М. Горького и его произведения.
Максим Горький был увлечен идеями так называемого богостроительства
ИДЕИ БОГОСТРОИТЕЛЬСТВА
Сегодня мало кто вспоминает о том, что Горький — известный певец революции, автор «Песни о буревестнике» и романа «Мать», прошел тернистым путем богоискательства, а в начале ХХ века был увлечен идеями так называемого богостроительства — достаточно сильного идейного течения в русском марксизме, к которому примыкали такие видные деятели социал-демократической партии, как Луначарский и Богданов. Знавшие в ту пору Горького люди говорили, что в этот период писатель «прямо замаливался». Из-за этого у него произошел достаточно серьезный конфликт с Лениным, который считал, что для борцов революции неприемлемы никакие формы религиозности, даже имеющие социальную направленность.
Конфликт между общественно-политическими взглядами и художественным талантом, не укладывающимся в прокрустово ложе «самых передовых теорий», для русских писателей явление весьма распространенное. Достаточно вспомнить того же Льва Толстого, ведь неслучайно исследователи его творчества говорят о Толстом-художнике и Толстом-проповеднике как о совершенно разных ипостасях его личности. В советскую эпоху этот конфликт приобрел системный характер, а зачастую имел и трагический финал — вспомним судьбу Александра Фадеева.
Не удалось избежать этого конфликта и Горькому. Известно, что писатель сделал выбор в пользу подчинения партийной дисциплине. После резкой критики Ленина и осуждения со стороны однопартийцев Алексей Максимович вынужден был фактически отказаться от своего произведения как от незаконнорожденного ребенка. Впоследствии Горький неоднократно заявлял о своих атеистических убеждениях и говорил, что повесть «Исповедь» была написана им в порыве малодушия.
Однако вне зависимости от взглядов на общественно-политическое устройство дар великого писателя и настоящего художника всегда являет себя в художественной правде. Несомненно, что публикуемый ныне фрагмент повести «Исповедь» является одной из вершин художественного творчества Горького. То, насколько образно и глубоко автор описывает крестный ход и произошедшее от иконы исцеление больной девицы, дает все основания полагать, что Горький сам был свидетелем описываемого чуда. Впоследствии он предпочел сделать вид, что он ничего ни видел и ничего не знает. И в этом смысле его судьба в полном смысле этого слова может считаться горькой. Но это уже совсем другая история...
Велик народ русский, и неописуемо прекрасна жизнь!
В Казанской губернии пережил я последний удар в сердце, тот удар, который завершает строение храма.
Было это в Седмиезерной пустыни, за крестным ходом с чудотворной иконой Божией Матери: в тот день ждали возвращения иконы в обитель из города, — день торжественный.
Стоял я на пригорке над озером и смотрел: все вокруг залито народом, и течет темными волнами тело народное к воротам обители, бьется, плещется о стены ее — нисходит солнце и ярко-красны его осенние лучи. Колокола трепещут, как птицы, готовые лететь вслед за песнью своей, и везде — обнаженные головы людей краснеют в лучах солнца, подобно махровым макам.
У ворот обители — чуда ждут: в небольшой тележке молодая девица лежит неподвижно; лицо ее застыло, как белый воск, серые глаза полуоткрыты, и вся жизнь ее — в тихом трепете длинных ресниц.
Рядом с нею отец, высокий мужчина, лысый и седобородый, с большим носом, и мать — полная, круглолицая; подняла она брови, открыла широко глаза, смотрит вперед, шевеля пальцами, и кажется, что сейчас закричит она, пронзительно и страстно.
Подходят люди, смотрят больной в лицо, а отец мерным голосом говорит, тряся бородой:
— Пожалейте, православные, помолитесь за несчастную, без рук, без ног лежит четвертый год; попросите Богородицу о помощи, возместится вам Господом за святые молитвы ваши, помогите отцу-матери горе избыть.
Видимо, давно возит он дочь свою по монастырям и уже потерял надежду на излечение; выпевает неустанно одни и те же слова, а звучат они в его устах мертво. Люди слушают прошение его, вздыхая, крестятся, а ресницы девушки все дрожат, окрыляя тоскливые глаза.
Может быть, двадцать расслабленных девиц видел я, десятки кликуш и других немощных, и всегда мне было совестно, обидно за них, — жалко бедные, лишенные силы, тела, жалко их бесплодного ожидания чуда. Но никогда еще не чувствовал я жалость с такой силой, как в этот раз.
Великая немая жалоба застыла на белом, полумертвом лице дочери, и безгласная тоска туго охватила мать. Тяжело стало мне, отошел я, а забыть не могу.
Тысячи глаз смотрят вдаль, и вокруг меня плывет, точно облако, теплый и густой шепот:
— Несут, несут!
Тяжело и медленно поднимается в гору народ, словно темный вал морской, красной пеной горит над ним золото хоругвей, брызгая снопами ярких искр, и плавно качается, реет, подобно огненной птице, осиянная лучами солнца, икона Богоматери.
Из тела народа поднимается его могучий вздох — тысячеголосное пение:
— Заступница усердная, Мати Господа Вышняго!
Рубят пение глухие крики:
— Шагу! Прибавь шагу! Шагу!
В раме синего леса светло улыбается озеро, тает красное солнце, утопая в лесу, весел медный гул колоколов. А вокруг скорбные лица, тихий и печальный шепот молитвы, отуманенные слезами глаза, и мелькают руки, творя крестное знамение.
Одиноко мне. Все это для меня — заблуждение безрадостное, полное бессильного отчаяния, усталого ожидания милости. Подходят снизу люди; лица их покрыты пылью, ручьи пота текут по щекам, дышат тяжко, смотрят странно, как бы не видя ничего, и толкаются, пошатываясь на ногах. Жалко их, жалко силу веры, распыленную в воздухе.
Нет конца течению народа!
Возбужденно, но мрачно и как бы укоряя, несется по воздуху мощный крик:
— Радуйся, Всеблагая, радуйся!
И снова:
— Шагу! Шагу!
В целом облаке пыли сотня черных лиц, тысячи глаз, точно звезды млечного пути. Вижу я: все эти очи — как огненные искры одной души, жадно ожидающей неведомой радости.
Идут люди, как одно тело, плотно прижались друг к другу, взялись за руки и идут так быстро, как будто страшно далек их путь, но готовы они сейчас же, неустанно идти до конца его.
Душа моя дрожит великой дрожью непонятной тревоги; как молния вспыхнуло в памяти великое слово Ионино:
— Богостроитель народ!?
Рванулся я, опрокинулся встречу народу, бросился в него с горы и пошел с ним, и запел во всю грудь:
— Радуйся, благодатная сила всех сил!
Схватили меня, обняли — и поплыл человек, тая во множестве горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только — радость, необъятная, как небеса. Был я раскаленным углем пламенной веры, был незаметен и велик, подобно всем, окружавшим меня во время общего полета нашего.
— Шагу!
И неудержимо летит над землею народ, готовый перешагнуть все преграды и пропасти, все недоумения и темные страхи свои.
Помню — остановилось все около меня, возникло смятение, очутился я около тележки с больной, помню крики и ропот:
— Молебен, молебен!
Было великое возбуждение: толкали тележку, и голова девицы немощно, бессильно качалась, большие глаза ее смотрели со страхом. Десятки очей обливали больную лучами, на расслабленном теле ее скрестились сотни сил, вызванных к жизни повелительным желанием видеть больную восставшей с одра, и я тоже смотрел в глубину ее взгляда, и невыразимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встала она, не себя ради и не для нее, но для чего-то иного, пред чем и она, и я — только перья птицы в огне пожара.
Как дождь землю влагою живой, насыщал народ иссохшее тело девицы этой силою своей, шептал он и кричал мне и ей:
— Ты — встань, милая, вставай! Подними руки-то не бойся! Ты вставай, вставай без страха! Болезная, вставай! Милая! Подними ручки-то!
Сотни звезд вспыхнули в душе ее, и розовые тени загорелись на мертвом лице; еще больше раскрылись удивленные и радостные глаза, и, медленно шевеля плечами, она покорно подняла дрожащие руки и послушно протянула их вперед — уста ее были открыты и была она подобна птенцу, впервые вылетающему из гнезда своего.
Тогда все вокруг охнуло, — словно земля медный колокол и некий Святогор ударил в него со всей силой своей, — вздрогнул, пошатнулся народ и смешанно закричал:
— На ноги! Помогай ей! Вставай, девушка, на ноги! Поднимайте ее!
Мы схватили девицу, приподняли ее, поставили на землю и держим легонько, а она сгибается, как колос на ветру, и вскрикивает:
— Милые! Господи! О, Владычица! Милые!
— Иди, — кричит народ, — иди!
Помню пыльное лицо в поту и слезах, а сквозь влагу слез повелительно сверкает чудотворная сила — вера во власть свою творить чудеса.
Тихо идет среди нас исцеленная, доверчиво жмется ожидавшим телом своим к телу нарда, улыбается, белая вся, как цветок, и говорит:
— Пустите, я — одна!
Остановилась, покачнулась — идет. Идет, точно по ножам, разрезающим пальцы ног ее, но идет одна, боится и смеется, как малое дитя, и народ вокруг нее тоже радостен и ласков, подобно ребенку. Волнуется, трепещет тело ее, а руки она простерла вперед, опираясь ими на воздух, насыщенный силою народа, и отовсюду поддерживают ее сотни светлых лучей.
У ворот обители перестал я видеть ее и немного опамятовался, смотрю вокруг — всюду праздник и праздничный гул, звон колокольный и властный говор народа, в небе ярко пылает заря, и озеро оделось багрянцем ее отражений.
Идет мимо меня некий человек, улыбается и спрашивает:
— Видел?
Обнял я его и поцеловал, как брата после долгой разлуки, и больше ни слова не нашлось у нас сказать друг другу; улыбаясь, молча, разошлись.
Максим Горький
Далее я кратко обращусь к Роману Мать. Этот роман назовут первым произведением так называемого «социалистического реализма», а самого М. Горького его создателем. Мы учили его в школе и писали сочинения по нем.
Но о чем он написал на самом деле свой роман?
Вначале описывается в каких ужасных условиях жили люди в слободе. Грязь, серость и пьянство.
Но, как это бывает, автор сам не отдавая себе отчёт пишет не о том, что может быть хотел и не о том, что потом приписывали ему критики от ЦК КПСС.
У Павла Власова был отец, беспробудны пьяница, который однажды от неё погиб. Павел устраивается учеником на завод. Получив первую зарплату ученика, опять подчерчиваю этот момент. Павел отработал только один месяц, как ученик.
Из первой зарплаты он покупает себе пиджак, сапоги, гармонь, допивается до полного безобразия. Утром он проснулся от тяжёлого похмелья, сильно от этого болел и решил больше не пить.
А чем заняться молодому парню? Его скучающего, постепенно втянули к себе те самые ребята о которых я рассказывал в предыдущей статье. Что стало для него прелогом? Вполне благочестивое желание сделать людей счастливыми отобрав все у богачей и раздав все всем поровну. Это идет в разрез с тем чемц учили нас в советское время. Нам говорили и мы читали в литературе классиков идей коммунизма, что рабочие влачили жалкое нищенсвое существование и потому приняли революцию. С этим вразрез идут и вопоминания бывшеге первого секрретаря ЦККПСС Н.С. Хрущева, уоторый писал, что работая слесарем на шахте матьериально жил лучше чем будучи вторым секретарем горкома КПСС Москвы.
Здесь прослеживается и религиозная тематика, но как попытка увязать идеи большевизма с христианством, а революционеров изобразить как мучеников за христианские идеалы.
Богоисrа;тельство — 1) естественное стремление человека (как созданного по образу и подобию Божьему) к Богу (Деян. 17:26–27); 2) духовные поиски, связанные со стремлением человека правильно выбрать религию, приобщиться к истинной вере; 3) стремление верующего восстановить отношения с Богом (посредством покаяния и возобновления соблюдения Божьего закона) после разрыва их в результате греха (2Пар.15:15); 4) стремление христианина к более тесному единению с Богом, к богообщению, опытному богопознанию; 5) религиозно-философское течение, сформировавшееся в России в начале XX века в кругу либеральной интеллигенции (представители этого направления указывали на необходимость поиска Бога с учётом изменившихся форм существования общества, на базе обновленного христианства).
***
Правильно ли поступает человек, ищущий Бога годами, однако не решающийся остановить свой жизненный выбор ни на одной религиозной общине?
Выбор веры, как и любой стратегический выбор вообще, подразумевает уместность взвешенного, рассудительного к нему отношения.
Человек, желающий связать свою жизнь со служением Богу, однако не имеющий твёрдого убеждения в том, какая вера является подлинной, богоугодной, вправе задаться вопросом и выяснить, по какому именно религиозному пути он должен идти, какую веру принять.
Вопреки распространенному предубеждению, что истинность ни одной из религий не может быть подтверждена убедительной аргументацией, это не так.
Перед выбором веры, человек вправе исследовать, какая религия подлинная, а какая нет; какая основана на Божественном Откровении, а какая — на доводах человеческого разума, на откровениях от лукавого.
Но бывает, что иные «ищут» Бога всю жизнь: ищут, ищут, да так и не найдут. Если человек даже и после длительных изысканий всё никак не решается определиться с выбором веры, мечется, суетится — такое отношение к выбору едва ли можно назвать взвешенным, трезвым.
Подлинность Православия доказывается подтверждением истинности лежащего в его основе Сверхъестественного Божественного Откровения (см. подробнее: Сверхъестественное откровение Божие), созвучностью требований Церкви голосу совести, многовековым опытом христианских святых.
Разумеется, всего этого не скажешь о религиях, созданных силой человеческой мысли.
Надлежащее ознакомление человека с основами Православной культуры вряд ли оставит его равнодушным. Если же он, полагая, что изучил Православие, всё же остался к нему равнодушным, это скорее всего означает, что или он его не изучил, или на то есть какие-то особые внутренние причины.
Что можно посоветовать такому искателю? — Встретиться с опытным, мудрым и духоносным пастырем Церкви, способным увидеть причину его нежелания сделаться христианином и преподать ему доброе увещевание.
***
Вечность искания есть тоже болезнь души, ее рудинское бессилие достичь великого и смиренного творчества жизни. Богоискательство может быть очень убедительным, но только до известного срока.
Сергей Фудель