Побег из ада. Глава1

 

                Моему отцу, Николаю Леонтьевичу Ковалеву,
                его другу,   Дмитрию Дмитриевичу Вонлярскому,
                и всем    фронтовикам, прошедшим лагеря 
                ГУЛАГА  посвящается               


Глава 1. В поверженной  Германии

1. Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени Германского Верховного Командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием  - Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию Союзных экспедиционных сил.
2. Германское Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под германским командованием, прекратить военные действия в 23-01 часа по центрально-европейскому времени 8-го мая 1945 года, остаться на своих местах, где они находятся в это время и полностью разоружиться, передав всё их оружие и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным представителям Союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять никаких повреждений пароходам, судам и самолетам, их двигателям, корпусам и оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще военно-техническим средствам ведения войны.
3. Германское Верховное Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным Главнокомандованием Красной Армии и Верховным Командованием Союзных экспедиционных сил.
4. Этот акт не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о капитуляции, заключенным объединенными нациями или от их имени, применимым к Германии и германским вооруженным силам в целом.
5. В случае, если немецкое Верховное Командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование Союзных экспедиционных сил, предпримут такие карательные меры, или другие действия, которые они сочтут необходимыми.
6. Этот акт составлен на русском, английском и немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными.
Подписано 8 мая 1945 года в городе  Берлине.
От имени Германского Верховного Командования: Кейтель, Фриденбург, Штумпф
В присутствии:
По уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии
По уполномочию Верховного Командующего
экспедиционными силами союзников
Маршала Советского Союза Главного Маршала Авиации
        Г.Жукова        Теддера
При подписании также присутствовали в качестве свидетелей:
Командующий стратегическими
воздушными силами США генерал Главнокомандующий Французской
армией генерал
Спаатс Делатр де Тассиньи 

(Акт о военной капитуляции)

       Стояло лето  45-го.  На разбитых улицах и площадях  Бреслау копошились немцы под охраной поляков,  разбирая баррикады с завалами.  На перекрестках махали флажками девушки-регулировщицы, пропуская военную технику, по обочинам неспешно двигалась пехота.
       - Эй, красивая? Как нам попасть на Мензельштрассе? - остановился перед  одной из регулировщиц пыльный «джип» с тремя офицерами в кабине. Машина была новая, полученная по ленд-лизу* и с номерным знаком на борту.
       Спрашивал молодой  майор, сидевший за рулем. Спутники - оба капитаны     улыбались. Девушка действительна была  хороша. Такие нравятся мужчинам.
       - Повернете налево,  два километра прямо, затем перекресток, справа будет она,- указала флажком и отвернулась, пропуская  колонну танков.
       Когда  обдав синими выхлопами, та прогрохотала по брусчатке, майор  прокричал «спасибо!»  и, врубив скорость, крутанул руль. По сторонам  замелькали остовы домов с пустыми глазницами окон, изредка встречавшиеся прохожие в цивильном,  катящие тележки со скарбом.
       Звали его  Николай Лосев. Это был рослый широкоплечий офицер с русыми    волосами и жесткими серыми глазами под козырьком полевой фуражки. На отглаженной гимнастерке со свежим подворотничком сияли орден  Отечественной войны,  два Красной Звезды и несколько медалей. 
       Войну Лосев начал  курсантом Подольского пехотного училища в октябре 41-го  под Москвой, оставшимся немногим из живых. Получив ранение в плечо, месяц провалялся в госпитале, а зимой стал лейтенантом - командиром   взвода.   В марте следующего года, уже ротным, под Ржевом,  попал «под раздачу».
       Рота дважды атаковала   господствующую высоту в лоб, потеряв три четверти личного состава, приказ о третьей выполнять отказался.
       Далее были военный трибунал и   штрафбат,  второе ранение, госпиталь и медаль «За отвагу». А потом реабилитация с предложением продолжить службу  командиром штрафной роты.
       «Бог не выдаст, свинья не съест» прикинул Лосев и дал согласие. По натуре был вспыльчивый, в поступках быстрый и решительный. Рота, которую принял, состояла из  рядовых и  бывших  младших командиров, а еще  заключенных, пожелавших смыть вину кровью.
       Она оказалось не подарок. При первом знакомстве офицеры постоянного состава рассказали, что его предшественника застрелили во время атаки в спину, дисциплина была низкой, отмечались факты дезертирства. 
       Через неделю роту отправили на позиции, там случилось  новое «чп». Боевое охранение  из  трех бывших  зеков задержало ночью в степи  женщину с двенадцатилетней дочкой,  и привели к себе в землянку, где  обоих изнасиловали.
       Утром об этом стало известно Лосеву, он приказал выстроить личный состав, проведя мать перед шеренгами.
       - Вот эти, - показала она пальцем на насильников.
       - Три шага вперед! - приказал ротный, расстегнув кобуру «ТТ».
       Двое понурясь вышли, а третий, отказался.
       - Да пошел ты, - харкнул на землю.
       В ответ грянул выстрел. Рухнул на землю, посучив ногами, затих.
       Подельников Лосев приказал взять под стражу и вместе с женщиной и ребенком отправил в штаб.
       Вскоре оттуда нагрянул особист на мотоцикле, взяв с него объяснение. Пряча в полевую сумку, спросил, - зачем одного расстрелял сам?
       - Чтоб другим было неповадно, -  буркнул лейтенант. - По военному времени имею   право.
       - Ну-ну, - хмыкнул контрразведчик и укатил обратно.
       Ночью поступил приказ о начале наступления, утром   повел роту в атаку. В спину никто не выстрелил, поставленную задачу штрафники выполнили. Потом были еще бои,  переменный состав менялся. Сорок третий год встретил старшим лейтенантом и был принят в ряды ВКП(б).
       На Дону получив контузию, попал в госпиталь. После выписки назначили начальником штаба штрафного батальона  1-го Украинского фронта. Во время Львовско-Сандомирской операции* командир батальона погиб при бомбежке, Лосев   занял его  место. Победу встретил в Бреслау.
       И теперь вместе с заместителем  Каламбетом и начальником штаба Орешкиным        возвращался из штаба дивизии, куда отвозили списки личного состава.
       Штрафные подразделения упразднялись, переменный состав подлежал реабилитации, с последующим направлением в другие части  или демобилизации. Постоянный зачислялся в резерв до особого распоряжения.
       В штабе  случайно узнали, что на Мензельштрассе  поляки открыли ресторан. Орешкин предложил там отобедать.
       - Командир, ты когда   последний раз был в ресторане? -  спросил майора, когда выйдя из здания, шли к машине. 
       - Не приходилось, - пожал тот плечами. - Сразу после школы училище, потом война.
       - А ты? -  взглянул Орешкин на  Каламбета.
       -  За неделю до нее. Обмывал с сослуживцами очередное звание.
       Каламбет был самым старшим из троих.
       Войну начал капитаном, под Харьковом.  За отход  с позиции был разжалован в лейтенанты и  после этого сам напросился в штрафбат, где дорос до заместителя командира батальона.
       Орешкин же  до недавнего времени  являлся ротным, штаб возглавил  на подступах  к Бреслау. За время совместной службы все притерлись друг  другу, отношения были можно сказать, дружеские.
       Вскоре выехали к перекрестку,  по булыжникам  цокал копытами эскадрон казаков.
       Сразу за командиром  в первом ряду растягивал меха гармошки чубатый парень в кубанке 

       Ты ждёшь, Лизавета,
       От друга привета.
       Ты не спишь до рассвета,
       Всё грустишь обо мне.
       Одержим победу,
       К тебе я приеду
       На горячем боевом коне!

душевно выводил чистый высокий голос

       Одержим победу,
       К тебе я приеду
       На горячем боевом коне!

дружно потягивала еще полтораста глоток.
       - Хорошо, поют черти,  - притормозил Лосев, пропуская  всадников,  и  свернул направо.
       - Точно  Мензельштрассе, - указал  Орешкин   на  надпись готической вязью  на стене  разбитого до нижних этажей дома.
       - Эта вроде целее других, - оценил с заднего сидения  Каламбет.
       Многие дома на улице действительно сохранились, как и трамвайные пути с посеченными осколками  деревьями вдоль нее. На некоторых зеленели листья. Людей на тротуарах было чуть больше, транспорта меньше. Часто попадались открывшиеся магазины и лавки. Иногда - «блошиные рынки». Там что-то  меняли, продавали и покупали местные обыватели.
       - Хозяйственный все - таки народ фрицы, -  косился на них Лосев. -  Вчера воевали,   сегодня уже торгуют.
       -  Это силезские  немцы.   Изначально, в десятом веке, Бреслау звался  Вроцлавом, и тут жили поляки.   Затем их вытеснили германцы, -  со знанием дела сказал Орешкин, в прошлом студент истфака.
       - Тогда ясно, почему город передаем «ляхам»* - хмыкнул  Каламбет. - Они дадут  этим силезцам жизни.
       - Что - что, а загребать жар чужими руками   умеют, - согласился Лосев.- Те еще  вояки.
       Союзников все трое не уважали, на что имелись причины.
       Во время Висло - Одерской операции  армия  Войска Польского  особой отваги не проявляла, а порой срывала поставленные перед ней   задачи.
       При  наступлении на Сандомирском плацдарме в составе 1-го Украинского фронта, ее части не смогли прорвать   на порученном участке немецкую оборону. За них это сделали    штрафники. Тогда батальон Лосева потерял половину личного состава, и он после боя   дал в морду польскому  комполка.
       На следующий день остатки  штрафбата перебросили на другой участок,  операция продолжалась. После   ее окончания   батальон пополнили и   дивизия,   которой был придан, в составе других двинулась на Бреслау.  История последствий не имела.
       - Вроде то, что нам нужно, - сказал Орешкин,  заметив  на одном из зданий справа,  вывеску   «Restauracja Konspira».
       Юркая машина пересекла трамвайные пути и, развернувшись,  подъехала туда.
У тротуара стояли  трофейный «опель» и наша «эмка», припарковались рядом.
       Лосев заглушил двигатель, вышли из  кабины,  одернув гимнастерки с портупеями, направились к двери. За ней был   небольшой холл.
       Сдав фуражки гардеробщику, поднялись по ступеням  на второй этаж в  зал. Под  высоким  потолком плавал  табачный дым, слышался веселый смех и звяк  приборов.  В центре на небольшой  круглой сцене  аккордеонист  со скрипачом исполняли вальс Шуберта.
       -  Ничего шалман, прямо как у нас в Одессе, - растянул в улыбке губы Каламбет.
       Рядом  тут же возник  сухонький  официант в белой  накрахмаленной куртке,
       - Цо паны бажают?
       - Выпить и поесть, -  ответил Лосев.
       - Пшепрашем, -  указал рукой на  освободившийся столик у окна, с которого второй убирал посуду, а когда гости расселись, поспешил выполнять заказ.
       Спустя  короткое время  на столе появились холодные закуски, домашней выпечки белый хлеб и графин  янтарной зубровки. Каламбет,  вынув пробку, тут же наполнил стаканы.
       Молча сдвинув, выпили, налегли на закуску.
       Как только все съели, официант  доставил горячее - красный наваристый борщ и рубленые   бифштексы с молодым картофелем посыпанным укропом. Под них приняли по второму.
       - Да, так жить можно, -  когда закончили обед, оценил Орешкин.
       Заказав по чашке кофе, расплатились, дав официанту на чай, закурили  и с интересом оглядели зал.
       Народу в нем хватало.
       Советские  офицеры различных родов войск, в том числе военные моряки,  их польские союзники и даже гражданские.  Одни были с женщинами, другие без, все  раскрасневшиеся и оживленные. 
       Веселье нарушило появление польского патруля - офицера в чине  поручика  и двух солдат в конфедератках*  с красными повязками на рукавах. Махнув музыкантам рукой (те прекратили играть)  старший громко объявил  о проверке документов.
       Несмотря на окончания войны в  городе по ночам стреляли, действовал комендантский час, и солдат поодиночке  не увольняли. Бегло просмотрев документы у  двух польских жовнежей с дамами за соседним столиком, патрульные подошли  к Лосеву с товарищами.
       - Предъявите ваши, -  сказал на русском  поручик.
       Был он   среднего роста,  угрюмый и  с тяжелым взглядом.
       Все трое извлекли из нагрудных карманов гимнастерок и протянули    удостоверения начальствующего состава РККА*. Сверив фото на них с лицами и полистав, Лосеву с Каламбетом вернул, а последнее задержал, - непорядок.
       - В смысле?  - удивленно поднял брови Орешкин.
       - Судя по погонам, вы капитан, а в документе значится старший лейтенант.
       - Месяц назад присвоили, не успел сменить.
       - А еще похожи на одного разыскиваемого, - процедил поляк. - Попрошу проехать   в комендатуру.
       - Слушайте, вы, -  закипая гневом, поднялся   со стула Лосев. - Это мой начальник штаба и никуда он не поедет, - отобрав удостоверение, вернул Орешкину.
       - Цо?! - пошел пятнами по лицу.- Забираю всех троих! И стал расстегивать   кобуру.
       Не успел. Лосев сгреб  за плечи и выкинул в открытое окно.
       - Матка боска! -  донесся визг,   за ним шлепок. 
       Один  патрульный лапнул  на груди ППШ*, - не вздумай, - выхватили пистолеты Орешкин с Каламбетом.
       Кругом наступила   тишина.
       Все трое  покинув зал,  быстро спустились по ступеням вниз и,  прихватив  в гардеробе фуражки, оказались на улице. Под окном, на тротуаре,  прохожие поднимали поручика. Голова у того   болталась, кто-то  звал врача.
       Запрыгнули в «джип», взревел  мотор и, развернувшись, он  покатил обратно.
       - Вот суки, испортили обед, - пряча   удостоверение в карман, сказал Орешкин.
       - А ловко ты его комбат,- рассмеялся Каламбет. - Надолго запомнит.
       Минут через двадцать, миновав центр,   выехали на южную окраину.   
       В десятке километров от нее,  в лесу рядом с озером,   в  брошенном   эсэсовцами военном городке  дислоцировался батальон. Его списочный состав составлял  шестьсот  человек, после штурма осталось триста  двадцать пять.
       Остальные, искупив вину, погибли или лежали в госпиталях.
       Часовой, подняв шлагбаум, козырнул.
       «Джип» вкатился на территорию и,  описав дугу, остановился перед  затененным соснами особняком с красно - черепичной крышей. 
       Внизу находился штаб, на втором этаже жили офицеры.   Перед зданием серел плац, по сторонам несколько казарм. У них слонялся,  дымил махоркой  и загорал на травке  переменный состав. На спортивной площадке босяком  гоняли мяч две команды.
       Выйдя из машины, все трое  зашли в штаб, дежурный доложил, -  товарищ майор!   Происшествий в батальоне нет. Личный состав отдыхает.
       - Добро, - кивнул Лосев. Поднялись на второй этаж.
       - Может, искупнемся? - предложил Орешкин, когда шли коридором. - Вон как запылились. И чихнул.
       -  Не помешает, -  толкнул  одну из дверей комбат. -   Встречаемся внизу.
       Комната, которую занимал, имела два окна  и всю нужную для проживания мебель.  При драпе оставили бывшие хозяева.
       Расстегнув ворот гимнастерки, Лосев  определил на вешалку  планшетку,  взял с умывальника кусок  мыла и, завернув в вафельное полотенце, направился обратно.
       Вскоре, оставив позади казармы, они шли по лесной тропинке к недалекому озеру, блестевшему под июльским солнцем. В кронах деревьев щебетали птицы,  на полянах золотились россыпи одуванчиков.
       На зеленой травке у берега,  в тени дуба сидел    человек с коротким седым ежиком, в белой рубахе и галифе. Рядом  на рогульках висел котелок (под ним сухой хворост)  сбоку вещмешок.   В воде  у зарослей камыша  возились с бреднем еще двое.
       При виде подходивших офицеров    хотел встать, - сидите, Андрей Иваныч, - махнул рукой комбат.
       - Что? Решили сварить уху? - кивнул заместитель  на напарников.
       -  Решили, - улыбнулся  седоголовый.
       - Хорошее дело, - одобрил Лосев, и все трое  направились к  песчаной косе неподалеку. Вода там лучше прогревалась.
       Говоривший с ними, в недалеком прошлом был подполковником, командиром артиллерийского дивизиона*. По пьяной лавочке повздорил с замполитом, тот обвинил комдива в нелюбви к Сталину.
       Доказывая обратное, всадил майору  пулю в лоб, комиссара  с почестями закопали. Родным ушло извещение «пал смертью храбрых».  Виновного же, лишив звания и орденов, отправили в штрафбат.  Теперь, как другие, оставшиеся в живых, ждал реабилитации.
       На косе  офицеры разделись, аккуратно сложив обмундирование (сверху пистолеты в кобурах)   и  белея телами, с гоготом  помчались в воду. Она была прозрачной, в меру холодной и приятно освежала.
       Пока  Каламбет с Орешкиным  плескались у берега, Лосев саженками сплавал к другому, метрах в ста. Там выбрел  на глинистый откос, забрался на склонившуюся к озерной глади   иву  и сиганул  головой вниз. Вынырнул почти на середине, так же резво замелькал руками обратно.
       - Ну и здоров  ты командир, - оценил заместитель, а начштаба рассмеялся, -  я уж подумал, утонул.
       -  Это вряд ли, - шевельнул    мускулистыми плечами с пулевой  отметиной на одном. Бок украшал второй шрам, от осколочного ранения.
       Накупавшись и вымывшись с мылом, все трое улеглись на теплый песок и замолчали. Солнце клонилось к закату, над водой мелькали стрижи, где-то в лесу вела счет годам кукушка. 
       - Даже не верится, что  кончилась война, - мечтательно глядя в   небо, сказал Орешкин. - Демобилизуют, вернусь к себе в  Казань, закончу университет  и  стану  преподавать историю.  А вы? - повернул    голову к товарищам.
       - Я  кадровый, - зевнул  Каламбет. - Буду служить дальше.
       - И я, -  чуть помолчал Лосев. - Дома никто не ждет.
       - Это как? - сделав удивленные  глаза, приподнялся на локте Орешкин. - Совсем никто?
       - Совсем, - вздохнул комбат. - Отец у меня был военный летчик, погиб  в тридцать девятом  на Халхин-Голе*.  Мать через год вышла замуж и уехала в Ленинград. Умерла там во время блокады.
       Была еще девушка. Дружили со школы, потом встречались, хотели пожениться. Не успели - началась война. Сначала переписывались, потом исчезла. О ее судьбе ничего не знаю.
       Опять замолчали, а когда шар солнца коснулся  зубчатых вершин леса, и от воды потянуло прохладой, стали собираться. Натянув  гимнастерки с бриджами и сапоги затянули  портупеи. Прихватив полотенца, пошагали обратно.
       Теперь у дуба потрескивал огонь,  на нем, издавая аромат,  побулькивал котелок. На  расстеленной плащ-палатке лежал  кирпич  черняшки*, несколько пупырчатых   огурцов,   ложки и немецкая, в войлочном чехле, фляга.
       - Давайте с нами, - поднял   глаза бывший подполковник, напарники поддержали.
       - Спасибо ребята, - отказался Лосев. - Как-нибудь в другой раз.
       -  А во фляге что? Спирт? - ткнул в нее пальцем Каламебт.
       -  Нет, шнапс, - сказал  усатый крепыш. - Он того, слабенький.
       - Можно задержаться до вечерней поверки? - спросил второй, в прошлом летчик.
       -  Хорошо, - разрешил комбат, и они пошли дальше.
       В части роты шли на ужин в столовую, офицеры тоже подкрепились за своим столом, после чего занялись текущими делами.
       Далее состоялись вечерняя поверка и отбой («рыбаки» вернулись вовремя) плац перед казармами опустел. По нему бегала  стайка бродячих собак, выставленные на ночь посты   охраняли территорию.
       Когда на землю опустилась ночь и в небе зажглись звезды,  Лосев в начищенных сапогах и чисто выбритый, зашел в комнату   Каламбета. Тот в майке и трусах, лежа на койке,  дымил папиросой и листал трофейный журнал с картинками.
       - Я отъеду до утра. Если что, где искать меня знаешь.
       - Добро  командир, - ответил заместитель.
       Выйдя, майор спустился  по ступеням вниз. Дежурный лейтенант за стойкой, встав, козырнул. Хлопнула входная дверь.
       На улице было тихо  и свежо, в траве звенели сверчки.
       Обогнув здание, Лосев проскрипел сапогами по гравийной дорожке к трем кирпичным  боксам у ограды. Отпер ключом дверь крайнего, распахнул  створку и вошел внутрь.
       Через  пару минут оттуда выкатился  трофейный «цундап» с  коляской, слез с   седла,   и  затворил. Снова уселся, включил скорость, мотоцикл с тихим рокотом двинулся к КПП.
       У него остановившись, просигналил, из будки выбежал часовой, подняв шлагбаум. Набирая скорость,  машина  исчезла в темноте.
       Отъехав от части   пару километров, майор свернул с асфальта на проселочную дорогу, луч фары высветил по сторонам сосновый бор. Потом он кончился, «цундап» спустился в низину и   по каменному мосту пересек реку.
       За ней  возникло небольшое,   местечко  с кирхой*  в центре, застроенное одно и двухэтажными домами. Свернул на одну из улиц.
       Миновав два особняка, въехал по короткой аллее во двор третьего. Заглушив мотор и погасив фару,  слез с седла. Отряхнул рукой бриджи* и поднялся на увитое плющом крыльцо. Дважды крутнув флажок звонка стал ждать.
       В одном из окон наверху возникло пятно света, через минуту из-за двери, тихо спросили, - кто?
       - Это я, Злата. Николай.
       Внутри  провернулся ключ, брякнул запор, переступил порог.
       Шею тут же оплели горячие руки, губы слились в поцелуе. Чуть позже оба голые лежали на кровати в одной из комнат второго этажа. Майор курил, а женщина, опершись на локоть, перебирала его волосы. На вид ей было лет двадцать пять, стройная и красивая блондинка.
       Знакомство состоялось вскоре после капитуляции Бреслау.
       Штрафбат сначала разместили в этом  местечке под названием Крафтборн. Там уже стояла какая-то тыловая часть и  проезжая улицей,  Лосев услышал в этом особняке крики.
      - Ну-ка  туда, - приказал сидевшему за рулем сержанту.
      Тот свернул в аллею и тормознул у входа. Взбежали на крыльцо, Лосев рывком  открыл дверь.  В холле на ковре два пехотинца насиловали  молодую женщину. Один держал за руки, а второй, задрав платье, ловил ноги. Та отчаянно лягалась и визжала.
      - А-атставить! - рявкнул майор,   выхватив  «ТТ». - Перестреляю, гниды!
За спиной  лязгнул   автоматный затвор, оба побледнев лицами  вскочили.
      - Пошли вон! - махнул  стволом на дверь.
Топоча кирзачами ломанулись к выходу.
      - Шевели копытами! - дал последнему здоровенного пенделя сержант.
      Женщина оказалась чешкой  по имени Злата, служила в доме  гувернанткой. С ее слов, за месяц до подхода  советских войск хозяева уехали в Швейцарию, поручив сторожить усадьбу.
      - Я извиняюсь за этих  солдат, они  сюда  больше не вернутся, - сунул пистолет в кобуру  Лосев. - В городе будет стоять моя часть, гарантирую спокойствие и порядок.
      - Благодарю, пан офицер, - утерла гувернантка слезы.
      - Кстати, - окинул глазами холл и лестницу, ведущую    на второй этаж. - Не могу ли я здесь на время поселиться?
      - О да, - часто закивала Злата.
      - В таком случае не прощаюсь, - и вышел вместе с сержантом. Женщина проводила взглядом.
      Разместив батальон в школе на площади и пустующих домах, к вечеру Лосев вернулся.
      Сержант  внес в прихожую чемодан и туго набитый вещмешок, после чего уехал.  Чешка показала майору комнату на втором этаже, а потом они вместе поужинали на кухне привезенными продуктами.
      - Все, что осталось ваше, - кивнул на  мешок Лосев.
      - Декуи, - опустила ресницы Злата.
      А ночью он проснулся в своей кровати от объятий.
      - Либеш се ми*, - шептала чешка, прижимаясь  гибким телом. Дальше они любили друг друга до утра. Женщины  до этого у Лосева  были, в госпитале   и на переформировке, чешка стала очередной.
      Вскоре батальон передислоцировали в брошенный военный городок, откуда по ночам майор наведывался к подруге. Иллюзий  на  дальнейшее  оба не питали, то была временная связь.
      Загасив  в прикроватной пепельнице окурок,  Николай  приобнял Злату, и они уснули. С неба в открытое окно  глядела желтая луна.
      В четыре утра мотоцикл катил  обратно, на востоке  алела заря.  От основной трассы  отходила  асфальтированная дорога, бросив в ту сторону взгляд, поежился. Километрах в семи по ней находился концентрационный лагерь смерти. О нем узнали случайно. 
      На следующий день после размещения  в Крафтборне,  Лосев вместе с Каламбетом  оставив батальон на Орешкина, выехали  за город для знакомства с окрестностями. Заметив эту самую дорогу с указателем    «Aussenkommandos» приказал водителю  туда свернуть.
      Минут через  десять она спустилась  в обширную зеленую долину, окруженную высокой оградой из колючей проволоки с караульными вышками по углам. За ней  административное здание и казарма. Дальше плац и  три ряда бараков, меж которых мелькали люди в белых халатах. На другом конце еще какие-то строения и высокая кирпичная  труба.
      Въехав в открытые ворота «джип»  подрулил к зданию. У дверей стояли «эмка» с водителем внутри  и  несколько грузовиков с тентами, на всех красный крест.
      Рядом прохаживался пожилой часовой с винтовкой. Из одной полуторки несколько солдат  нестроевого вида выгружали какие-то тюки и ящики.  Затормозив рядом, автомобиль стал.
      - Что здесь за часть, отец? - вышли из кабины офицеры.
      -  Отдельный санитарный отряд, товарищ майор, -  приложил к пилотке руку.
      - А как увидеть начальство?
      -  Вон оно, идет (кивнул  в сторону).
      От казармы по бетонной  дорожке  к ним направлялись двое. Седоголовый старичок с бородкой клинышком, в   форме подполковника медицинской службы и лет тридцати женщина - капитан. 
      - Чем обязаны? - подойдя ближе, близоруко прищурился подполковник? 
      -  Лосев с Каламбетом представились. Обменялись рукопожатиями.
      Подполковник, назвавшийся Семеновым был из  армейского САНУПРА*,   женщина - начальником его санитарного отряда по фамилии Цветкова.
      Лосев сообщил, что он командир дислоцирующейся в Крафтборне части и заехал узнать, что здесь за объект.
      - Немецкий  лагерь смерти, - ответил  подполковник. - Один из восьмидесяти  на территории Восточной Пруссии.  При отступлении эсэсовцы не успели уничтожить всех узников. Тех, что остались, выхаживаем на месте. Нетранспортабельны.
      - И сколько их здесь? - кивнул на бараки Каламбет.
      - Полторы тысячи. Ну ладно товарищи, мне надо ехать (взглянул на наручные часы). Если имеются еще вопросы, Ольга Петровна на них ответит. Прощайте.
Козырнув направился к «эмке», зарокотал мотор, выехала за ворота.
      -  Так как насчет вопросов? -  обратилась начальница к офицерам.
      -  Не имеем.  Все ясно.
      -  Может, желаете осмотреть лагерь?  Увидеть, что такое нацизм.
      -  На фронте  уже видели. Спасибо (нахмурились).
      -  Такое вряд ли, -  горько сжала губы.
      -  Хорошо, ведите, - принял решение майор.
      Для начала зашли в казарму, пропитанную запахами хлорки и лекарств.  Вдоль стен   тесно стояли койки. На них обтянутые кожей серые скелеты, их обихаживал медперсонал. 
      - Здесь у нас лежачие, с тяжелой формой дистрофии, многие безнадежны, - обвела капитан  помещение рукой.
      - Ольга Петровна, - камфара заканчивается, - подошла от одной из коек усталая  медсестра.
      -  К вечеру из Бреслау подвезут еще. Пока колите заменители.
      -  Майор, - прохрипели с койки рядом.
      -  Слушаю тебя браток, - наклонился Лосев.
      -  Отомстите за нас, - горячечно заблестели  глаза.  Погасли.
      Цветкова тоже наклонилась, пощупав пульс, и подозвала санитара, - в мертвецкую. Тот молча кивнув, натянул умершему на голову простыню.
Вышли на свежий воздух.
      - Здесь все русские? - нервно закурил Каламбет.
      -  Нет, - покачала головой. - Большинство поляки, чехи и евреи.   В 41-м  было три тысячи советских военнопленных, остались  пятьдесят восемь. Ну что? Идем дальше?
      - Идем.
      В бараках было то же самое. Похожие на мумии люди на нарах, ставящие им капельницы  сестры, кормящие и поящие  санитары.
      - Эти будут жить - уверено сказала Цветкова. - А теперь покажу главное.
      Направились во вторую часть лагеря, отделенную от первой колючей проволокой, с тоже открытыми воротами.  Зашли в  обширное, похожее на склад помещение. 
      - Основное производство в лагере  - каменоломни  в двух километрах. Здесь вспомогательное, - сказала женщина. - Вот в этом отсеке,   -  подвела к крайнему  с многочисленными тюками, -  волосы  заключенных.  Шли для изготовление матрацев на подводные лодки.
      Тут (перешли к соседнему, со штабелем ящиков)   мыло из их жира. А вон в том  - показала пальцем, - мешки с пеплом для удобрения полей.
      - Н-не может быть, - побледнели офицеры. - Что же это такое?!
      - Обыкновенный фашизм.  В завершение покажу их фабрику смерти. Это тоже надо видеть.
      Словно сомнамбулы, прошли за Цветковой  к зданию, что сначала посчитали котельной. Ошиблись. То был крематорий, где  сжигали людей. Внутри имелись три футерованные* печи с  железными лотками,  белесый пепел, остатки костей и черепа.
     У Лосева с Каламбетом зашевелились волосы под фуражками.
     Назад шли молча, до боли сжав зубы и кулаки.
     - Спасибо, Ольга Петровна, теперь будем знать, - простились за руку с Цветковой.
     - Главное, чтобы не повторилось,- жестко сказала. - Никогда.   
     Вернувшись назад Лосев вызвал к себе  помощника по тылу.
     - Тут на складе я видел сотню складных кроватей и матрасы.
     - Есть такие, - ответил старший лейтенант.
     - А что имеется из трофейных продуктов?
     - Много всего. Фрицы, убегая, бросили.
     Загрузишь два грузовика кроватями с продовольствием, отвезешь в концентрационный лагерь. Сдашь капитану Цветковой. Куда ехать мой водитель покажет.
     - Разрешите выполнять?
     - Давай.
     Закатив «цундап» в бокс, Лосев притворил створку   и пошагал в штаб.
     Сонный дежурный встав, изобразил строевую стойку, он в ответ махнул рукой и поднялся на второй этаж. Открыв дверь своей комнаты, вошел внутрь, повесив на вешалку фуражку.
      Расстегнув, снял  портупею с кобурой и гимнастерку, определив рядом  и, усевшись на   стул, стащил сапоги. Через минуту с кровати раздался храп. Проснулся  в семь, бодрым и отдохнувшим.  За окнами на плацу шла зарядка.
      Умывшись, побрился  опасной бритвой, сполоснув лицо «Шипром», и вместе с  другими офицерами сходил на завтрак. Далее начались политзанятия, вернулся к себе, занявшись  служебной документацией. С окончанием войны ее стало много больше.
      Когда дело подходило к концу, в дверь постучали.
      - Да, - поднял   голову от бумаг.
      - Товарищ майор! - возник на пороге  помощник дежурного. - На проводе начштаба дивизии.
      Быстро спустились вниз, лейтенант из-за перегородки подал трубку.
      - Здравия желаю, товарищ  полковник! - приложил к уху.
      -  И тебе не хворать, -  донеслось издалека. - Слушай   приказ.
      В квадрате 4715 обнаружена остаточная группа немцев. К тебе выехал  Артюхов из разведотдела с более детальной информацией. Выдвинуться в квадрат и уничтожить. Об исполнении доложить. Удачи.
      - Слушаюсь, - вернул лейтенанту трубку. - Боевая тревога!
      На улице тоскливо завыла сирена. Из казарм, получив оружие, вываливал  и строился на плацу личный состав.