- Не хлебом единым жив человек, Степанушка, - примирительно говорила Ульяна, оправдываясь за скудный обед. По воскресеньям она ходила на литургию и успевала приготовить лишь суп, да и тот на скорую руку.
Супруг ее, хмурясь и раздражённо помешивая бульон, хотел было огрызнуться и сказать, что не токмо хлебом, но и жирной солянкой, и пирогами, и домашней бужениной жив рабочий человек, но смолчал. С тех пор, как Ульяна ударилась в религию, каждые выходные Степан скучал без привычных блинцов к утреннему чаю и без второго блюда в обед. Различные церковные послушания и службы отнимали у супруги уйму драгоценного времени, которое умные бабы тратили на домашнее хозяйство.
Сам Степан работал ветеринаром на молочной ферме и слыл человеком дельным – только ему хозяин и мог доверить племенных бычков. И соседи, и родственники крепко уважали Степана – где еще на селе сыщешь работящего и непьющего мужика! Двор у Степана содержался в образцовом состоянии, и жена, не желая отстать от супруга, тоже примерно вела свою часть хозяйства: стряпала, прибирала, ходила за скотиной и заботилась о стариках. Всё у Степана с Ульяной выходило складно, пока на селе не открыли церковный приход.
Когда для постройки церкви разгружали стройматериалы, Степан, наблюдая из окна, злился: бревна добротные, черепица недешевая, из такого добра впору что-нибудь дельное строить – больницу или школу! Сельская амбулатория порядком обветшала, и местные активисты давно хлопотали о новом здании, но все их письма, обращённые в администрацию, оставались без ответа. На школу средства нашлись, но их едва хватило на обновление крыши. Вот почему, когда из райцентра пригнали строительную технику для возведения прихода, Степан недобро косился на чужих людей, сновавших на стройплощадке, словно муравьи.
Церковь получилась ладная, светлая, с позолоченной маковкой и резными балясинами. В двух шагах от неё рабочие возвели воскресную школу, и придирчивый Степан, хоть и находил это блажью, отметил, что калиброванный брус весьма хорошего качества, а сама постройка при должном уходе простоит без малого век.
Когда строительство было закончено и рабочие уехали, Степан еще раз по-хозяйски обошёл будущий приход. Собрав в тележку остатки черепицы и доски, он усмехнулся в усы и подумал о том, что церковь – затея пустая. В будни люди работают, а в выходные – отсыпаются после рабочей недели; кто придёт на службу, окромя древних старух, да и тем вскоре надоест – церковь не завалинка, сплетничать и лузгать семечки поп не позволит.
Больше месяца здания пустовали. Изредка приезжали электрики, штукатуры и прочие мастеровые люди. Незадолго до Пасхи два грузовика привезли церковную мебель и какие-то тяжелые коробки. Пронёсся слух, будто приход откроют на Пасху, а священник останется на селе и будет снимать комнату у бабы Мани.
И верно – незадолго до праздника в церкви распахнулись двери, и сельчане хлынули на службу толпой – не от большого благочестия, а из любопытства. Пошла в церковь и Ульяна – ей тоже не терпелось поглядеть на попа. Поговаривали, что поп не женат, и хотя супружество ему в дальнейшем не светит, Степан с неприязнью и ревностью думал о том, что жена стоит теперь перед молодым незнакомым мужчиной и слушает проповедь.
Воротилась Ульяна к обеду и – как показалось Степану – с задорным, непривычно живым блеском в глазах. Церковь изнутри благолепная, батюшка осанист и внимателен к прихожанам, а служба – послал же Господь радость к празднику! - так хороша, что и в городе лучшего прихода не сыщешь. С тех пор Ульяна стала сама не своя – шептала краткие молитвы, по вечерам с непонятной тоской глядела на церковный двор; по церковным праздникам ходила на службы и брала на дом мелкие послушания – стирку платков и юбок для прихожанок, по незнанию ходивших в храм без головных уборов и в брюках; штопку ношеной, но еще крепкой одежды, которую собирал приход для домов престарелых. Степан не возражал – стирка да шитье не мужская работа, не по чину попу бабьи юбки полоскать. Но прошло еще немного времени, и Ульяна вознамерилась соблюдать постные дни и ходить по воскресным дням на службу. И вот тут уж Степан не стерпел – шутка ли, неделями не есть мяса, яичницы с ветчиной да наваристого борща!
Устинья молча выслушала ругательства мужа, поносившего и попа, и церковные уставы, но все же ушла на вечернюю службу, оставив на столе ужин.
Степан после ухода жены сел за стол, но кусок не лез в горло. Ужин – это не только картошечка с груздями и квашеной капустой. Это и последние сельские новости, и причитания о родне, и гадания о будущем. Раньше Степан мало придавал значения жениной болтовне, а теперь, сидя в пугающей тишине, чувствовал себя неловко, будто в гостях у тещи.
Степан достал наливку и плеснул жидкость в стакан. Немного подумав, налил до краев, но осушить за раз не вышло – наливка была так крепка, что после первых глотков онемели ноги. «С непривычки», - подумалось Степану. Он редко пил, но в этот вечер решил принять на душу до бесчувствия, чтобы не думать о блажи, ударившей в голову жене. После ужина Степан доковылял до кровати и, рухнув на подушки, забылся непробудным сном.
Очнулся он под утро. Ульяна мирно дремала рядом, но на душе было погано. Он вспомнил вчерашний раздор и решил, что не станет просить прощения за дурные слова. В мыслях Степан вновь корил жену и не понимал, в чём он не прав. Дом - полная чаша, работы непочатый край, огород, скотина. Когда ей, дуре, выстаивать службы, исполнять многочисленные послушания для прихода? Своё бельё не глажено-не штопано, а она каждую неделю чужие юбки в тазу теребит! Да вот еще надумала давеча в воскресной школе мыть полы и окна, когда в родном доме до блеска начищенной кастрюли не сыщешь!
От праведного гнева Степан проснулся окончательно, но вылезать из-под одеяла было боязно: трава индевела от росы, а солнце обманчиво сияло на голубом небе – оно только начинало согревать землю, притихшую от ночного августовского холода.
Приподнявшись на кровати, Степан вдруг увидел в окне отца Николая. Тот деловито ходил по двору, затем вытащил из хозяйственной пристройки какие-то инструменты и скрылся в зелени берез, толпившихся у ограды.
«И охота ему не спать в такую рань!» - удивился Степан и вспомнил, что сегодня воскресенье, и в храме затевается служба, а это означает, что Ульяна опять не станет печь ни блинов, ни оладий. Обида на отца Николая - виновника всех бед и раздоров - вновь окатила его волной праведного гнева. Степан решил сходить к попу и усовестить того, рассказав о раздоре с женой.
Выйдя на крыльцо, Степан прополоскал горло, чтобы отец Николай не почуял перегара, и смело направился к церкви.
Деревня спала, но солнце уже вовсю сияло над лесом. Холод пробирал до костей, и Степан пожалел, что постеснялся перед разговором похмелиться – всё ж теплее было бы и веселей.
На дверях церкви он увидел замок и растерялся. Но из небольшого сада возле воскресной школы раздались неприятные металлические звуки, и у Степана отлегло от сердца – поп тут, в саду, а церковь закрыта потому, что в шесть утра никому и в голову не придёт идти в приход ставить свечку.
Степан расхрабрился, но, войдя в сад, оторопел от недоумения: отец Николай стоял на коленях возле клумбы и высаживал розы. Шипы на ветках были длинны и беспощадны, но батюшка бережно отводил рукой колючие плети и заботливо присыпал корни землей. Рядом лежали садовые тяпки с кривыми зубьями, потому что земля в этом месте была камениста. Вывороченные булыжники отец Николай поливал из лейки водой, а после укладывал по краям клумбы.
- Ну, здравствуй, отец небесный, - начал было Степан и осекся – он не знал, как начать разговор: с жалобы на жену или с претензий к религии вообще.
- Какой я тебе отец небесный? – изумился поп. – Отец небесный там, - он показал рукой на небо, - а я отец Николай.
Батюшка был моложе Степана лет на двадцать, и последнему казалось странным и смешным то, что такого молодого попа следует называть отцом. Степан сам годился ему в отцы, и усмешка исказила его рот.
- Что ж ты, батюшка, бабьим делом занимаешься? Прихожанок бы попросил – у нас бабы горазды цветы сажать!
Отец Николай не заметил усмешки и серьезно поглядел на палисадник перед домом Степана и Ульяны.
- Где ж тут бабье дело? – рассудительно сказал он. – Бог первому человеку вверил сад, чтобы он, Адам, хранил это божье творение. Камни ворочать, землю мотыгой рыхлить разве бабе по силам? Да что я говорю! У тебя самого вон какой палисадник! Знаешь, небось, какова забота. Земля каменистая, попробуй получи с неё урожай, а у вас не токмо огород - весь посёлок цветами любуется! А я вот второй день бьюсь, все тяпки о камень покорёжены, а земли для клумбы расчистил с гулькин нос.
- Во всей деревне земля неплодная, - согласился Степан. – Даже там, где старые огороды, и то камни вылезают.
- Как же ты смог такой палисадник взрастить? Неужели вручную столько земли перебрал?
Степан опустил голову, не зная, что сказать. Сажать цветы перед забором, где из земли торчали неподъемные валуны, он не собирался - это была причуда Ульяны. Два года назад Степан задумал посадить на этом солнечном месте кабачки, потому что земля должна приносить пользу, а цветы он считал баловством. Но Ульяна твердо решила, что под окном должны благоухать мальвы, настурция и прочие георгины, и Степан, обругав сентиментальную жену, отказался помогать корчевать сорные кусты и копать землю. Ульяна собственноручно пилила лозу, выкапывала корни и камни, копала и рыхлила дёрн. К концу первого дня руки Ульяны кровоточили и гудели, и Степан втайне злорадствовал и надеялся на то, что жена оставит свою глупую затею. Сам он решил натаскать с болота торфа и сделать высокие гряды, чтобы не маяться с камнями и кореньями, и даже прикинул в уме, сколько кабачков можно оставить себе, а сколько продать отъезжающим дачникам. Но Ульяна день за днем отвоевывала клочок земли у суровой природы, и через месяц, когда раскрылись первые бутоны, прохожие начали замедлять шаги у забора, чтобы полюбоваться пёстрым цветочным изобилием. Мальвы и незабудки, ромашки и космеи, лилии и дельфиниум – всё благоухало и веселило глаз. Ульяна ни разу не попрекнула мужа за равнодушие, но Степану всегда становилось не по себе, когда соседи хвалили палисадник.
Вот и теперь, когда отец Николай похвалил его за работу, которую тот не делал, Степан почувствовал жгучий стыд. Он вспомнил израненные, в глубоких мозолях, ладони Ульяны и подумал о том, как мерзко должен он выглядеть в глазах любого добродетельного человека – разве хороший муж допустит, чтобы у жены были такие измождённые руки?
- А хорошо, когда земля цветами благоухает, - прервал его размышления отец Николай. – Вот если бы ваши мужички не за воротник закладывали, а сажали в общественных местах цветы и деревья? Возле школы, у детских площадок?
Степан хотел усмехнуться, но вдруг живо вообразил себе оплёванную, убитую площадку со старыми скрипучими качелями и подумал: «А ведь верно говорит поп! Администрации никакого дела до ребятишек нет. Отчего бы мужикам не натаскать с реки песка в песочницу? Лавки сколотить да с каждого двора по кустику ромашки – вот тебе и площадка! Или мы не отцы?».
- А что, отче, моя Ульянка записалась в воскресную школу?
Отец Николай стряхнул с рук влажную землю и уселся отдохнуть на траву.
- Записалась. Повезло тебе с женою, Степан Алексеевич! Заботливая, старательная. А уж как поёт! В трех приходах довелось служить, и нигде такой певчей у меня не было! Давеча на литургии Ульяна Андреевна так старалась Богу угодить, что не токмо бабы – мужики плакали!
Степан отер со лба пот. Он давно не слышал и успел позабыть о том, как поёт его Ульяна. С утра до вечера в заботах – разве тут до песен! Но внутренний голос опять возбудил в нем чувство вины. «Баба безголосая - что цветок без запаха! – любил говаривать дед Степана. – Бывало, идешь по деревне и, не заходя в дом, чуешь, у кого счастье, а у кого беда. В счастливых домах завсегда смех да песни».
- А сам-то ты, Степан Алексеевич, отчего в церковь не заходишь?
- Скажешь тоже, отче… В гости к тестю сходить некогда, а ты про церковь! Вот и Ульяна дела забросила…
- Так уж и забросила! – отец Николай насмешливо указал рукой на трепещущее мокрое белье, развешенное на улице. - Мне отсюда всё видать, не возводи на жену напраслину. До ночи воду из колодца качала и твои портки полоскала, пока ты, пьяный, на диване дрых!
И снова Степана опалило чувство вины. Он давно обещал Ульяне новую стиральную машину (старая не подлежала ремонту), но отдать зараз все накопленные сбережения не поднималась рука. Степан знал цену каждому рублю, ведь иметь в поселке хоть какую-то работу считалось большой удачей. Он мучился от уколов совести, но всячески оттягивал покупку, и безропотная Ульяна по старинке качала воду, топила печь в бане и полоскала белье в мыльном тазу.
Степан вдруг понял, что глупо ему жаловаться на жену – другая бы давно разнесла по поселку всю нелестную правду о муже-скупердяе. Но батюшка, которого он вчера в пьяном угаре крыл последними словами, учил бесталанную Ульяну терпению и наставлял её почитать нерадивого супруга.
«Вот и сходил в церковь!» - с горечью и стыдом подумал Степан. Ему вдруг подумалось о том, что поп мог слышать его вчерашнюю пьяную брань и смутился.
- А для чего, отче, бабы в воскресную школу ходят? – спросил он, нарушив затянувшуюся тишину. – Раньше на лавках семечки лузгали, а теперь норовят из дому сбежать.
- Учатся жить по- божески, - охотно ответил поп. – Мужа почитать, если достоин. Детей добру наставлять, о родителях не забывать. По чужим дворам не шляться, а лица украшать не пудрами и помадками, а кротостью и улыбкой.
Степан слушал и одобрительно кивал. Особенно нравилась ему заповедь о естественной красоте женского лица – будучи мужиком прижимистым, он полагал, что замужней бабе ни к чему молодиться и завлекать других мужчин, к тому же пудра и помады заметно истощают семейный бюджет.
- А еще плохо, что рукоделие вышло из моды, - посетовал отец Николай. – Раньше, бывало, в каждой избе то скатёрка, то салфеточка вязаная. Жёны сами домочадцев обшивали, одежду штопали и вязали, а теперь чуть какая дыра – хорошая вещь в помойку! А ведь из любой старой вещицы можно дело состряпать! Прихватку для кухни, платьице кукольное, да хоть половик свяжи – и то хозяйству прибыль!
Степан слушал наставления отца Николая и удивлялся тому, что поп, верящий в сады на небесах, умел здраво рассуждать о земном хозяйстве. Он вспомнил, что совсем недавно в Ульянином сундучке с иголками и пуговицами появились спицы. «Так вот оно как! Поп-то, о нас, мужиках, как родитель печется – баб воспитывает, чтобы деньгами не сорили!» - подумал Степан и поглядел на отца Николая с интересом и уважением.
- А давеча совсем неприятный разговор был, - пожаловался батюшка. – Иду я мимо сельпо, а Кузьминична молодым кости перемывает. И зять - нечего взять, и дочь с матерью по душам не поговорит, и погодки ей, старухе, покоя не дают – при ней живут, пока их родители хозяйства не нажили. А я Кузьминичне возьми и скажи: «Радуйся, раба Божья Мария! Дочь при тверёзом муже, живут в любви и согласии, внуков полон дом. А богатство – дело наживное». А она как меня понесла… На всю округу ославила. Такими словами и дворник в гаражном кооперативе не ругается! Скажи, Степан Алексеевич, как жить молодым с такой стервой?
Степан не любил Кузьминичну и подумал, что батюшка чересчур деликатен, окрестив ту стервой. Скандальнее Марии Кузьминичны была только его собственная тёща. И хотя Степан мало знал молодых, о которых сплетничали у сельпо голодные до новостей старухи, сам факт злостных пересудов возмутил его до глубины души. Разве не должны старые люди беречь честь новоиспеченной семьи? Разве не следует им мягкосердечно наставлять молодых и радоваться многочисленному потомству?
- А ты чего пришёл с утреца, Степан Алексеевич? Дело у тебя ко мне какое?
Степан помялся.
- Да так, не спалось что-то… Ты, отче, напрасной работой себя не томи. Высокие гряды делать нужно. Есть у тебя бесхозная доска? Сколотим каркас, а торф тут недалече – с полверсты…
… Дома у плиты суетилась Ульяна. На столе уже были заготовлены мука, яйца и морошковый мёд, с которым Степан любил жевать оладьи.
- И где ж тебя носило с утра, Степан Алексеевич? А я уж тесто собралась затворить. Оладушков сейчас напеку, как ты хотел. А ты где землёй перемазался? Иди хоть умойся...
Степан с недоумением оглядел стол и домашний халат жены.
- Когда тебе печь? Время-то сколько? Девять? Затеяла канитель с оладьями, а сама не прибрана! Неужели в затрапезном халате со двора пойдешь?
- Куда идти-то? – обомлела Ульяна.
- В церковь, дура! Куда еще ходить в воскресенье?!