Жили в одной деревне две бабы - по соседству, через дорогу. На одной стороне стоял терем, напротив избёнка. Богатую бабу звали Степанидой, а бедную Авдотьей, чаще просто Дуней. У богатой был муж, а детей не было, а бедная проживала без мужа, но с детками. Богатой бабе все завидовали - и достаток в доме, и самой работать не надо, всё хозяин делает. Этот самый муж был особым поводом для зависти - уж очень хорош собой, мастер на все руки, нрава доброго и весёлого. Но самое главное - на балалайке играл лучше всех. А этот инструмент для женских сердец очень опасный - сразу привораживает. По той причине было у Степаниды много беспокойства.
Про Дуню и сказать-то почти нечего: сама работала, сама детишек растила; помощи ни от кого не ждала и никому не завидовала. Была у неё только одна дурная привычка: на мужа Степаниды заглядываться. И уж так смотрела, будто он не мужик, а печатный пряник или святой угодник Николай. Тот хоть и прозывался Николаем, но на этом сходство его с чудотворцем и заканчивалось. Хотя, когда он брал в руки балалайку, многие говорили: просто чудеса творит! Ну, что было, то было. Творил.
Собирались вечерами вокруг него здешние жители, особенно падки были на струнные страдания бабы и девки. Сидят кружком на брёвнышках, смотрят на балалаечника, как заворожённые. А что у них там на уме - кто знает? «Уведут, того и гляди, уведут!» - сокрушалась Степанида и зорче приглядывала за всеми, не внушавшими доверия. Сама же то и дело звала мужа: пора домой, Николаша, самовар поспел. А он всё играет, точно остановиться не может. Очень любил на людях играть, и всю душу в это дело вкладывал. Жена его бывало вся изведется, видя, как жадные чужие глаза на мужа глядят. У неё самой тоже была слабость на чужое заглядываться, то есть на соседских деток, но только исподтишка, чтоб никто не заметил.
Так вот они и жили: одна на чужого мужа смотрит, другая на чужих детей. Хоть и с пристрастием следила Степанида за соседкой, но никакого греха выследить не удалось. Дуня просто смотрела на Николая - как на икону. А когда тот брал в руки балалайку, Дунино лицо выражало тихое блаженство. И только. Сама-то Степанида позволяла себе больше: она иногда угощала Дуниных детей пряниками. Но ни умиления, ни живого интереса они у неё не вызывали. В самом деле, не в детях же счастье. А в чём? Этого Степанида не знала. А Дуня знала. Не про счастье вообще, не про чьё-то, а про своё. Вот возьмет он свою балалайку, зазвучат ласково струны и зайдется Дунино сердечко. И ничего ей больше не надо - только глядеть и слушать.
Когда Дуня однажды в порыве откровенности поведала о том счастье Степаниде, та сперва не поверила. А потом, зло усмехнувшись, назвала соседку дурой. «Дура и есть - что правда, то правда. А на правду кто ж обижается?» - подумала Дуня и не обиделась, а той же ночью увела у Степаниды мужа вместе с балалайкой. Они усадили на телегу детишек, погрузили нехитрый Дунин скарб и отбыли в неизвестном направлении.