили и теперь гонят по тундре своим ходом. А чтобы они от голода не померли, приказано каждые 50 километров сбрасывать им сено. Вот я и пришел, чтобы вы нам тонн десять выписали, но желательно только брикетированное, а не осыпью. Иначе — хана.
— Да откуда у меня брикетированное сено? У меня вообще никакого сена нет. Послушай, Котов, ты, часом, не захворал? — участливо поинтересовался начальник.
— Может, доктору позвонить?
— Правильно меня предупреждали, что здесь, на Диксоне, бюрократ на бюрократе, — взорвался летчик.
— Нету сена? Да есть у вас сено! Я точно знаю, только вы его для своих коровок приберегаете, а на летчиков вам наплевать!
И в этот момент дверь в кабинет распахнулась под напором двух десятков человек, что толпились за нею, задыхаясь от сдерживаемого хохота.
Единственный в мире футшток с мамонтовыми клыками вместо груза прослужил экспедиции всю осень...
Илья Павлович Мазурук
Только самоотверженный труд всего коллектива помог стереть одно из последних «белых пятен» на карте Севера, сделать важный вклад в дело изучения и освоения Арктики.
Для работы в Арктике необходимо было трудиться всем вместе и каждому в отдельности, чтобы гидрографы выполняли свою работу нужно было тепло, нужна была вода, еда, связь и транспорт. Все это создавалось огромным коллективом механиков (специалистов - высочайшего класса, когда из сургучной печати ремонтировалось магнето тракторного двигателя), повара, накормить такую ораву крепких мужчин, размороженными продуктами! Радисты поддерживать связь в этом белом враждебном безмолвии, скромные каюры, отважные пилоты.
Я хотел рассказать, только о тех с кем встречался, но рассказ был бы не полным. Так как нельзя не упомянуть полярного летчика - легендарного летчика, Героя Советского Союза - Илью Павловича Мазурука. И коротко тут не получится. Впервые я о нем узнал, прочитав в детстве книгу Михаила Водопьянова «Полярный летчик». Всю богатую приключениями биографию этого выдающегося человека пересказывать не буду, помяну, только касающиеся деятельности в Арктике. Илья Павлович был одним из первых пилотов совершивших полет и посадку самолета на Северный полюс в 1937 году, в те годы это было приближено к героическому подвигу. В те времена о нем ходила такая поговорка: «Не будь дураком, летай с Мазуруком!», за все время полетов в высоких широтах у него не было ни одной аварийной посадки!
В 30-е годы прошлого столетия проходило под знаками индустриализации, коллективизации и освоения высоких полярных широт. Необходимо было изучить и освоить возможность проводки караванов судов по Северному морскому пути, от Мурманска до Владивостока. В комплекс работ и входила экспедиция «СП-1», которую успешно и осуществила четверка полярников.
В те годы имена этой героической команды исследователей были на слуху у всех: Папанин, Кренкель, Федоров и Ширшов. С июня 1937 по февраль 1938
года они провели на льдине 274 дня. В то время это было по современным меркам по популярности, сравнимо только с освоением космоса. Это в наши дни первое живое существо, побывавшее в космосе была собака Лайка, а на льдине в составе дрейфующей экспедиции первым был пес - Веселый.
Собаки на Севере являются надежными и безотказными помощниками для управления и активной работы с оленями. В связи с потребностью оленеводов и возник подобный полярный вид-порода, который должен обязательно постоянно присутствовать в оленьих стадах.
Все время собаки проводят на «свежем воздухе», т.е. в чум их не пускают. Летом псы очень мучаются от мошкары, которая залепляет им глаза и они лапами сильно трут свою морду, иногда даже до крови, поэтому часто «подсаживаются» к костру за компанию с людьми. Зимой же ветер со снегом часто залепляет им глаза, поэтому им также приходится работать лапами. Порода ненецких собак очень напоминает лайку.
В составе экспедиции не предусматривалось наличия животного, но потом в последний момент, кто-то неофициально посчитал, это собака своим присутствием обязательно привнесет элемент психологической разгрузки, потому-то она, как бы и затесалась в суматохе в этот немногочисленный коллектив.
А случилось это следующим образом, все долго готовились, суетились, к моменту отправки героического экипажа в неизвестность свободного плавания, и далеко не все шло гладко. На льдине собралось несколько десятков человек, три самолета, но все равно не хватало, еще нескольких комплектов научных приборов, какого-то оборудования и некоторых очень важных мелочей.
Все это должен был доставить борт возглавляемый Ильей Павловичем Мазуруком, которому впоследствии необходимо было остаться в качестве дежурного экипажа на ближайшем полярном аэродроме, в снегах на случай непредвиденных обстоятельств, на всё время эксперимента.
И то ли преднамеренно, то ли случайно, в самолет запихнули песика Веселого, уже подросшего молодого, необученного охране оленей, этого вертлявого, желавшего всем понравится, черного уроженца с острова Рудольфа.
Когда же ожидаемый самолет приземлился, все истомленные ожиданием кинулись разгружать и складывать груз рядом с палаткой, потому-то на вертящуюся под ногами собаку не обратили внимания. Потом также, в спешке распрощались и улетели, а Веселый оставшись, получил прописку на льдине с полярниками. Потому как предки его были ездовыми ненецкими собаками, он мог спать на снегу и выдерживать морозы, не стремясь пробраться в тепло
палатки.
Через три недели радист Кренкель записал в дневнике:
27 июня. "Пятьдесят килограмм наших ромштексов прокисли еще на самолетах. Начали их есть, хотя и с отвращением, но потом бросили, и стали кормить ими Веселого. Теперь испортились на радость Веселому еще и пятьдесят килограмм свиных отбивных."Таким образом он был еще и поставлен на довольствие».
От подобных подарков собака, оправдывая своё имя, с радостным лаем носилась в рабочие дни неподалеку от лагеря, тем самым, уже заранее упреждая появление белых медведей.
Еще этот "хулиган" был замечен в воровстве продуктов с продсклада, что не наносило особого ущерба, потому, как их было припасено, тароватым Папаниным, с лихвой на пятьсот дней. Ну, а роль «психолога» у него никто не отменял, он и проиграл ее благополучно все время пребывания при коллективе.
После снятия со льдины пес Веселый жил на даче Сталина и питался спецпайком. После возвращения на большую землю один зоопарк предложил забрать знаменитого пса. Ему даже приготовили большой вольер, но народ начал возмущаться — как можно держать папанинца в клетке?
Тогда Веселого забрал к себе на дачу Сталин. Когда Папанин приходил к Сталину в гости, Веселый радостно вилял хвостом, но от хозяина не отходил. Иногда мог облаять по старой памяти.
Меня Веселый не забывал, приветливо махал хвостом, но от нового хозяина не отходил, — вспоминал впоследствии Папанин.
— Все правильно: новый каюр — новая привязанность".
А еще очень характерный эпизод произошел летом 1942 года, описанный В. Пикулем в романе «Океанский патруль», когда одно из американских судов, входивших в разгромленный караван PQ-17, тихо затаилось в бухте одного из затерянных в океане безлюдных островков, предпочитая отстояться, а не доставлять военные грузы в предназначенный порт. Капитан считал, что он задачу выполнил потому, как находится в территориальных водах СССР. Мазурук облетая район поиска маршрута каравана, на гидросамолете, случайно обнаружил эту потерю и приводнился рядом с американцем. Капитан категорически отказывался продолжать плавание, ссылаясь, на то, что договор выполнен, и он будет разговаривать только с «сенатором». Мазурук резко расстегнул реглан и показал на груди знак - депутата Верховного Совета, а после того, как и это не убедило строптивого американца, пригрозил применить оружие. Последнее возымело действие, и судно отправилось в Архангельск.
Впоследствии Илья Павлович командовал восточно-сибирскими коридорами, по которым летали закупленные по ленд-лизу в Америке самолеты.
Прекрасно зная коварство Арктики именно он и возглавил авиаотряд прикрепленный к экспедиции работавшей на ледовом припае.
Вот только несколько запомнившихся эпизодов помощи и работы летчиков полярникам.
В самом начале эпопеи, в конце сентября в Чокурдах прилетел «ИЛ-12», пилотируемый, старейшим полярным летчиком Ильей Павловичем Мазуруком. Самолет шел на Север, на осеннюю ледовую разведку. Хотя маршрут проходил несколько в стороне от Хромской губы, Илья Павлович без колебаний согласился изменить его и сбросить в Хроме все, что нужно. В только начинавшей обосновываться экспедиции закончился хлеб еще кое-что из необходимых мелочей.
На борт погрузили мешков шесть хлеба, запасные части к моторам и килограммов десять стеариновых свечей. Через несколько часов после вылета Мазурук радировал, что, несмотря на отсутствие радиосвязи с Хромой, вывел машину точно на лагерь и сбросил продукты. Сделать это с такой скоростной машины, как «ИЛ-12», оказалось нелегко. Дверь самолета, открывающаяся наружу, прижималась встречным воздушным потоком, и приоткрыть ее стоило громадного труда. Мешки никак не хотели проходить через небольшую щель, пришлось развязать их и сбрасывать хлеб россыпью.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
Этот эпизод назвали «манной с неба», все сброшенное было собрано по светлому времени, ничего не пропало. В первые дни высадки, таким образом сбрасывался и бензин и свечи и запчасти. После того как выпал снег стала возможным посадка самолетов на лыжах.
Годом позже сотрудники экспедиции предприняли морской переход в Алазею. Их попытка, едва не закончилась трагически; только благодаря случайности да чувству товарищества, особенно отличающему советских людей, была предотвращена катастрофа.
Дело обстояло так. Выйдя на моторной шлюпке из устья Колымской протоки, полярники направились в Алазею. Через несколько часов они обнаружили, что компас неисправен. Пасмурное небо не позволяло ориентироваться по солнцу, берега не было видно. Куда же идти?
В это время вдоль побережья с востока на запад летел «ЛИ-2», возвращавшийся в Чокурдах с ледовой разведки. Находившийся на борту самолета гидролог заметил одинокую шлюпку. Откуда она здесь? Самолет снизился, стали видны люди, махавшие шапками и подававшие какие-то сигналы. «Наверное, требуется помощь», — сообразил он. С самолета сбросили вымпел с запиской: «Если терпите аварию, выпустите красную ракету, а если сбились с направления — зеленую». Через несколько минут в воздух взвилась зеленая ракета. С борта самолета, продолжавшего делать круги над лодкой, полетел второй вымпел: «Куда идете? Если в Индигирку, выпускайте красную ракету, а если в Алазею — зеленую, после этого следите за самолетом — укажем направление». В воздух снова взвилась зеленая ракета. Самолет, сделав еще круг, взял курс на Алазею. Лодка пошла по правильному направлению, а летчики повернули в Чокурдах.
Сколько бы пришлось блуждать в море работникам полярной станции, если бы не помощь самолета?
Этот случай еще раз подчеркивает исключительную трудность плавания вдоль берегов западной части Восточно-Сибирского моря.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
Гидрографы. Анатолий Петрович Ленков. Михаил Самуилович Каган.
Но не только на льду и ночью приходилось работать. Так, что бы начать следующий сезон во всеоружии, необходимо было перебросить экспедиционное оборудование, на восток и это можно было сделать только морем.
Предстояло пройти около 100 километров открытым морем. Во время шторма подойти к берегу или найти укрытие невозможно. Суда должны были иметь минимальную осадку, чтобы пройти бар Индигирки и Алазеи, а при морском переходе держаться вблизи берега.
Груза набиралось не менее 30—35 тонн. К сожалению, найти небольшую баржу тонн на 50 не удалось; взяли стотонную с осадкой при полной нагрузке в 0,8 метра. Для буксировки арендовали морской катер «Красноярец» с осадкой в 1,2 метра, с меньшей осадкой, которые могли бы справиться с буксировкой, найти не удалось. В караван включили две моторные лодки. При всех своих недостатках, эта «моторная» лодка обладала громадным в наших условиях достоинством: она имела осадку не более 35—40 сантиметров и могла пройти через любую отмель; вес лодки был так незначителен, что два человека могли легко перетащить ее через любую осушку. Пятым судном был резиновый надувной клипербот.
С караваном шли два гидрографа, оба выпускники «Макаровки 1952года – Анатолий Ленков и Михаил Каган, радист, хозяйственник, трое рабочих, немного знакомых с морским делом, и двое мотористов.
29 августа караван отошел от Песца. Катер буксировал баржу и обе моторные шлюпки. Клипербот вместе с остальным грузом мирно покоился на палубе баржи.
Катер не раз садился на мель, сталкивать его удавалось только при помощи багров. Чем ближе к морю, тем чаще встречались мели и наконец 1 сентября в 25 километрах от устья сплошное мелководье преградило путь. Запустили движок на моторной шлюпке и начали поиски фарватера, но найти его не удалось.
Чтобы убедиться в ее непроходимости, рабочие, сняв сапоги, решили идти пешком поперек протоки, измеряя глубину обычной рейкой. И вот в холодную осеннюю воду вошли несколько человек в трусах и ватных тужурках.
Несколько часов продолжались поиски, но все тщетно: прохода для каравана не было. Продолжать плавание можно было только на шлюпках с осадкой меньше метра.
Решили плыть на лодках, захватив лишь самое необходимое для осенних работ. На следующий день начали разгрузку баржи. Десятки тонн груза пришлось выгружать на берег, и переносить на сухое возвышенное место. Поблизости раскинули палатку и установили мачты антенны.
Утром 5 сентября, дружески попрощавшись, путешественники разделились на три группы: И. Ф. Тыткин на катере, буксирующем баржу, пошел в обратный путь вверх по реке до Чокурдаха; в палатке остался радист Петухов, а семь человек, во главе с гидрографом Михаилом Коганом отправились далее на восток. В Алазею шли две до отказа напруженные моторные лодки, одна из которых буксировала клипербот.
Путь до устья Колымской протоки был нетрудным, и только в самом устье, при выходе в море, встретили такие малые глубины, которые не могли пройти даже лодки с осадкой 0,8 метра. Снова начали вброд искать фарватер. Только лишь после того как часть груза с большой моторной лодки переложили на клипербот и осадка ее уменьшилась до 0,6—0,7 метра, удалось миновать бар протоки. Караван вышел в море.
Ночевали на берегу. Быстро разгрузили лодки, вытянули их на отмель и, наскоро перекусив, уснули как убитые около костра.
6 сентября утром снова вышли в море. На передней лодке был установлен шлюпочный компас. Морские карты оказались бесполезными, так как глубины прибрежного района на них не были показаны, а берег очерчен приблизительно. Навигационным пособием служила копия с планшета промера, выполненного со льда нашей экспедицией.
Отряд взял курс на северо-восток. Пройдя около трех миль, он повернул на восток и пошел параллельно берегу, примерно в двух километрах от него. Гидрограф постоянно вел счисление и прокладку пути, при этом пройденное расстояние определялось по времени и скорости моторных лодок. Глубины измерялись непрерывно.
На горизонте можно было различить низкую линию берега, приподнятую вследствие рефракции. Шли весь день при полном штиле. К 17 часам отряд оказался, согласно счислению, около устья реки Блудной. Решили здесь пристать к берегу и заночевать, но это оказалось не так-то просто. На расстоянии трех-четырех кабельтовых от берега стало так мелко, что двигаться лодкам было нельзя даже на веслах. Оставлять их на ночь на мелководье было рискованно: начнись ночью волнение, и лодки залило бы водой или даже разбило бы о грунт. Ночевать же в открытом море было опасно из-за неожиданных осенних штормов.
После недолгого раздумья отвели лодки подальше в море, где глубины были несколько более метра, и поставили на якорь; все люди за три рейса переправились на сушу на клиперботе. Плавника здесь было достаточно, и вскоре большой костер запылал на берегу. Вахтенный следил за изменениями погоды, а остальные, забравшись в меховые мешки, заснули.
Весь следующий день плыли до реки Алазеи; на траверзе устья оказались только к вечеру. Найти речной фарватер в надвигавшихся сумерках было невозможно; предстояла ночевка в лодках. Безветрие держалось, как по заказу, поверхность воды оставалась зеркально-неподвижной, лодки стояли не шелохнувшись, и люди спокойно дремали до рассвета.
Утром стала видна вершина холма, служившего ориентиром при заходе в устье Алазеи. Взяли магнитный пеленг на этот холм и начали сниматься с якоря. Только успели запустить двигатели, как густой туман закрыл вершину. Видимость уменьшилась до одного кабельтова. Входить в устье пришлось по компасу самым малым ходом, непрерывно измеряя глубины. Моторные лодки часто садились на мель, но постепенно глубины стали увеличиваться, и вскоре, минуя бар, отряд вошел в Алазею, глубины уже достигали 3,5—4 метров. Сквозь рассеивающийся туман проступили контуры низких берегов, вскоре показались и постройки полярной станции.
Почти трехсуточный переход в лодках был закончен. Воодушевленные успехом первого рейса, участники экспедиции решили повторить морское путешествие.
Отдохнув несколько дней, отряд на двух моторных лодках двинулся 11 сентября в Индигирку. На море стоял штиль. Переход по уже знакомой трассе занял всего двое суток.
13 сентября обе лодки подошли к палатке, где оставалось выгруженное с баржи имущество. Караван входил в устье Колымской протоки, когда поднялся легкий ветерок, к утру усилившийся до шторма. Переход был закончен вовремя. Потом ударили морозы, река покрылась льдом. Морские перевозки пришлось прекратить.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
С обоими гидрографами - Ленковым и Каганом я работал более десяти лет, с 1978 по1989 годы, до их ухода на пенсию. Перед пенсией Анатолий Петрович проработал три года по контракту экспертом по изысканиям на Кубе, а через пару лет после ухода на отдых, он заболел и скончался. Наверное, полярникам тропический климат не идет на пользу. Каган и сегодня иногда напоминает о себе по телефону по сегодняшний день.
Полторы сотни изыскателей провели в таких условиях два полевых сезона, и задание было выполнено. Впервые в истории исследований и картографирования Арктики был детально изучен прибрежный район от мыса Святой Нос до Колымского залива.
Результаты измерений толщины льда, наблюдения за его торосистостью и толщиной снегового покрова дали отчетливую картину состояния припая. Все это имело большое значение для проведения транспортных операций, связанных со снабжением населения в бассейнах этих рек.
В ряде мест были проведены геологические исследования, включающие бурение скважин глубиной 5-6 метров. Астрономические определения и проложенное геодезическое обоснование показали, что на существующих картах береговая черта на некоторых участках нанесена неверно. Было, к примеру, установлено, что восточная граница дельты Индигирки проходит значительно западнее.
Колоссальные залежи плавника, простирающиеся далеко на запад от устья Колымы и Колымского залива, стали дополнительным аргументом в суждениях о подъеме северной части Евразийского материка. Жизнь на припае ставила немало практических вопросов.
Надо было бесперебойно снабжать всем необходимым более полутораста человек, работавших на льду, в районе огромной протяженности. Широко применялась авиация, хотя посадочные площадки приходилось искать каждый день в новых местах вслед за продвигавшимися партиями. Использование поставленных на лыжи
самолетов типа «АН-2» полностью себя оправдало.
Вместе с тем, каждая партия имела по 3-4 собачьих упряжки. На них перевозили оборудование промерных групп, удалявшихся на 10-15 километров от подвижных баз экспедиции; подвозили плавник, а во время затяжной пурги, когда самолеты не могли работать, их использовали для аварийной связи.
Беспрецедентная экспедиция Ленморниипроекта 1952-1953 гг. дала практические ответы на многие вопросы, имеющие важное значение для организации исследований в Арктике. Самоотверженный труд состава экспедиции помог стереть одно из последних «белых пятен» на карте Севера.
Отрывок из книги А.И. Косого «На ледовом припае» 1960г.
Продолжение воспоминаний Богданова
За время работы в столь непривычных условиях, конечно же происходили различные события, которые остались надолго в памяти. О некоторых, наиболее памятных эпизодах, и на мой взгляд, представляющих интерес с познавательной точки зрения я и попытался рассказать в виде фрагментов-эпизодов…
В бытность Георгия Константиновича Жукова министром обороны СССР, институту «ГипроАрктика» было поручено выполнить работу по специальному распоряжению этого министерства. То есть это было секретное поручение. А, институт в технических отчетах и иных открытых документах именовался номерным почтовым ящиком. Все измерения, наблюдения, выводы, выполненные по этому объекту и вообще, за Полярным кругом, как правило, скрывались и хранились в «Первом отделе», под грифом «СЕКРЕТНО».
Руководством института мне было выдано «техническое задание» выполнить инженерные изыскания в Ненецком национальном округе, в районе Малоземельской тундры, с целью выбора на местности специальной площадки, которая должна была стать «учебным артиллерийским полигоном». Назначение, которого было определение качества стрельбы радиоуправляемыми крылатыми ракетами-снарядами по центру площадки.
По периметру необходимо было по периметру определить координаты возвышенностей, откуда будут засекаться взрывы ракет, для определения эллипса рассеивания попаданий.
За время работы в столь непривычных условиях, конечно же происходили различные события, которые остались надолго в памяти. О некоторых, наиболее памятных эпизодах, и на мой взгляд, представляющих интерес с познавательной точки зрения я и попытался рассказать в виде фрагментов-эпизодов….
И вот весной в 1957 году, мы с группой рабочих прибыли в г. Нарьян-Мар, где администрацией Ненецкого национального округа, нашему отряду было выделено, для оперативных перевозок, пять оленеводов-пастухов (каюров) и примерно сто двадцать колхозных оленей, которых следовало встретить в поселке Индига, типичным, деревянным, одноэтажным населенным пунктом, в котором проживали в основном ненцы. Помимо основных общественных зданий, там располагался небольшой консервный завод по переработке оленьего мяса.
После нескольких дней ожидания (там все делается неторопливо и основательно, Север не выносит – спешки) появились ненцы с оленями возглавляемые пожилым оленеводом Савватием Андреевичем в возрасте лет 60, который представил нам свою команду пастухов каюров; трех ненцев каюров (женатого, но молодого Семена Выучейского, молодого и холостого Максима, и женатого Петра) и одного коми – холостого Михаила.
Трое каюров предполагало ездить с нами, со своими семьями, женами, детьми, а один (Семен) – даже с тещей. Семейные ненцы, дополнительно к колхозным оленям, нашему стаду, приобщили и своих (у каждой семьи было примерно по 20-30 оленей). Таким образом, в стаде стало более 200 оленей. Ненцы расположились в чумах на окраине поселка и ожидали дальнейших действий. Стадо паслось где-то недалеко от поселка. Для нас, конечно же, было необычно и экзотично знакомиться с ненцами и оленями непосредственно в среде их обитания.
В процессе чаепития в чуме мы обсудили с оленеводами особенности нашей предстоящей работы в лесотундровой и тундровой местности округа и маршруты передвижения., а так же наметили время выезда.
Наконец в назначенный день, погрузив на сани продовольствие, оборудование и другие грузы, мы двинулись к месту назначения.
Был полярный день, круглосуточно светило солнце, но жарко не было. Передвигаясь в сутки по 20-25 километров, мы на третьи сутки прибыли к месту первой стоянки. При переезде ночью ненцы быстро устанавливали несколько чумов, и мы устраивались – кто вместе с ненцами в чуме (нам они выделяли в двух чумах по половине чума), а кто на открытом воздухе, на раскладушках в спальных мешках.
Ненцы
Ненцы, с которыми мы работали и проводили время, были тундровыми оленеводами. Оленеводы, как правило, с семьями ведут кочующий образ жизни, двигаясь вместе с оленьими стадами. В стаде обычно три-четыре тысячи голов. Летом стада, спасаясь от мошкары, передвигаются к северу, а зимой, наоборот – к югу, в лесотундру, по определенным маршрутам. Периодически такие стада делают на маршрутах временные остановки и пасутся на одном месте неделю, полторы., а ненцы на это время строят несколько чумов, образуя стойбище.
Ненцы зимой и летом ездят на деревянных санях, запряженных несколькими оленями – от двух до пяти, в зависимости от целей поездки. Управляют оленями с помощью кожаных вожжей и длинной (до четырех метров) палки (на ненецком языке – хореем) с костяным наконечником. В упряжке один олень (крайний слева) является ведущим, с помощью которого и управляется вся упряжка. Такого оленя ненцы загодя «натаскивают»
(тренируют) в течение нескольких месяцев на эту роль. В сбруе у него над левым глазом крепят специальную костяшку, с помощью которой управляют: дернут один раз – влево поворачивай, дернут два раза – вправо, За ведущим оленем двигаются остальные, так как все - в связке.
Грузы перевозят цугом, запрягая по четыре-пять оленьих упряжек друг за другом, связывая меду собой ремнями, по два оленя в упряжке, образуя, таким образом своеобразный обоз.
В таком обозе бывали случаи, когда какой-либо олень начинает «сачковать», то есть перестает тащить сани, а поэтому впереди идущий олень вынужден за шею тянуть его за собой. Когда такое «безобразие» замечает ненец, ведущий обоз, он сразу же окриком приказывает собаке, бегущей рядом с его санями, «разобраться» с этим оленем. Собака натасканная в таких случаях на определенные действия, пробегает вдоль обоза, находит «нерадивого» оленя, которого волокут другие, сразу же кусает его за ногу и быстро отпрыгивает в сторону, а олень вскакивает и, оглядываясь на обидчика, старается лягнуть ее. Собака продолжает бежать рядом и следит, чтобы олень вновь не подал, а тащил сани, а олень также следит за собакой. Собака знает это, бежит рядом, выбирает момент снова кусает ногу и мгновенно отскакивает, так как олень может и покалечить. Так продолжается до тех пор пока олень не станет тянуть сани, как положено. Такие сцены повторяются довольно часто, и наблюдать их было интересно и весело.
Ненцы свободно говорили по-русски, однако также разговаривали и на своем языке. Ненецкий разговорный язык существует, но письменности я не встречал.
Разговаривая на русском языке они спокойно, как бы между прочим, употребляют совершенно непотребные, непристойные слова. Дети иногда пользуются таким же лексиконом, не задумываясь о значении тех или иных слов.
Ненецкий язык своеобразный, некоторые фразы в зависимости от интонации, могут обозначать различные действия во времени. Например фраза: «Мань хантам педре», может означать «Я поехал в лес», « Я выехал из леса», «Я буду в лесу» и т. д. И еще имеются некоторые забавные превращения какого-нибудь существительного во множественное: например, слово «озеро» на ненецком языке «о», «много озер» - «оэ», «палка» - «у», «много палок» - «уэ». Олень на ненецком языке - «бык», «олениха» - «хаптерка», а молодая олениха – «важенка».
Основные обязанности у ненцев в работе распределены так: ненцы-мужчины выполняют всю работу с оленями, пасут их и запрягают, изготавливают и чинят сани, а так же обучают оленей и собак, женщины же строят чумы, готовят пищу и занимаются с детьми.
Обычная верхняя одежда у них называется малица, она обычно с капюшоном, сшита из
оленьих шкур мехом внутрь, а для сильных морозов имеется савик, который одевается сверху малицы, изготавливают тоже из шкур, но мехом наружу. Сапоги водонепроницаемые, шьют также из шкур, но оленьих ног – камусов. Женщины свою одежду и одежду детей часто украшают бисером. Важным украшением и значимостью (почти как талисман) для женщины является связка различных ключей, привязанных на поясе – непонятно от каких замков, но это не важно, считается, что чем больше ключей, тем лучше и значимее. Питаются ненцы в основном мясом, рыбой и макаронами, любят крепкий чай, а также любят выпить горячительные напитки. Мясо жарят непосредственно на печке, без сковородки, там же пекут оладьи. Как не странно, но утром они умывались из ковша, подвешенного на шнурке. Хотя такое умывание напоминало скорее полоскание лица. Вероисповедание там православное, но я не наблюдал у них проведения каких-либо обрядов. В то же время мне было известно, что в районе лесотундры имелась часовня, которую ненцы эпизодически посещали, большей частью для приношений в дар богу: каких либо предметов обихода, одежду или деньги.
Чумы
Чум – это временный дом кочующих ненцев. Конструкция чума довольно простая, в разобранном виде состоит из нескольких десятков пяти-шести метровых шестов. Более двадцати оленьих шкур, досок для пола и железной печки. Интересно, что летом оленьи шкуры, которыми покрывают чум, без шерсти, а зимой – с шерстью. При замене шкур с летних на зимние ненцы подъезжают к определенному месту, где на санях находятся зимние шкуры, оставленные весной, и происходит просто замена оленьих саней, при этом до весны сани никто не охраняет. К каждой шкуре с двух сторон привязывают два длинных шнура, с помощью которых привязывают шкуры к конусу-каркасу чума, обвязывая их вокруг. Пол в чуме укладывают из досок, длина которых соответствует внутреннему кругу чума, железную печку с длинными трубами устанавливают посередине круга ( до войны вместо печки внутри разжигали костер). Когда топили печку сырыми дровами, а это бывало част, дым наполнял почти все помещение, и общение друг с другомпроисходило только лежа.
Кроме элементов самого чума, каждая семья возила с собой обеденный столик, кухонный инвентарь, постельные принадлежности (перины, одеяла, подушки) и занавески. Освещался чум внутри с помощью керосиновой лампы, а отапливался дровами, которые часто возили с собой, особенно зимой. Летом воду брали из водоемов, а зимой иногда пользовались водой из снега. Зимой с вечера в чуме было тепло, а утром все тепло улетучивалось и температура внутри становилась такая же, как и снаружи.
Олени
Наши северные олени красивые и трудолюбивые животные, в Северной Америке
аналогичных оленей называют «североамериканские карибу» Кстати северные олени имеются в северных районах Швеции, Норвегии и Финляндии.
В округе стада формировали из нескольких стад, в свою очередь образовывали колхозы. Каждому колхозу приписывалась определенная территория тундры округа в виде полосы шириной около тридцати километров, по которому стадо и перемещалось.
Для ненцев олени всё: одежда, пища, транспорт, а также шерсть, используемая для постельных принадлежностей и шкур для покрытия чумов. Питаются олени в основном мхом-ягелем, но очень любят грибы, в поисках которых могут ночью далеко уходить от стоянки.
В основном грибы подосиновики (хотя осин я не встречал) и подберезовики, березы растут, но высотой всего несколько десятков сантиметров. Все грибы не червивые, так как вечная мерзлота. Кстати по той же причине в тундре нет и змей. Олени очень выносливые и могут обходиться без пищи и воды несколько дней. Бывали случаи, когда мы заезжали в какой-либо поселок, в котором у наших каюров были родственники или знакомые и они два или три дня «гуляли», а олени стояли привязанные к забору и молчали. При отъезде, бывало, один или два оленя не тянули сани и сразу падали, так как были голодными. Ненцы их отвязывали и бросали. На мой вопрос,
- А как же они останутся «безхозными», пропадут?
- Ничего с ними не будет, недельку - другую откормятся, отдохнут, а потом приедем за ними и заберем,- отвечали они.
У оленей широкие копыта, это позволяет им спокойно передвигаться по болотистым местам и плотному снегу, не проваливаясь. Но иногда бывало, что они проваливались, либо в ручье, либо в жидкой полынье в торфянике или в рыхлом снегу, и тогда приходилось их вытаскивать за рога. Несмотря на относительно небольшой вес оленей (50-70 кг), распрягать их из упряжки, а затем вытаскивать в таких случаях бывало не просто.
На льду озер оленья упряжка может очень быстро ездить, со скоростью 50-60километров в час, при этом приходилось особенно внимательно, следить за тем, чтобы куски плотного снега, которые вылетают у оленей из под копыт, не попали в лицо.
Шерсть у оленей особая, ворсинки внутри пустотелые, тем самым обеспечивается воздушная защитная прослойка по всему телу, поэтому им тепло и не страшны даже самые свирепые морозы.
Собаки
Собаки на Севере являются надежными и безотказными помощниками для управления и активной работы с оленями, поэтому должны обязательно присутствовать в стадах. К работе с оленями собак приучают с раннего возраста. В нашем стаде при отряде тоже было несколько таких собак. Все время собаки проводят на «свежем воздухе», т.е. в чум их не пускают. Летом псы очень мучаются от мошкары, которая залепляет им глаза и они лапами сильно трут свою морду, иногда даже до крови, поэтому часто «подсаживаются» к костру за компанию с людьми. Зимой же ветер со снегом часто залепляет им глаза, поэтому им также приходится работать лапами. Порода ненецких собак очень напоминает лайку, они обычно среднего роста, но было исключение.
Однажды в одном из поселков, куда мы как-то «заскочили», нас встретил пес огромного роста, таких больших мне больше не приходилось встречать.
Этот пес по кличке Жора был очень добродушен, несмотря на то, что впервые нас видел. Он вставал на задние лапы а передними спокойно доставал до моих плеч. Хозяин его очень уважительно о нем отзывался и говорил, Жора – хороший «работяга», его обычно берут на зимнюю рыбалку, так как он может тащить по замерзшему льду сани с грузом до трехсот килограммов.
Дора Ивановна
В нашем отряде в процессе работы возникали различные истории, в том числе и забавные. Одна из них была связана с собакой.
Не помню, откуда в начале нашей работы у нас появился щенок из породы дворняжек и как-то быстро к нам привык, привыкли и мы к нему. Этой собачке дали имя Дора, а потом, кто-то в разговоре в сказал, в шутку, что солиднее и лучше звучит, если мы будем ее называть Дора Ивановна. Эта кличка пришлась всем по нраву и к ней пристала.
Так как собачка была еще щенком, то при переездах она не могла бежать за обозом, поэтому ее заталкивали в железную печку, которую привязывали к саням. Когда ее выпускали на остановках, то картина представляла веселое зрелище, так как она была вся в саже и походила на какого-то непонятного черного зверька. Очень радуясь свободе, она бегала и лезла ко всем с лаской, а все от нее шарахались, чтобы не пачкаться. И это всех развлекало.
Я бы не стал об этом писать, так как многие в жизни испытывали не раз подобные радостные и приятные минуты, общения с малыми животными в разных ситуациях, и ничего тут необычного. Но с нашим щенком всплыло в памяти необычное событие.
А дело было в ее кличке. Мы и не подозревали, что назвав ее Дорой Ивановной, вызовем неожиданную реакцию со стороны ненцев, которые удивлялись, как это может быть у собаки отчество – Ивановна. Значит, пса-отца Иваном звали, что ли?... И откуда вы знали ее родителя Ивана? И пошло, поехало… Это нас забавляло, и каждый старался «вспомнить», когда и где этого пса-отца «знал и видел»…
От наших ненцев пошла молва по округу, что в отряде есть собака, которую зовут Дора Ивановна. К нашему удивлению, к нам несколько раз приезжали «в гости» ненцы, чтобы посмотреть на чудного песика, у которого отец Иван.
Самое удивительное, что они обсуждали это событие, радовались вместе с детьми, а с ними радовались и мы. Конечно, же мы поддерживали это настроение, что рассказывали разные байки, как в городах чтят родословную собак, как их награждают медалями и как собаки гордятся этими наградами и пр. уезжали наши гости очень довольные, что побывали у нас.
Кстати в конце работы в Индиге, наша Дора Ивановна от нас сбежала, но на призыв «Дора Ивановна» отзывалась и прибегала, виляя хвостом.
Свои вошки – это «хорошие ручные» вошки
Мы не подозревали, что относительно близкие контакты с ненцами, особенно в чумах, практически с первых же дней будут создавать нам бытовые неприятности, с которыми придется активно бороться
Дело в том, что неожиданно и почти одновременно, мы обнаружили у себя невиданных нами до сих пор насекомых под названием вши. В тот момент мы никак не могли понять, каким образом они к нам перекочевали. Мы начали сообща обдумывать, как с ними бороться. Решили перед сном будем их выжигать на костре. Каждый раздевался почти до гола и, вывернув наизнанку одежду, шел с ней к костру. Со стороны это выглядело своеобразно и забавно, так как мы в полуобнаженном виде, окружив костер, старались как можно энергичнее потрясти свою одежду над пламенем, пытаясь получше и поскорее выжечь непрошенных «гостей».
Несмотря на принимаемые меры, проходило несколько дней – и вошки вновь появлялись. Было ясно, что подобным образом нам с ними не справится.
Обсудив ситуацию, решили принять радикальные меры. Я послал одного из наших ребят с каюром в Индигу, что бы он купил самое эффективное средство против таких «насекомых-налетчиков». Они добросовестно выполнили просьбу и привезли …два килограмма дуста (ДДТ), который им посоветовали в магазине. Один килограмм дуста мы передали Саватию Андреевичу со словами, что бы они, так же посыпались порошком, так
как трудно бороться с насекомыми в одностороннем порядке. Теперь мы проводили каждый вечер своеобразный ритуал. Перед сном раздевались по пояс, натирались порошком дуста, сверху надевали нательную рубашку и залезали во вкладыши спальных мешков. Внешне покрытые белым порошком, мы были похожи на папуасов.
Это было, конечно, смешное зрелище, но малоприятное , хотя и вынужденное мероприятие.
Прошла неделя, другая – вроде бы вошки нас беспокоить перестали, и мы стали натираться через день. В это же время я поинтересовался у Саватия , какие у них успехи в борьбе с насекомыми. Он отозвал меня в сторону и тихо сказал:
- Знаешь, Юрий, ты, конечно, не ругайся, но мы между собой решили не посыпать себя этим порошком. Объяснил он это решение следующим образом: много лет назад здесь в округе работала экспедиция, вроде нашей, и он там тоже работал. Так вот, начальник той экспедиции предложил им против вшей тоже какой-то порошок, они послушались и обсыпали себя каждый день, и вши погибали. Однако видимо не все погибли, так как после отъезда экспедиции через некоторое время они снова появились, но видимо, стали от этого порошка очень злыми и начали сильнее кусать. Поэтому они решили их не дразнить, так как «вы уедите, а они здесь останутся, а вошки уже к нам привыкли и стали своими как бы ручными».
Бывалые торговые работнички
Однажды в летний вечер после плодотворной работы и плотного ужина «по случаю» с хорошим настроением, мы все собрались у костра. Погода и обстановка располагали к разным, в том числе и откровенным разговорам. В процессе обсуждения различных историй неожиданно один из наших ленинградских рабочих сказал, что он для поддержания интереса в разговоре мог бы рассказать, почему он сейчас в тундре, с нами.. Все, конечно же, согласились и приготовились внимательно слушать.
Он начал свой рассказ с того, что в Ленинграде работал шофером на грузовой машине, на одной снабженческой базе. На базу различные овощи и фрукты (картошку, морковку, огурцы яблоки и др.) привозили с Бадаевских складов.
Для того, что бы самим отовариваться, мы, - говорил он, - с напарником действовали по простой схеме: заезжали на территорию складов, взвешивались на автомобильных весах и ехали к складу за товаром. Пока шла погрузка продуктов, за которыми я наблюдал, мой напарник сливал воду из радиатора, литров 15-20 воды (два-три ведра), а после завершения погрузки мы на одном вентиляторе доезжали до весов и снова взвешивались. После этого спокойно выезжали за ворота, заливали радиатор водой и спокойно
прикидывали наш доход – либо в виде картошки и лука, либо в арбузах и яблоках и т.д. Сделав несколько рейсов «прибыль» развозили по домам. Так бы и продолжалось, но тут началась организованная нашей компартией очередная кампания по проверке торговых работников. Некоторых начали «привлекать» , а кое-кого и сажать. Вот я и решил, что будет лучше и спокойнее переждать все это на свежем воздухе.
Тут так же неожиданно, в разговор вклинился еще один наш рабочий из Ленинграда со словами: « Надо же, и я то же «в бегах» из торговли». И он рассказал следующее: в одном небольшом продовольственном магазине он был заведующим и торговал продуктами с напарником. Продавая товар они, естественно, не забывали и себя. Так вот, в период той же кампании по проверке торговых предприятий, проводимой по инициативе ЦК КПСС, они у себя решили сами провести переучет. Оказалось, что вся продукция, находящаяся в магазине - уже их собственность. Это его здорово насторожило. Он быстренько, чтобы «не подсесть» быстренько оформился «по собственному желанию», решив на время куда-нибудь временно уехать – и вот он здесь.
Тут, к большому удивлению, выступил еще один рабочий, в прошлом тоже работник торговли. Это всех здорово развеселило, и мы услышали очередную «байку» про торговый мир.
«Я также работал на продовольственной базе на Васильевском острове, на машине шофером с напарником. Обычно мы развозили по магазинам продукты. В том числе и спиртное – бутылке с водкой в ящиках. При перевозке нам «на бой» была положена одна бутылка водки за аккуратную езду с таким бьющимся товаром. Сами понимаете, что одна бутылка водки на двоих…маловато, да к тому же и не часто развозили водку. Поэтому для дополнительного «отбора» спиртного мы использовали схему, рекомендованную нам коллегами по работе.
Получив на базе товар с водкой для магазина, мы заезжали ко мне домой, где заранее было приготовлено все необходимое для проведения «операции» по изъятию водки из бутылок. С несколькими бутылками мы проделывали следующее: донышко каждой бутылки перевязывали специально заготовленным шнурком, смоченным в бензине, затем поджигали шнурок у перевернутой бутылки, после чего аккуратно отбивали донышко, которое отделялось, как ножом срезанное.
А дальше все просто: из бутылки выливали водку, вместо нее заливали воду, а бутылку аккуратно перевернув, ставили обратно в ящик. Донышко плотно прилегало к бутылке, так что вода не вытекала, и мы ящики с несколькими бутылками с водой довозили до места. Даже если и вытекала, то мы все сваливали на складских работников.
Вот такие «исповеди» мы услышали у костра от наших работничков. Впрочем, мне не очень верилось, что рассказанные ими «криминально-торговые» истории так просты. По
всей вероятности, причина их отъезда из города была более основательна. Странно было и то, что они вроде бы и не знакомы друг с другом, и воровали в разных местах, а оказались все трое из торговой сферы вместе в одной экспедиции. Правда, меня в то время это обстоятельство не очень беспокоило.
«Свежий олень»
Как-то поздней осенью нам захотелось отведать свежего оленьего мяса, и я обратился к нашим оленеводам, можно ли одного оленя пустить в расход. Наш «командир» ненцев Савватий Андреевич не возражал, но сказал, что для этой цели лучше поехать в стойбище и договориться об обмене нашего рабочего оленя на «свежего» полевого оленя из колхозного стада.
В один из ясных дней мы поехали в ближайшее стойбище, которое, по нашим расчетам находилось на расстоянии 5-6 километров от нашей стоянки. Проехали мы эти километры быстро и увидели стойбище, в котором было с десяток чумов. После приветствия и объяснения причины нашего приезда ненцы согласились и пригласили нас в гости на чай в чум на совещание. В тоже время двое ненцев на упряжках и собаками поехали, как они высказались, «за стадом». Переговоры за чаем были на ненецком языке и, как мне показалось, эмоциональными и довольно продолжительными, но скоро закончились. На мой вопрос о чем они так долго говорили и что так долго обсуждали, наш Савватий Андреевич сказал. Что они решали, какого оленя они нам отдадут. Я удивился, как это можно обсуждать и выбирать за столом ( обычно в чумах не столы, а столики на коротких ножках) одного оленя из стада? В стаде ведь три тысячи голов, и все олени вроде бы одинаковы, на одно, так сказать лицо (морду)?
На это Савватий .Андреевич. сказал, что на то они и пастухи, чтобы знать всех своих оленей.
Все же для меня это была очередная загадка. После чая мы вышли из чума, чтобы наблюдать процесс ловли оговоренного оленя. Оказывается, технология такого действия похожа на своеобразный спектакль.
Вот вдали появилось огромное стадо плотно идущих оленей, сопровождаемое пастухами и собаками. Для встречи стада вышли к подножию пригорка двое ненцев с хореями-шестами и, встав друг против друга на расстоянии восьми метров, каждый с поднятым хореем образовали своеобразные ворота, через которые, оказывается должно пройти все стадо. Перед этими «воротами» на пригорке встал другой ненец с лассо (тензеем) и он должен был в потоке шагающих оленей найти «приговоренного» оленя и набросив на его рога тензея вытащить его из стада.
Удивлению нашему не было границ: во первых как такое огромное стадо будет идти строго в ворота, когда кругом тундра и никаких препятствий нет, и, во-вторых, каким
образом в таком изобилии оленьих рогов увидеть нужного оленя и на его рога накинуть петлю?
Однако на наших глазах все происходило, так как говорили ненцы, то есть почти как в цирке. Олени прижимая друг друга, плотным строем шли в эти «ворота», шумно стуча рогами, а пройдя их тут же разбредались по тундре, пощипывая мох-ягель (в тот момент вспомнил расхожую фразу – «стадное чувство», часто используемое и для людей).
Несмотря на шум проходящих оленей, стали слышны выкрики ненцев, оповещающих, что видят нужного оленя. Ненец на пригорке также увидел этого оленя и бросил тензей, но промахнулся. Тут же двое пастухов, ругаясь, своими хореями как бы закрыли «ворота», прекратив движение оленей, что то крикнули ненцам погонщикам оленей. Погонщики, вместе с собаками развернули ту часть стада, которые прошли «ворота» и направили их обратно. Вот тут ненец с тензеем не промахнулся. Подтянув оленя к себе, подождал, пока другой точным ударом ножа не поразил животное. Олень был убит мгновенно. Пастухи тут же освежевали тушу и стали пить теплую кровь. Оказывается таков обычай.
А в это время буквально рядом другие олени спокойно щипали ягель, не обращая внимания на происходящее.
Пурга в пути
Как-то в ноябре мы с Саватием Андреевичем на двух упряжках направились в очередную поездку на вершину одного из близлежащих холмов расположенного, примерно в пятнадцати километрах от нашей стоянки. Стояла тихая, ясная и морозная погода. Олени довольно быстро бежали по плотному снегу. Проехав примерно половину пути Саватий Андреевич остановился и сказал мне, что здесь, пожалуй, нам надо остановиться и переждать пургу. На мой удивленный вопрос,
- Почему? если кругом тихо и ясно,
Он показал на горизонт, где была видна кромка облаков, которая его каким-то образом «оповещала», что будет пурга. Я этих облаках ничего подозрительного не увидел. Тем не менее, сопротивляться не стал. Каюр обстоятельно рассказал мне, что и как я должен делать, и где мне лучше закопаться, в снег.
Сам же он своих и моих оленей закопал «веером», вытащил из саней деревянную лопату, воткнул ее рядом и рядом же положил на снег хорей, сказав мне, что это будет направление нашего движения после пурги, так как рельеф вокруг поменяется. За это время облака становились все ближе и ближе к нам. Андреевич, еще сказал, что пурга обычно длиться один, три или пять дней, поэтому надо быть готовым ко всему.
Выполнив наставления нашего старейшего оленевода, я вместе с ним закопался в снег, устроился поудобней, и стал ждать. Вскоре все произошло, как он и предсказывал. Здорово запуржило, и мы из-за шума ветра перестали общаться друг с другом, хотя и были рядом. Видимость резко упала, стало мрачно и очень ветрено. Было такое впечатление, что снег не падает, как обычно, а проносится в воздухе в виде сплошных белых полос со своеобразным шуршащим звуком. Зрелище было интересное и необычное т,к. раньше такие явления наблюдал либо из окна дома, либо в кинофильме. Тут же пурга рядом, вокруг тебя, и ты как бы в ней. Руку протяни - и можно её «потрогать», такое ощущение, как будто попал в другой мир. Несмотря на такую близость разгула стихии, помню хорошо, что страха не было, было большое любопытство и интерес.
Проходили минуты и часы, чувствовалось, что температура воздуха повышается. Меня здорово занесло снегом. Для дыхания приходилось поддерживать дыру в снегу. Холода я не ощущал так как помимо основной одежды на мне сверху был савик, а ногах торбоза. Несмотря на неподвижность и отсиживание в снегу, как в берлоге, время проходило незаметно и довольно быстро появились разные мысли и воспоминания о прошлом, иногда в полудреме.
Нам повезло, пурга продолжалась немногим более суток. Когда погода успокоилась, мы вдвоем почти одновременно вылезли из своих снежных убежищ и я, оглядываясь вокруг, действительно увидел, что рельеф из-за снега во многом изменился. Но тут я обратил внимание, что не вижу наших оленей. Об этом я сообщил каюру, он в ответ показал на снежные бугры и торчащие кончики оленьих рогов, похожие на небольшие кусты, и сказал, что их надо откапывать.
Оленей мы раскопали с помощью деревянной лопаты. Перекусили строганиной из сырого мороженого оленьего мяса и двинулись вперед по направлению, отмеченному перед пургой хореем…
Пургу в течении трех суток мне пришлось пережить, через несколько месяцев вместе с военными строителями. Мы с коллегой располагались в штабе, в большой сорокаместной палатке ,где вместе с нам было еще чуть более десяти человек, офицеров и солдат.
Это событие стало также памятным, так как трое суток мы провели в замкнутом пространстве палатки с непредсказуемыми последствиями. Палатка внутри опиралась на две стойки, возле одной из которых находилась железная печка в вид бочки. В первый же день пурги намело столько снега, что под его тяжестью стойка у печки, почти на одну треть вошла в грунт, а вторая сломалась. Сразу же часть верха палатки стой стороны и закрыла выход из палатки. Поэтому для того, чтобы выйти на свежий воздух «проветриться», приходилось вылезать через отверстие для трубы. Помню, как утром на второй день пурги открыл глаза от крика дежурного и увидел, что на нас сверху тихо, но неизбежно под тяжестью снега брезентовый верх палатки. В одно мгновение мы с
напарником прямо в спальных мешках свалились с раскладушек и отползли в сторону. А натянутый от снега верх брезента палатки плавно «улегся» на наши раскладушки, которые вытащить уже не удалось. Зрелище было очень интересное, но хорошо, что мы наблюдали его со стороны.
Встреча Нового года в тундре
По заданию свою работу мы должны выполнять, как всегда «в темпе». Однако погодные условия и организационные особенности вносили свои коррективы. Но все же главным тормозом была даже не погода, и не организация работ, а особенности отношения к нашей работе самих ненцев. Они не очень воспринимали значимость самой работы и соответственно заданных сроков. Они делали свое дело так, как привыкли – «быстро», но не спеша».
Обычно день у нас начинался в восемь часов утра, и после умывания, одевания и завтрака мы практически к десяти утра уже были готовы к очередной поездке. У ненцев же все происходило по привычному для них распорядку: вставали вроде бы вместе с нами, пили чай, потом двое пастухов уезжали искать оленей, которые за ночь уходили далеко от стоянки. Пригоняли стадо запрягали, для поездки на очередной пункт обычно две или три упряжки оленей, затем снова чай, и только к 12 часам, а то и в 13 часов заявляли, что готовы. И так практически каждый раз при очередном выезде, несмотря на на уговоры, доводы, аргументы. А так как приближалась зима и продолжительность светлого времени сокращалась, то шансы на ускоренную работу уменьшались.
Но неожиданно нам провезло, и обстановка резко изменилась после произошедших необычных событий и обстоятельств.
Каюр-пастух оленей Семен Выучейский работал и перемещался с нашим отрядом вместе с беременной женой, малолетней дочкой и тещей, которая была зачислена в отряд по его настоянию так же пастухом.
Так вот как-то я обратил внимание, что у жены Семена довольно большой живот и мне показалось, что момент рождения ребенка должен скоро наступить. Я образно представил себе картину рождения ребенка в чуме, в тундре, в антисанитарных условиях – и мало того, что это еще один тормоз в работе, но и большая ответственность, но уже другого плана, чем работа.
Поэтому сразу же высказал Семену свои опасения и объяснил, что по причине рождения ребенка никак нельзя задерживаться в работе, этот довод никто из моего руководства принимать во внимание не будет. Поэтому его жену нужно срочно отправлять в стойбище, т.е. «в стадо», где наверняка есть медсестра и соответствующие условия для родов. На это о вместе с тещей, начали меня убеждать, чтобы я не
беспокоился, так как у них, у ненцев случаи рождения в полевых условиях, бывали, и они с новорожденным ребенком через день запросто ехали дальше.
Однако я продолжал настаивать, исходя из чисто человеческих позиций. После довольно продолжительных переговоров я привел им наиболее весомый довод – об ответственности за последствия в случае неудачных родов и, наконец-то, убедил их
В необходимости отъезда его жены вместе с тещей «в стадо», где она будет спокойно рожать там в «нормальных» условиях. Тещу Семена «работающую» в отряде пастухом, я рассчитывал. Но об этом в институт не сообщил, а на ее будущую зарплату и полевые мы купили продукты, в том числе ящик макарон, мешок замороженных говяжьих языков, два ящика водки, ящик спирта, два килограмма шоколада, и др. и ящик сигарет. В ведомости на зарплату за нее расписаться было не сложно, так как она «расписывалась» тремя буквами, обозначающими ее ФИО.
Наличие водки – своеобразной валюты – создало возможность ускорить процессы как своевременному выезду на заданный пункт, так и другие перемещения. Теперь награда за каждую своевременную поездку объявлялась либо бутылка водки, либо бутылка спирта.
Однако, несмотря на ускоренный процесс нашей работы за счет своеобразного «допинга», мы к приближающемуся Новому году все-таки оказались в тундре, поэтому праздник нам пришлось организовывать на месте.
Для начала мы попросили нашего каюра (по национальности коми) съездить за хорошей елкой с шишками. Он появился на второй день с прекрасной елкой и большой сумкой с продуктами, как он выразился, с новогодними подарками: несколько бутылок шампанского и коньяка, конфеты и консервированные фрукты.
На мой удивленный вопрос, где это он был и откуда деньги, он ШЕПОТОМ, откровенно сказал мне, что был в Индиге, а деньги… деньги взял в часовне. На мое восклицание, что это же кощунство – брать то, что приносят богу, он спокойно ответил, что ему точно известно: приношения забирают сотрудники районной комсомольской организации, которые примерно раз в квартал заглядывают в часовню и забирают всё, в том числе и деньги, как бы для детских домов. Поэтому он справедливо посчитал, что ничего у них не убудет, «перебьются» в этот раз, ведь мы тоже хотим хорошо встречать Новый год.
Убедительно доказал, пришлось, с такими доводами согласиться. Мы на радость детям и нам самим, установили на улице ёлку, украсили ее как могли, в том числе плитками шоколада, конфетами самодельными игрушками. Под бой курантов пили шампанское, кричали «Уррр-а-а», стреляли из ракетниц, пели разные песни и веселились. Было очень необычно и для нас, и тем более, для ненцев. Необычность создавали огромный купол неба со звездами, тишина, мороз, сполохи северного сияния. Непонятный для оленей и
ненцев шум в морозной тишине и восторженные крики. Тем не менее, все вокруг принимали в этом активное участие.
Помню я спросил у Савватия Андреевича а как они вообще отмечают вот такие праздники. Он ответил, что для них всегда праздник, когда есть что выпить и есть с кем поговорить, а «просто так мы праздники не отмечаем».
Полевая сумка пропала
В марте 1958 года мы закончили работу и расположились с нашими ненцами на последней стоянке, примерно в 25 километрах от поселка Индига. После оперативного обсуждения ситуации мы решили не тащиться обозом, а наутро налегке, за один день махнуть до поселка на четырех оленьих упряжках: два каюра, молодой ненец Максим, с коми Мишей и я взял с собой инженера Голобородько Ю.И.
С утра показалось, что погода будет благоприятствовать нашей поездке, несмотря на на поземок – северный ветер со снегом, дующий вдоль поверхности земли. Все документы о работе отряда и карты с нанесенными опорными точками полигона были аккуратно уложены в полевую сумку. Сумку я привязал на своих санях веревкой, используемой для увязки грузов. И мы двинулись в путь. Проехав более половины дороги, мы притормозили на берегу речки с обрывистыми берегами, которая была почти вся занесена снегом. Олени не раздумывая, сходу прыгнули с берега в снег и провалились по шею, а сани спокойно наехали на них сверху. Я невольно выпрыгнул в сне, тоже провалился – и вдруг обнаружил, что на моих санях, там, где была полевая сумка, просто болтается веревка. У меня, конечно, внутри екнуло и как будто, что-то оборвалось. Я мгновенно представил себе возможное развитие событий по возвращении в Ленинград, без полевых материалов и секретных карт.
Мы сразу же остановились, и я сказал Максиму, что моя сумка каким-то образом отвязалась и вывалилась из саней. А он сообщил, что видел болтающийся конец веревки еще на повороте, в 4-5 километрах отсюда.
Я вынужден был прекратить дальнейшее движение, попросил Максима вернуться по следу назад и попробовать найти сумку. Тут же я ему сказал, что в случае успеха в поиске сумки выплачу ему награду 200 рублей (примерно месячная зарплата) и обещал, что когда приедем в Индигу и станем отмечать это событие за столом, он будет пить и есть столько, сколько сможет.
Максим развернулся и уехал на поиски.
Состояние у меня было очень тревожное, тем более, что уже смеркалось, и поземок продолжался. Что бы представить себе поиск в такую погоду и как-то отвлечься, я прошелся пешком по следу только что отъехавшего Максима. Тревога моя еще больше
усилилась, так как я убедился, что в отдельных местах снег полностью заметает следы от саней, и они почти пропадают…
Шли томительные минуты, мы между собой не разговаривали, осмысливая и каждый по своему, осознавая произошедшее событие. Так прошло часа три. Вдруг слышим шум приближающейся оленей упряжки – и наконец, появляется довольное лицо Максима. Значит нашел!!! До сих пор помню, как какая-то жаркая волна появилась у меня внутри и пробежала по всему телу, и сразу же возникло приятное состояние, которое я раньше прежде не испытывал, даже захотелось кричать «ура-а-а!»
Когда прошли первые минуты радости, невольно возник вопрос, как это ему удалось найти сумку в столь неблагоприятную погоду? Оказывается, сумку уже занесло снегом, но поскольку он ехал точно(!) по следу, то копытами олени выбили пропажу из-под снега и Максим тут же ее заметил – так он объяснил находку.
Надо сказать, что уменье ездить на оленях точно по своим следам меня всегда удивляло и даже восхищало. Мы часто возвращались на стоянку с пункта обсервации практически уже ночью, а иногда в тени деревьев и иногда я точно ехал за санями каюра, порой даже не видя его оленей. На временных стоянках я частенько интересовался, правильно ли мы едем.
На что Максим или кто-либо другой проходил со мной немного вперед и я, освещая снег фонарем, находил старые следы саней и убеждался в правильности пути. Таким образом, это лишний раз подтверждало, что вся тундра для ненцев дом – родной.
После спада восторженных эмоций, мы перебрались на другой берег реки и быстро уже без приключений въехали в Индигу. Несмотря на относительно поздний час, по случаю благополучного завершения нашей работы, а главное благополучного исхода с пропавшей сумкой, мы быстро организовали застолье, и Максим хорошо «приложился». Назавтра и последующие дни мы занимались подготовкой к отъезду. Максим же, как мне рассказывали, остановившись у своих собратьев, два дня угощал своих знакомых. В результате «наугощался» сам так здорово, что истратив все премиальные, продал из своей упряжки оленя и завершил процесс «угощения» только после приезда нашего обоза, то есть на третий день после прибытия в поселок.
Через несколько дней завершив все организационные дела, связанные с экспедицией мы прибыли в Ленинград. Между тем я все таки получил выговор за эту работу, так как передал полевые материалы в первый отдел института лично, а должен был переслать секретные документы по форме то есть сдать их в первый отдел в поселке Индига. С такими документами нельзя было свободно лететь на самолете в Ленинград и ночевать дома без должного оформления их и отправки специальной почтой.
Пришлось писать обширную оправдательную записку, в которой подробно объяснять, что ни у ненцев в чуме, ни в Индиге нет первого отдела. Следует отметить, что я такое объяснение писал с удовольствием, с таким же чувством воспринял и выговор, так как понимал, что это все не утрата документов.
Заключение по окончании работ работы в Индиге
Таким образом, я понимал, наша работа по специальному заданию завершилась, и теперь даже приятно вспоминать, что участвовал в создании такого объекта, сознавая свою причастность к освоению нового вида оружия и соответственно к укреплению обороноспособности нашей страны. Прошло много лет после моего пребывания в тундре с ненцами в довольно необычных и суровых условиях.
Однако, несмотря на трудности и опасности, связанные с длительностью командировки, у меня остались в основном приятные воспоминания о знакомстве со столь необычными природными условиями и особенности жизни одного из народов севера.
Еще немного о работах на Крайнем Севере
Срок активной экспедиционной службы полярного гидрографа, картографа, геодезиста-полевика обычно невелика, и практически составляет - пять – шесть лет (кого съедает медведь, кто уходит в начальство, кто в преподаватели).
Так было и с Юрием. К началу 60-х годов он закончил гидротехнический факультет Ленинградского Государственного Политехнического института и через некоторое время стал главным инженером проектов по Арктике, что не было неожиданностью при его опыте и знаниях Заполярья и высоких широт.
Далее записки носили несколько иной более скучный профессиональный характер, набором различных тактико-технических данных и поэтому пришлось собирать выборочно фрагменты его вклада в освоение Арктики.
В правительство СССР в начале 60-х годов, поступило от спецслужб Государственной безопасности тревожное сообщение. Вдоль побережья Северного Ледовитого океана на разных участках территории нашей страны периодически безнаказанно высаживались диверсанты и члены команд с американских подводных лодок с целью сбора информации, проникновения вглубь страны и встречи с агентурой.
Западная, южная и Восточная границы страны перекрыты пограничными заставами. Северная же сторона по безбрежной тундре оставалась оголенной и доступной для проникновения.
Правительством было принято решение замкнуть периметр страны, разместив на ее северных просторах пограничные заставы со всеми вспомогательными техническими
элементами и службами.
Срочно началось проектирование и ввод в эксплуатацию засекреченных объектов, которые были зашифрованы, как цветочки «Незабудки», «Фиалки», «Подснежники», «Ромашки» и т.д. Они разнились между собой размерами и количеством личного состава пограничников.
Эти «цветочки» были в дальнейшем «взращены» на дальних северных островах и по всему побережью, начиная от Печенги и до далекой Чукотки. Вблизи городов и поселков, как например Мыс Челюскина, Хатанга, Тикси, Диксон, Чокурдах, Черский, Певек, и других, предполагалось их размещение.
Большие объемы работ и сжатые сроки легли на плечи проектировщиков большинства проектных отделов.
Все проектируемые сооружения с источниками их жизнеобеспечения находились в зоне вечной мерзлоты. Это требовало решения не простых и ранее не встречавшихся проблем. Да и сами здания и сооружения по назначениям и конструктивным особенностям оказывались необычными.
Одним из таких объектов были острова архипелага Земля Франца Иосифа. Эту землю совершенно случайно открыла австро-венгерская экспедиция, просто их исследовательское судно, вмерзшее в дрейфующий лед, вынесло туда арктическое течение. В дальнейшем выяснилось, что этот архипелаг состоит из множества больших и малых островов просто лунного ландшафта, поэтому их иногда называют «лунным архипелагом». Расположены они на относительно близком расстоянии от Северного полюса, поэтому многие страны начали снаряжать туда экспедиции, одни - с целью исследования островов, другие – из-за желания добраться до полюса, базируясь на одном из островов.
При Советской власти на о. Рудольфа была создана опорная база для советской экспедиции «Северный полюс». Оттуда в мае 1937 года на самолетах АНТ-6 доставили четырех «папанинцев» (И.Д. Папанин, П.П. Ширшов, Е.К. Федоров и Э.Т. Кренкель) на самую вершину мира, где на льдине был разбит лагерь первой дрейфующей станции «Северный полюс» …
В послевоенные годы острова ЗФИ относительно регулярно начали посещать научные работники ледовой разведки, а потом были построены погранзаставы.
Но был и еще один проект государственного назначения, необходимо было изыскать, рассчитать и определить место для комплекса мощной антенны БРЛС (береговой радиолокационной станции) Такая станция будет способна фиксировать пуск и траекторию полета ракет, летящих через северный полюс, в сторону Советского Союза.
Коротко об этом тогда и впоследствии всегда секретном объекте – он представлял из себя, огромную треугольную конструкцию, длиной около трехсот метров, высотой до
двадцати метров, и шириной до десяти метров. Посередине должен был располагаться блок-здание вычислительного центра, предназначенного для обработки полученных сигналов от летящих ракет и передачи полученных параметров на наши ракетные установки, для ликвидации вражеского нападения, встречным пуском. Этот комплекс должен был обслуживать корпус из двухсот человек инженерно-технического персонала. Следовательно, для этого потребуется создание и жилого поселка со своей инфраструктурой.
После долгих многомесячных согласований и утверждения технического задания, наконец-то вылетели на остров Александры с аэродромом Нагурская.
Все оборудование и специалисты прибыли одновременно, на трех грузовых АН-10, удивила и поразила взлетная полоса, с легкостью приявшая тяжелые военно-транспортные самолеты.
Состоялась рабочая встреча с нами начальника экспедиции, на которой обсуждались вопросы, связанные с сооружение БРЛС, их строительными и эксплуатационными особенностями, прокладкой трассы подходного канала и расположении причалов. Помимо разговоров о самой станции, он нам сообщи, что такое оживленное «нашествие» военных грузовых самолетов на остров, видимо очень удивило и встревожило другие страны. Дело в том, что наши наблюдатели зафиксированные появление вблизи ЗФИ американских подводных лодок, а в район Шпицбергена и военных кораблей, вероятно НАТО.
На мой вопрос, откуда на острове появилась такая благоустроенная взлетно-посадочная полоса. Он с легкой улыбкой ответил, что это то, что осталось в «наследство» от немцев после войны, так как здесь базировалась немецкая эскадрилья бомбардировщиков. И что не характерно, а скорее удивительно, она была сформирована из женщин. Они бомбили караваны судов, которые шли с военными грузами в Мурманск и Архангельск.
Ну, и продолжая тему, он рассказал, что у немцев была создана, прекрасно оборудованная база подводных лодок на Новой Земле, в районе губы Кармакульская. У нас в тех краях там осталась метеорологическая станция, и по различным экспедиционным делам ему приходилось там бывать и сманить повара к себе, уж очень понравилось, как и что он готовит. По флотской привычке кок на корабле, должен быть еще и художником, украшением кают-компании. Плохих поваров на кораблях не бывает. Обедали мы уже в теплой прекрасно оборудованной столовой, которая после принятия пищи превращалась в своеобразный клуб с шахматами, теннисным столом, библиотекой и т.д.
И когда мы сели за стол то к большому удивлению обнаружили, что на столе лежали красивые массивные мельхиоровые вилки и ложки, на ручках которых была изображена немецкая эмблема в виде орла держащего в когтях фашистский знак-свастику. На наш
недоуменный вопрос:
- Что это и откуда?
Нам ответили, что эти столовые приборы привез их шеф-повар, который работал на островах Новой Земли. На Новой Земле была база немецких подводных лодок, которая располагалась на одном из многих заливов, имеющихся на западном берегу одного из северных островов, и которую в 1945 году, немцы спешно покинули. Вот там, он, как работник общественного питания, не мог пройти равнодушно мимо кухонных принадлежностей, разных кастрюль, сковородок, ножей и др. Поэтому собрал все, что мог и привез на новое место работы.
Что касается фашистских эмблем, то он решил, что для столовой это не будет иметь большого значения.
В те времена, не смотря на то, что уже значительно было ослаблено воздействие на «нарушителей» социалистической идеологии, но все же в такой ситуации, партийные или другие органы за такие вольности могли «привлечь» повара или начальника станции.
На невольный вопрос:
- А интересно, как на все это прореагировал руководитель станции? – нам сказали, что эти вопросы обсуждались всем коллективом и решили общим голосованием, что все кухонное оборудование и столовые приборы как трофеи поверженного врага, а поэтому нет ничего предосудительного в их использовании, тем более, что мельхиоровые приборы бесспорно лучше, чем алюминиевые (в те времена во многих заведениях общественного питания ложки и вилки были алюминиевые).
Тем не менее, я не стал просить такую ложку или вилку в качестве сувенира.
В период пребывания на ЗФИ, конечно, были различные интересные эпизоды, и природные явления, о которых хотелось бы вспомнить и рассказать. Вот только парочка подобных явлений.
В один из воскресных дней, начальник экспедиции Лобза Н.И. пригласил меня на охоту за утками, с нами поехало несколько офицеров с охотничьими ружьями. Так как у меня не было ружья, то я «сопровождал» начальника в вездеходе. Мы подъехали к берегу океана, где в отдельных местах был еще не разрушенный припайный лёд и летали утки. Заядлые охотники разбрелись кто куда, а мы по моей просьбе поехали к основанию ледяного купола. Купол представлял собой, образно говоря, огромную ледяную «линзу» овальной формы длиной примерно 30-40 километров, шириной более 10 км, лежащею на поверхности земли острова выпуклостью вверх. Толщина этого купола более двухсот метров. Мы подъехали к месту, где ледяная стена купола обрывается в воду, образуя ледяную стену высотой около ста метров. На берегу, мы просидели довольно долго,
наблюдая, как огромные ледяные глыбы (малые айсберги) с грохотом и гулом обрывались в воду, образуя большие волны. Смотреть на это явление было очень интересно.
Но особое впечатление на нас произвел «небольшой» айсберг, вершина которого размером с трехэтажный дом плавно покачивалась на волнах рядом с нами, на расстоянии полусотни метров от берега. Этот «ледяной дом», вероятно, относительно давно откололся и был основательно «облизан» волнами, в связи с чем образовались в нём невообразимые ледяные фигуры в виде своеобразных вычурных замков, гротов, арок, сосулек разных размеров. А так же все это пронизывалось солнцем, то свет, преломляясь в этих формах, создавал цветные картинки всех цветов радуги. Такая «цветная ледяная клумба», покачиваясь на волнах, мгновенно меняла свои цвета, создавая незабываемое удивительно красивое зрелище. Мы с полковником долго наблюдали за ним, получая большое эстетическое удовольствие и восхищаясь необычным явление природы, которая сама ко всему этому была равнодушна…
Как-то я зашел в палатку к геологам и увидел среди множества обломков горных пород и кернов грунта необычные каменные образования с яркими голубыми прожилками, очень похожие на кусочки дерева. После расспроса выяснилось, что это действительно куски окаменелых деревьев со смолой голубого цвета.
Я очень заинтересовался этими окаменелыми деревьями, представляя себе, что вдруг в этой смоле смогут сохраниться какие-нибудь насекомые, как это бывает в янтарной смоле на Балтийском море.
Подробно расспросив геологов, где они нашли такие остатки деревьев, оказалось, что это недалеко от нашего лагеря. С их слов в двух километрах, на берегу и вблизи от уреза воды, на пригорке у подножья скал, торчат несколько пней окаменелых доисторических деревьев, а вокруг валяется множество отдельных фрагментов этих деревьев.
На следующий день, предупредив ребят о своей прогулке, я, прихватив с собой транзисторный приемник, пошел по берегу океана в поисках древних «насекомых». Было тихо и солнце пригревало. На остатках припайного льда «загорали» тюлени в десятке метров от берега. Некоторые из ни при моем приближении ныряли в воду, другие же поворачивали свои головы с большими выпуклыми глазами и усами, провожая меня любопытным взглядом. Для их удовольствия я включил на полную громкость преемник.
Так развлекая тюленей музыкой, я довольно быстро добрался до нужного места, где действительно увидел несколько окаменелых пней бывших деревьев с диаметром стволов до полуметра. Странно было рассматривать все это, и непонятно, каким образом деревья, явно южного происхождения, так как на пнях не было годовых колец, выросли здесь и здесь же окаменели, но факт, есть факт. Все же, похоже, что в очень далеком прошлом здесь было тепло.
Тщательно осмотрев пни и обломки деревьев вокруг, к сожалению, я так и не нашел в смоле никаких насекомых. Пока ходил и изучал эту площадку с деревьями, наткнулся на хорошо сохранившийся скелет кита. Попытался взять на память хотя бы один позвонок, но раздумал, после того, как приподнял позвонок и почувствовал его вес.
Подобрав несколько окаменелых кусков от деревьев с характерными красивыми голубыми прожилками. Я вернулся в лагерь…
Мы провели на острове Александры около двух месяцев. О дальнейших событиях по созданию этого грандиозного объекта, конечно, мы уже никогда и ничего не узнали. Всегда, все, что касалось исследований и изысканий за полярным кругом шифровалось и пряталось в сейфах первых отделов номерных институтов, как показало время, и это было дальновидно и правильно.
О лейтенанте Жохове
В следующий полевой сезон по заданию нашего традиционного Заказчика – Минобороны – в районах мыса Челюскин, мыса Вега, острова Малый Таймыр нам необходимо было найти место для устройства радиотехнических пунктов и определить их координаты. Это было начало создания глобальной навигационной спутниковой системы (ГЛОНАСС), которая впоследствии использовалась военными и другими службами страны для обеспечения навигационной информации и сигналами точного времени наземных, морских, авиационных и космических потребителей.
Мыс Челюскин является самой северной точкой евроазиатского материка и соответственно территории России. Естественно, что находясь и работая в таком примечательном географическом месте, мы с особенным чувством воспринимали окружающую природу и общение с зимующими там полярниками. Через некоторое время, после ознакомления с районом работ, и выбрав благоприятный безветренный день, я отправился на самую северную оконечность земли.
На метеостанции рассказали, что на прибрежном холме стоит большой деревянный крест на месте упокоения лейтенанта Жохова, дяди моего однокашника Алексея Жохова, но для меня это была не просто знакомая фамилия, а еще и история названия одного из арктических островов, история экспедиции Велькицкого.
. По сохранившимся письмам, фотографиям, дневникам и материалам, еще в училище, Алексей мне рассказал о научной полярной экспедицией проводимой экипажами двух ледокольных пароходов «Вайгач» и «Таймыр» в течении трех лет, в которой участвовал его знаменитый родственник. Целью исследований было изучение берега, и составление карт морей по трассе Северного морского пути в восточной части, то есть со стороны
Берингова пролива, руководил экспедицией Борис Вилькицкий, капитан «Таймыра».
В процессе производства работ Жоховым в архипелаге Де Лонга был обнаружен неизвестный остров, который и был назван его именем. При следовании в Архангельск на базу, суда были затерты льдами и вынуждено стали на зимовку.
Ждать освобождения моря ото льда в условиях полярной ночи, на ограниченном пространстве тяжелое испытание и немногие его выдерживают. По рассказам Алексея преследовали неприятности и неудачи не только по возвращении, но и все плавание. Все началось незадолго до отплытия. Его подвел друг по учебе в Морском корпусе лейтенант Транзе, его болезни не поверил судовой врач Арнгольд, и, наконец, его не понял родной дядя, запретив жениться на своей дочери Нине Жоховой.
Кроме этого, возникли трения с начальником экспедиции, переросшие в неприязненные отношение, что так же отрицательно сказалось на здоровье молодого флотского офицера. Смертью закончилась эта зимовка для Жохова, и похоронен он был на скалистом мысу острова, где на медной пластине, выгравирована предсмертная эпитафия.
Под глыбой льда холодного Таймыра,
Где лаем сумрачным песец
Один лишь говорит, о тусклой жизни мира
Найдет покой измученный певец….
Женщина, которую он так любил и которой писал письма и стихи, осталась верна его памяти. Узнав о его гибели, Нина Жохова ушла на фронт сестрой милосердия в 1916 году. А впоследствии пережила блокаду в Ленинграде, потом работала в больнице имени Куйбышева и умерла в 1959 году.
Пока шел, вспоминал и думал, что на огромных просторах Севера, берегах и островах Северного Ледовитого океана, за продолжительную историю его освоения и до настоящего времен и, сохранились многие могилы известных путешественников и исследователей, которые являются памятниками мужеству и отваги всем первооткрывателям и исследователям Арктики.
О таких отважных людях прошлого времени, стремящимся в в неведомые северные края для открытия и обследования новых неизведанных земель, и, рискуя жизнью, зачастую навечно оставаясь на островах или на побережье Северного Ледовитого океана, образно писал известный писатель - маринист Виктор Конецкий в своих книгах и очерках об Арктике. Вот, что он написал в повести «Соленый лед» в период плавания по
Северному морскому пути при посещении одного из далеких островов.
На возвышенности, куда мы поднялись, чавкая сапогами по болоту, ветер был сильным и холодным. Он посвистывал в камнях и редких травах. И посвист ветра только подчеркивал вечную тишину и пустынность этих мест. И сразу же мы увидели могилы.
Боже мой, куда не занесет тебя судьба на Север, везде встречаешь Кресты. И это не потому, что здесь умерло или погибло больше людей, чем в остальных краях земли. Нет, на русских полях и горах Кавказа погибло в тысячу раз больше, Но там могилы не так заметны инее вызывают такого щемящего и сильного впечатления, как на Севере. Там взгляд останавливается на деревьях, домах и дорогах, там могилы прячутся в тени кладбищ. А здесь кресты и холмики и в видны издалека, и всегда тянет подойти к ним и узнать о прошлых людях и узнать их имена.
И бренность жизни, и вечность ее окружают северные могилы и бьют по сердцам.
В одинокой могиле, которая вознесена высоко над морем, есть величие человеческого мужества.
В Заполярье, помогают всем, кто просит и нуждается в помощи. А сами летчики, полярники, механики не считали, что каждый день делают что-то выдающееся, не кичились, не выставлялись, не требовали особого отношения к себе, может потому что знали - если сегодня помогаешь ты, завтра все помогут тебе.
Андрей Абрамович Косой
Он также как и отец стал полярным гидрологом, много работал на полярных станциях, несколько лет возглавлял Архангельскую комплексную экспедицию от нашей конторы.
Колоритная, громкогласная фигура с «беломориной» во рту и оттого с желтыми зубами и ногтями. Появлялся он в тихих коридорах института развития морского транспорта не часто, но уж если залетал в родные «пенаты», то до восьмого этажа был слышен его голос и смех. Как человек, имеющий многолетний стаж работы в Заполярье, он и на пенсию ушел много раньше. Перед уходом работал, на строительстве и эксплуатации Харасавейского газоконденсатного месторождения, что на западном побережье полуострова Ямал. Причем освоение и строительство комплекса было поистине героическим, выгрузка оборудования производилась на необорудованный ледовый причал. Это сейчас благоустроенный вахтовый поселок, стоящий на вечной мерзлоте, где два триллиона долларов под ногами, северное сияние над головой и белые медведи могут заходить в гости.
Внимание к побережью Северного Ледовитого океана ослабело только на некоторое время в связи с распадом СССР. С наступлением XXI века этим территориям было посвящено особое внимание и не только потому, что это края огромных неосвоенных богатств, но еще и потому, что Соединенные Штаты, Канада, Норвегия имеют огромные виды и желания забрать наши полярные просторы с их природными богатствами.
В связи с огромным количеством навязанных нам Европой и США санкций РОССИЯ поменяла западные приоритеты, обратив более пристальное внимание на Север, и Восток.
Очень хочется верить, что Восточная Сибирь и южное побережье Северного Ледовитого океана не только будет отдавать свои богатства, но и приобретет все то, чего они всегда была достойны.