Глава XXV
Тройной портрет кардинала Ришелье
На стене национальной галерее Лондона можно увидеть портрет, кисти художника-фламандца Филиппа де Шампаня, где весьма натурально изображен кардинал Ришелье в трех ракурсах: профиль правый анфас и профиль левый. Такой необычный портрет был сделан де Шампанем для итальянца Франческо Мочи, которому заказали скульптурный образ первого министра Франции. Три ракурса полностью олицетворяли наружность и характер Ришелье, который мог быть и очень мягким, как изображен он на правом профиле, твердым, как на афасе и хитрым как на профиле левом.
Утром 5 мая кардинал скорее выглядел как портрет запечатленный в анфас. Строгий, твердый, озабоченный потерей бумаг, он вернулся к себе во дворец, лишь к восьми часам утра. Чутье подсказывала ему, что долгое отсутствие леди Персис в Париже, обусловлено политикой, а следовательно, угрожает всей Франции и нечто опасное замышляется на острове Карла Стюарта, площадь которого, ограничивается 130 279 км;. Итак, кардинал прибывал в плохом настроении. Изможденный и раздруженный на весь мир, он бормотал подобно царю Давиду: «Даже близкий друг, на которого я полагался, тот, кто ел мой хлеб, поднял свою пяту против меня».
К тому же он предчувствовал, что все его существование, держится на тонком волоске. Он знал, что в 1627 году он прибывает в таких же обстоятельствах, как и Генрих Четвертый в 1606-м: все жаждали его смерти. Особенно ему не нравилось то, что и Людовику Тринадцатому не приходилось по душе его резко очерченное лицо. Только он один выступал на стороне кардинала, но Ришелье ощущал всю зыблемость ситуации: в любой момент из-за королевской благосклонности к его врагам он может потерять всё. Но и с этим он бы справился, если бы был здоров и селен, как его недоброжелатели: но недостаток денег, в которых больше нуждалась Франция, чем сам кардинал, вдобавок к этому интриги, кружащие вокруг его натуры – все это отнимало здоровья и силы. Не забудьте еще про теологические споры, страсть к стихосложению, необходимость сдерживать раздражение и гнев, все это сжигало его, подвергая к неминуемой гибели.
Францией правили двое больных, и симптомы их недуга, были чем-то схожи. По счастью, Людовик Тринадцатый знал (или по крайней мере догадывался), что, потеряв Ришелье, он потеряет и трон. В то же время и сам кардинал понимал, что в случае смерти монарха, он окажется в шаге от гибели: его ненавидел принц крови, терпеть не могла Анна Австрийская, призирала королева-мать, на него затаил зло господин де Бушар, отправленный в Бастилию, ему желал смерти господин Суасон, отправленный в изгнание. У всего дворянства вызывало недовольство эдикт на дуэли. В общем самым благоприятным выходом было умереть вместе с Людовиком Тринадцатым, а если возможно, даже на мгновение раньше.
Единственный человек сохранял ему верность на этих постоянных качелях, в этом чередовании радостей и невзгод, сменявших друг друга с такою быстротой, что один и тот же день, начавшись грозой, вскоре становился солнечным. Это была его приемная дочь, его племянница г-жа де Комбале. Судьба этой женщины удивительна и достойна написания отдельного романа: в 16 лет ее выдали замуж за молодого и перспективного во всех отношениях Антуана де Бовуар дю Рюр де Гримуар, маркиза де Комбале. Он был богат, красив, делал успешную карьеру военного, казалось бы, все в этом браке должно было быть замечательно. Однако между молодыми супругами отношения нее заладились с первых дней совместной жизни. Поговаривали, что молодой маркиз был несостоятелен как мужчина, а иные утверждали, что он был мерзким мужелюбом. Так или иначе, но детей в этом браке не было, а скорая смерть маркиза, наступившая всего через полтора года после свадьбы во время осады Монпелье, стала для молодой женщины избавлением, а не несчастьем. Молодая вдова поклялась более не связывать себя узами брака и обратилась за духовным наставлением к кардиналу Ришелье, который приходился ей родным дядей — мать девушки Франсуаза дю Плесси была его родной сестрой, таким образом Мария-Магдалена приходилась кардиналу племянницей. Она желала уйти в монастырь, но кардинал запретил ей это делать, сказав что ее место рядом с ним, и она осталась в мире.
Итак, оказавшись в своем кабинете в Пале-Кардиналь, Ришелье первым делом позвонил в колокольчик.
Почти одновременно распахнулись три двери.
В одной из них возник Гийом, его доверенный камердинер.
В другой – Шарпантье, его секретарь.
В третьей – Россиньоль, шифровальщик донесений.
— Моя племянница еще не проснулась? — осведомился кардинал.
— Она еще даже не ложилась, — докладывал камердинер, — ибо ожидала вас всю ночь.
— Зачем? — удивился кардинал.
— Она беспокоилась о вас, думала, что с вами что-то случилось.
— Бедняжка… Почему же вы не попытались ее утешить? — возмутился кардинал.
— Мы пытались, поверьте, но она никого не слушала.
— Где она?
— В своей комнате.
Не успел Гийом окончить оправдания, как за дверью послышались легкие, но быстрые шаги. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге возникла сама госпожа Комбале. Лицо ее было настолько взволнованным и бледным, что Ришелье сам к ней поспешно приблизился.
— Что с вами, дитя мое? — обеспокоился он. — Вы вся дрожите, на вас нет лица… С вами что-нибудь случилось? О, идемте со мной, присядьте сюда и все расскажите.
Еле заметным движением кардинал велел всем посторонним удалиться.
— Не обращайте на меня внимание, дядюшка, — пролепетала госпожа Комбале, глядя в глаза кардинала. — Я просто волновалась за вас, вот и все. Но теперь когда вы рядом со мной, я успокоюсь.
— Но почему? Разве вам никто не сказал, что я у его величества?
— Нет.
— Гийом! — рявкнул Ришелье.
Камердинер вновь появился в кабинете.
— Почему вы не сказали госпоже Комбале, что я у короля?
— Наверное потому, что вы мне не докладывали куда идете, вот я и не знал, что ответить госпоже Комбале.
— Это правда, простите меня… Гийом вы можете идти.
Когда камердинер вновь ушел Комбале взяла руку дядюшки в свои и прижала к щекам.
— Так значит всю эту ночь вы были у его величества?
— Да, — вздыхая подтвердил кардинал.
— Это предвестник дурного, ибо вслед за этим бывает война.
— Вы очень наблюдательны, Мария, — с каким-то не понятным восхищеньем сказал кардинал, так что глаза его внезапно загорелись. — мы действительно всю эту ночь обсуждали план по защите Ла-Рошеля.
— Значит предчувствия меня не обманули, — задумчиво поговорила госпожа Комбале. — Значит будет война, и вы снова уедете?
— Что поделаешь, я нужен Франции.
— Нет, вы нужны мне, я не стерплю без вас разлуки.
Она прижалась головой к груди кардинала так плотно, что могла услышать, как неравномерно бьется его сердце.
«О, мое бедное дитя, — с тоской подумал Ришелье, проводя рукой по ее распущенным рыжим локонам, — какому испытанию я подверг вас, оставив рядом с собой. Возможно, для вас было бы лучше стать послушницей в монастыре, чем держаться за меня и страдать. Моя жизнь может оборваться в любой момент, и тогда... Что тогда будет с вами? И тем не менее я эгоистичен, ибо больше поражения, отстранения от власти, или даже смерти, я боюсь потерять вас. О, если бы мне угрожали только мои видимые враги, такие как две королевы, герцог Орлеанский, и вдобавок тех гнусных интриганов, чьи жизни у меня в руках, я бы был спокоен. Но мне угрожают Испания, Италия, Австрия, Савоя и Англия. Ах, знать бы, у кого теперь мои бумаги?».
В эту минуту на пороге комнаты опять появился Гийом.
— Что тебе? — слегка раздраженно спросил Ришелье.
— Я пришел доложить, что вас хочет видеть комендант Бастилии господин Севеньи.
— А, это очень кстати, зови…
— Дорогой дядюшка, — пролепетал госпожа Комбале, чуть-чуть отстранившись. — позвольте мне уйти.
— Да, да, конечно.
Подставив лоб для поцелуя она удалилась, уступив свое место коменданту Бастилии.
— Итак, — проговорил Ришелье, при виде Севеньи.
Хочется добавить ко всему этому, что лицо кардинала тотчас переменилось, став из милосердного – хитрым.
— Итак, господин Севеньи, вы пришли доложить мне о деле с бумагами?
— Вы очень догадливы, ваше высокопреосвященство.
— И где же они?
— Увы, это нам неизвестно…
— Вот как! Тогда для чего вы ко мне пришли?
— Видите ли, все дело в том, что де Бушар не согласился говорить нам, кому он отдал то письмо, но пообещал, что сообщит вам.
— Иными словами он хочет говорить со мной?
— Да.
«Здесь что-то ни то, — подумал Ришелье. — Неужели этот змееныш решил расправиться со мной прямо в Бастилии? Видать у него сильные намеренья против меня. Впрочем быть может тут скрывается тайна. Надо во всем разобраться».
— Хорошо, — решил наконец кардинал. — я отправлюсь немедленно.
— И еще один вопрос, ваше высокопреосвященство, — проговорил Севеньи, провожая Ришелье в прихожую.
— Ну?
— Позволите ли вы господину де Бушару встретиться с сестрой?
— Он просил об этой встречи встречи?
— Да, — подтвердил комендант.
— Ну что ж, попробуем воспользоваться этим желанием в собственную пользу.
— Так как же мне поступить, ваше высокопреосвященство? — следуя за кардиналом, спрашивал Севеньи.
— Об этом вы узнаете, чуть позже, но а пока предупредите стражников о моем прибытии.
Пока Севеньи отдавал распоряжения своим подчиненным кардинал приказал Гийому закладывать карету, и через двадцать минут уже ехал по улице Веррери, приближаясь к воротам Бастилии. Ему не нужны были пропуска в отличие от всех тех остальных, кто хотели проехать в Бастилю, ему достаточно было выглянуть из окна своей кареты, чтобы перед ним открылись все калитки, все затворы и двери. Так он оказался у порога страшной крепости. А оттуда добрался до камеры сто пятьдесят пять.
Севеньи повернул ключ в замке двойной двери и отворил ее.
Услышав лязг отворяющих запоров, де Бушар, стоящий тем временем возле окна, обернулся, сделал несколько шагов по направлению двери и скрестил на груди руки.
Увидев Ришелье, он поклонился.
— Ваше высокопреосвященство могли бы пройти ко мне без провожатых, — сказал он. — Ибо честь, которую вы мне оказали слишком велика, чтобы я мог забыться.
Кардинал пристально взглянул в глаза де Бушару, и жестом велел удалиться из камеры лишним.
— Итак, виконт, вы хотели что-то рассказать мне?
— Я хотел оправдаться, ваше высокопреосвященство, ибо то что вам сказали обо мне – не правда.
— Я не нуждаюсь в ваших оправданиях, виконт, мне надо знать кому вы отдали послание.
— Я уже говорил коменданту, и говорю теперь вам, что никому письма не отдавал. На меня напали семеро...
— Хватит, хватит, — прервал виконта кардинал. —Довольно сказок о семи разбойниках. Я ее достаточно наслушался. Мне доложили, что вы желаете увидеться с сестрой, так вот от вашего ответа зависит моя воля. Если вы расскажите где письма, то даю вам слово дворянина вы встретитесь с сестрой.
— Я с радостью ответил на этот вопрос, ваше высокопреосвященство,— искренне признался де Бушар, - если б знал на него ответ, но я, увы, не знаю.
" Либо он не лжет, либо же умело притворяется, — подумал кардинал, не отрывая от него глаз, — и если это игра, то ему в подметки не годится Франсуа Бедо".
— Видит Бог, как мне хочется вам верить, де Бушар. Вы отважный воин, и ответственный слуга. Франция могла бы вами годиться... Впрочем, есть один сценарий, при котором это может произойти; но об этом чуть позже. Я почти что верю вам, виконт но меня терзают смутные сомнения, ибо как вы сами, верно, знаете, на вас донес ваш опекун.
— Тому есть убедительные объяснения, монсеньер, ибо нечто подобное я ждал от господина Мезонфора.
— Вот как! Разве вы с ним враждовали?
— Увы, монсеньер, все дело в том, что месье Мезонфор безумно влюблен в мою сестру мадемуазель де Бушар, и несмотря на возможное суждение света мечтает взять ее в жены. Но моя несчастная сестра, по понятным причинам не хочет этого делать. И единственным человеком, кто бы мог ее защитить от нежелательного брака, был я.
— И вы полагаете, что по этой причине ваш опекун оговорил вас? — все так же холодно спросил Ришелье.
— Не только по этой, ваша светлость. Дело в том, что наш отец оставил нам приличное наследство. И если по вашему приказу меня подвергнут казни, то моя сестра останется единственной наследницей всего моего имущества. В этом случае Мезонфор почти беспрепятственно возьмет Лукрецию в жены и станет ни только обладателем прекраснейшей из женщин, но и богатейшим кавалером.
— Да, но у короля есть полномочье лишить как вас, так вашу сестру всего состояния, так как вы государственный преступник.
— Он этого не сделает по двум причинам: во-первых он без ума от своего любимого сокольничего, ведь ни для кого не секрет, что его величество имеет слабость к соколиной охоте, и стоит лишь Мезонфору заикнуться по поводу наследства мадемуазели де Бушар, тот непременно поступит по его желанию. А во-вторых я уже отправил королю прошение, не делать этого. Ведь Лукреция ни в чем не виновата.
— А разве вы виноваты? — спросил кардинал. — Ведь по вашем словам вы безвинны как агнец.
— Вы можете мне не верить, ваше высокопреосвященство, — произнес на это де Бушар, —но знайте, что если я умру, то умру безвинным, вы же совершите ошибку и погубите невинное создание, мою сестру, ибо этот негодяй...
— Кого вы имеете в виду?
— Я имею в виду королевского сокольничего шевалье Мезонфора. Да, у меня нет против него никаких доказательств, кроме некоторых домыслов. Но за то я знаю другое: кто громче всех кричит: «держите вора» и есть тот самый вор.
— Что ж, в ваших словах чувствуется здравый смысл, поэтому я их проверю. Но учтите, что если будет доказано, что вы причастны к похищению письма, ваша участь будет ужасной… Прощайте!
Поклонившись де Бушару, Ришелье приблизился к двери, постучал в нее три раза, и она отворилась.
Выйдя из камеры, кардинал поплотнее закутался в плащ и направился к двери, как вдруг его остановил прелестный голос:
— Ваше высокопреосвященство! Ваше высокопреосвященство, пощадите!
Голос принадлежал к женскому полу. Вскоре появилась и его обладательница.
Она бросилась к ногам Ришелье, ухватилась за его руку и стала целовать, омывая ее слезами.
— Кто вы? — опешив, спросил кардинал.
— Это мадемуазель де Бушар, сестра того самого узника с которым вы разговаривали, — пояснил комендант. -- Не успели вы сказать о вашей воли, как она уже сама здесь оказалась.
— Пощадите моего брата, умоляю вас, — слезно умоляла его Лукреция.
— Встаньте, сударыня, — почти приказал Ришелье, но видя, что та не тронулась с места, проявил настойчивость: — Да встаньте же, черт вас возьми.
С этими словами он сам поставил ее на ноги и усадил на предложенный комендантом стул.
— Итак, сударыня, вы просите помиловать вашего брата. Этого, к сожалению, я выполнить не обещаю, мне надо кое-что проверить. Но за то могу вас утешить, ибо казнь виконта де Бушара откладывается.
— Как? — удивился Севеньи. — Как откладывается?
— Да, да, — подтверждал кардинал, — до тех пор пока я сам не прикажу его либо казнить, либо отпустить на все четыре стороны.
— Как ваше высокопреосвященство, — воскликнула оживившись мадемуазель де Бушар, — так это значит…
— Это еще ничего не значит, сударыня…— грубо сказал кардинал, но и тотчас исправился: — Простите, я хотел сказать, что не хочу вас обнадеживать до той поры, покуда не буду иметь вещественные доказательства его невиновности, прощайте!
— Но, позвольте, ваше высокопреосвященство,— задержал Ришелье комендант, — могу ли позволить им встретиться?
— Конечно, — сказал кардинал, — и постарайтесь, чтобы им не мешали.
— О, благодарю вас, ваше высокопреосвященство, — пролепетала Лукреция, но тот, точно призрак растворился во мраке.