Если ты напишешь книжку,
Просто так, иль рухнув с дуба.
Можешь взять ее подмышку
И в издательство нести.
Только знай, редактор злобный
Все равно тебя прогонит,
Потому что графоманов
В этом мире пруд пруди.
=Совет знающего=
Редактор Кобылин, со скорбно скосорылившимся набок фейсом, брезгливо перелистывал рукопись доверчивого автора Манькина Владимира Ильича. Литературный тормоз сочинителей, как таковых недолюбливал, а если честно то и не терпел их вообще. Заранее считал их бездарями и графоманами, соискателями дешевой славы.
Ишь ты чего захотел, светилось откровенное отрицание в его презрительно-размазывающим по стенке взгляде трясущегося перед ним сочинителя. Кобылин, по-правде говоря, вообще ко всем бумагомарателям без исключения относился с глубоким презрением и внутренней ненавистью.
Манькино сочинительство ему не понравилось сразу. Настроение у редактора было как всегда при встрече с писаками наипаршивейшим. Ко всему прочему его доставала болезненная раздутость щеки, из-за вчера удаленного зуба мудрости. Десна противно поднывала, мешая сформулировать отказную гадость очередному соискателю олимпийских лавров.
-Маловато остроты в вашем произведении, - зловеще просвистел экзекутор в дыру удаленного зуба .
-Как это маловато? – проблеял Владимир Ильич. Он страшно боялся редактора. Отчего трясся мелким ознобом и потел. – А сцена в морге где анатома полночи гоняли покойники? А похищение алкашом Гулькиным у соседа поросенка, которого зажарил и съел на кладбище вместе со сторожем? Это тоже по-вашему маловато? – осмелел несчастный автор.
-Поедание господином Гулькиным кладбищенского сторожа вкупе с поросенком не является остротой, а напротив полнейшей глупостью с вашей стороны, - скривился увечный редактор.
-Какое поедание сторожа?! Да никто его не ел! – неожиданно для себя заерепенился Манькин.
-Как это не ел? Вы же сами пишите: «…поросенка зажарил и съел его на кладбище вместе со сторожем».
-Да вы читайте до запятой. Тогда и поймете, кто кого съел. – Не на шутку разобиделся непонятый редактором автор. - Криминал с поросенком, как минимум тянет на два года условно с возмещением нанесенного ущерба. По этому эпизоду я консультировался у нашего участкового, за что тот задержал меня на двадцать четыре часа, заподозрив в совершении мною данного преступлении. Как оказалось, действительно у него был сигнал о хищении животного, правда, не поросенка, а козы. Но это дело не меняло. Эпизод на кладбище, описанный мной в произведении господин полицейский воспринял, как признание в содеянном злодействе.
-Чьего признания? – морщась то ли от ноющей зубной боли, то ли от брезгливости к «содеянному» спросил Кобылин, не давая возможности Манькину открыть рта для пояснения. - Ладно, - продолжил экзекуцию мучитель. - Не будем уяснять кого съел ваш сосед…
-Почему это мой сосед! – заерепенился сочинитель. – Вы что смеетесь?! Это же литературный герой, а не реально существующая личность!
-Бросьте, господин Манькин. Какой герой этот ваш Гулькин! Да еще литературный. Вы же сами его называете алкашом, да к тому же приписали ему хищение поросенка у несчастного соседа и с дальнейшим его поеданием.
-Откуда вы взяли, что сосед несчастный? – съехидничал писатель, решив биться до конца за свое детище.
-А что Ваш сосед олигарх? Вот уж он-то не станет похищать в грязном свинарнике Вашего поросенка. Он то запросто может для себя купить его уже готовенького, зажаренного, - парировал занудливый редактор.
Чувствовалось Кобылин яростно противодействовал Манькиному карабканью к вершине заветного помоста, где прочно закрепились могучие сочинители типа Толстого Льва, Федора Достоевского со своими знаменитыми сотоварищами.
-Конечно, если все рассматривать под вашим углом зрения то Гулькин не должен воровать поросенка и уж точно не быть алкашом. Я что-то не пойму, господин Кобылин, куда вы клоните? И вообще, чего вы ко мне привязались с этим алкашом?! – вновь закипятился Владимир Ильич, потеряв всякую осторожность.
-Я к вам не привязывался. Как редактор я обязан просматривать сочинительства, подобные вашему творению, - сказал Кобылин с таким равнодушием и пренебрежением, что Манькину до зубного скрежета захотелось сказать какую-либо гадость этому надутому индюку.
-Вы сказали с иронией о моем творчестве, или мне это только показалось? - не на шутку разобиделся сочинитель.
-Да бросьте дуться, Владимир Ильич, ну какая может быть ирония! Вот смотрите… - он снова стал рыться в рукописи. – Кто там у вас в морге гонялся за санитаром?
-Не за санитаром, а за врачом, – собрав всю волю в кулак, чтобы не сорваться на грубость, поправил Манькин зануду.
-Ладно, это не так принципиально, кто за кем гонялся. Далее. У вас секретарша убивает своего начальника, а как это она сделала не понятно.
-Читайте дальше там все написано. На допросе девушка как на духу расскажет следователю, что ее начальник издевался над ней: зажимал покупку бумаги, ручек и скрепок.
-Ну и кому это будет интересно читать про бумаги со скрепками? – продолжал размазывать по стенке зловредный редактор вконец деморализованного автора.
-Секретарша была чекисткой, а ее начальник оказался шпионом. Вот она и убила его отравленной иглой, которой сшивала документы, - огорошил Манькин Кобылина голой правдой.
-Интересно, в какой такой секретной отрасли шпионил этот, ваш начальник? – поинтересовался мучитель.
-Читайте, там все написано, - надулся писатель и демонстративно отвернулся в сторону окна.
Редактор снова принялся шуршать бумагами. Взял в руки последний лист авторского текста и некоторое время молча читал его, затем с недоумением уставился на Манькина:
-Это что же получается? Во второй главе секретарша убивает вашего начальника иглой…
-Не моего, а своего, - совсем разобиделся Владимир Ильич.
-Хорошо, своего начальника убивает секретарша во второй главе, как вы пишите, и тут же на последней странице этот самый начальник как ни в чем не бывало, полуголым шастает по заграничному пляжу, - законно возмутился редактор.
-Так игла была снотворной. Пока он спал секретарша сфотографировала все его тайные бумаги, - победоносно побил Ильич Кобылинскую десятку неожиданным джокером.
-Ладно. Пошли дальше. – Теперь уже лихорадочно, словно мышь прошлогодними листьями зашуршал увечный редактор авторским текстом чувствуя, как у него из-под ног уходит почва.
Вот-вот этот Манькин уцепится за подол графской рубахи, скакнет на помост и усядется в плетеное кресло рядом с великим старцем, потеснив болезного Федорушку, с его Идиотом.
– Ага! – оживился зануда, отыскав нужное. – Читаю: «…эта женщина, что на фотокарточке моя мама? – спросил ребенок. – Она не женщина, она тигра. Уехала с цирком, - ответил он сыну. – Значит, меня родила зверюга? – Считай, что так».
Господин Манькин, ну, что за галиматью вы пишите? Какая зверюга? Чему учит ребенка, судя по вашему сочинительству, его отец? Как это тигра может быть матерью человеческому детенышу? У вас получается форменный Маугли.
-Да никакая она не тигра! Это так ее обзывает муж, которого она бросила вместе с сыном и укатила с цирком, влюбившись в клоуна. Да вы прочтите вначале все произведение и поймете, что эта женщина вовсе не бросала мужа и ребенка и не влюблялась в клоуна, а была внедрена в цирковую труппу по заданию ФСБ с целью найти и обезвредить убийцу главного прокурора, которого положили в морг, а он там ожил. Вернее очухался вначале произведения, чем напугал до смерти того самого анатома, которому с пьяных глаз показалось, что за ним гоняются покойники.
-Ну и кто же убил этого прокурора? И вообще, откуда он взялся в вашем произведении? - Кобылин, замороченный сюжетной линией Манькиного сочинения, оперся локтем на стол, опустил на ладонь страдающую щеку после живодерской экзекуции зубника, и со злостью вылупил бельмаки на заумного автора.
- Как откуда может взяться прокурор?! Конечно из прокуратуры! Где же ему еще находиться? Он там работал и был двоюродным братом начальника, которого иголкой убила секретарша, - с безнадегой в голосе, пояснил Манькин.
-Но ведь, по-вашему, его убили. Выходит, он ожил и снова работает в прокуратуре? - Вновь занывший зуб, вернее то место где до выдираловки тот благополучно посиживал, мешал Кобылину улавливать сюжетную линию, как и родственные связи героев. Не отнимая от ладони отечной щеки, уточнил: - А прокурор знал, что его кузен шпион?
-Да ничего он не знал! Как потом окажется дальше, во время суда над начальником, ну которого секретарша убила…
-Ну, вы же говорите, что не убила…
-Ну да, не убила. Его судил этот прокурор за шпионаж. Этот начальник окажется сыном прокурора, а секретарша его женой.
-Что-то я не улавливаю. Секретарша убивает своего мужа. Они что не узнали друг друга? – теряя терпение, прошипел Кобылин. Боль в десне по-прежнему не давала ему сосредоточиться.
-Они в свое время сделали пластические операции, - пояснил Владимир Ильич сюжетную загогулину. - После этого они работали в заведении интим услуг.
-Кто эти, они? – вновь теряя нить повествования, спросил страдалец.
-Я же поясняю, ну секретарша. Она искала шпионов в интим заведении. Ее муж работал там сутенером, а она девочкой по вызову. Но это было лишь прикрытием.
-А вот с этого самого места, пожалуйста, поподробнее о девочках по вызову. – Оживился щербатый и даже облизнулся. – Девочки в интиме меня интересуют. И даже очень. Профессионально, - уточнил Кобылин и добавил: – Как литератора.
-В своем произведении я не стал раскрывать подробности интим услуг, будучи не знакомый с их кухней. Я было ткнулся туда с целью ознакомления с деятельностью персонала, но с меня потребовали деньги. Но в то время я испытывал некоторые материальные затруднения, - потупив глаза, сказал малоимущий сочинитель, лишившийся возможности воочию познать суть древнейшей профессии одалисок.
Манькин воздержался от признания редактору, что при попытке заглянуть в окошко злачного заведения с познавательной целью, его обнаружил, а затем чувствительно отколошматил здоровенный бритый бугай. После этого любознательному «инженеру человеческих душ» более недели пришлось спотыкаться в темных очках, скрывая под ними здоровенную подглазовую фингалюку. Размеры и окраска синяков и ушибов скрытые одеждой, в расчет не брались.
Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что устроила ему на почве ревности законная супруга страшная, как смертный грех и злая, как ядовитая эфа. Их соседка, работавшая в интим конторе уборщицей наябедничала товарке, как ее муж, якобы в пьяном состоянии лез в окно… ну к этой самой… в общем, к сотруднице заведения. При воспоминании об этом Манькин потрогал левое подреберье.
Кобылин разочарованно вздохнул, поняв, что больше ничего интересного об интим заведении от писаки не услышит. Прижимая рукой ноющую щеку решил было уже отказать незадачливому сочинителю в издательстве его творения, как вдруг его озарило: ведь Владимир Ильич знает местонахождение заветного окошка, за которым совершается то о чем ему, Кобылину, известно лишь из редактируемых им чужих авторских произведений.
И строгий цензор пошел на сговор с собственной совестью: принял к издательству Манькину писанину, с заделом на будущий вояж к заветному окошку.
Счастливый автор так и не понял причины, побудившей редактора принять его произведение в издательство. В печать материал пошел вне очереди. А месяц спустя ошалевший от радости Манькин прижимал к груди, приятно пахнущую типографской краской свою первую книгу.
……………………….
Через неделю, после описанных событий, Кобылина совместно с Владимиром Ильичем два звероподобных амбала так отметелили у заветного окошка, что мама не горюй.
…………………………