21
На четвёртый этаж старого пятиэтажного дома времён товарища Хрущёва, где в тесной двухкомнатной квартирке жила моя подруга Вера со своей мамой и семилетним сынишкой, я не поднялась, а взлетела. Настроение было необычно прекрасным и торжественным даже тогда, когда у входной двери лицом к лицу я столкнулась с Камиллой Харитоновной. В это время она подметала пол у своего порога и, завидев меня, по привычке не скрывая досады, поморщилась.
Из глубины квартиры доносилась тихая музыка. Я поняла, что это Вера играла на своём любимом пианино. Прислушиваясь к мелодии и по-прежнему широко улыбаясь Камилле Харитоновне, я подошла ближе, опрометчиво оказавшись возле неё на критическом расстоянии. Она небрежно хлопнула передо мной грязным веником, подняв облако серой пыли, но тут же, явно пожалев об этом, натянула на лицо свой платок — «универсальное средство от микробов».
— Ходят и ходят. На улице вон какая грязь и никто ж не додумается обувку свою почистить, — отвернувшись, забурчала она, словно оправдываясь за свой поступок.
Сделав шаг назад от пыльного облака, как ни странно, я ничуть не обиделась на Камиллу Харитоновну и, не переставая улыбаться, поприветствовала её.
— Верочка сегодня музыкой занимается, — не здороваясь, продолжала она, сконцентрировав всё своё внимание на тощем венике.
— Я не буду ей мешать, честное слово! Камилла Харитоновна! — тихо воскликнула я. — Как замечательно, что я Вас здесь встретила!
— Почему замечательно? — Камилла Харитоновна окинула меня подозрительным взглядом, чуть не выронив из рук свой рабочий инструмент.
— Потому, что мне бы пришлось звонить в дверь, и я бы отвлекла Верочку, прервала бы её игру.
Верина мама молча взяла лежавший в дверном проёме совок и не спеша замела в него собранную на полу горку мусора. При этом всё это время один её глаз зорко изучал мою неуместную улыбку. Покончив с уборкой, она величественно поправила видавший виды коврик ногами, обутыми в старые «шаркалки».
— Как жаль, что она так редко играет на пианино. Я так давно не слушала её, — добавила я.
Камилла Харитоновна, вздыхая, лишь согласно кивнула и скрылась за поворотом своего коридора, оставив входную дверь приоткрытой.
Прошло минут пять, прежде чем она снова возникла на пороге. Недовольная по поводу того, что я ещё не ушла, а терпеливо продолжала ждать приглашения войти, она с минуту потопталась, но затем всё-таки раскрыла передо мной дверь и примирительно прошептала:
— Заходи, коли пришла. Только тихо. К Вере не входи. Хочешь, подожди на кухне… Тапочки надень!
— Спасибо! — ещё больше обрадовалась я, переступая порог. — Я совсем тихо в коридорчике постою.
Ловким движением я скинула туфли и обулась в старенькие мягкие тапочки. Камилла Харитоновна пожала плечами и прошаркала на кухню. А я, замерев, прислушивалась к звукам, долетавшим из комнаты Веры, благо дверь в её комнату была настежь открыта.
Вера сидела за пианино ко мне спиной. Она играла и тихо пела. Боже мой, как давно я не слышала её красивый голос! Когда-то она серьёзно увлекалась музыкой, писала песни и исполняла нам. Да, это было так давно, что я успела позабыть об этом. И сейчас она всколыхнула во мне светлые воспоминания о счастливом времени, о тех редкостных минутах, когда её душа пребывала в гармонии с окружающим миром. А может быть, это случалось намного чаще? И усердно скрываемый под маской глупой инфантильности ураган подлинных чувств с невероятной силой вырывался наружу и накрывал её с головой. Этот смерч, то погружая, то поднимая, уносил её в неведомую даль, а затем, отбушевав и затихнув, дарил ей облегчение и успокоение.
Я была уверена, что глаза её закрыты, а мысли очень далеко отсюда. И я даже догадывалась, где. Она парила в небе рядом с Ним.
Я прислушалась. Музыка была мне незнакома. Вера запела громче, и я смогла наконец услышать слова песни:
— Приходи, мой родной, поскорее:
От тревог, от дневной суеты
Мои руки спасут и согреют
И растопят холодные льды…
Её голос струился необыкновенно нежно и глубоко:
— Позабыв про ветра и морозы,
Ты почувствуешь, милый, опять,
Как в душе моей пахнет мимозой.
Не позволь же ей впредь замерзать…
Я уже не сомневалась — это была её песня, её удивительная музыка! Моё сердце колотилось так, словно желало вырваться на волю и взлететь вместе с душой к небесам, но с горечью понимало, что его место здесь, в груди, среди мрака и боли, а душа когда-нибудь вернётся обратно и с благодарностью расскажет, как прекрасен мир…
Руки Веры замерли в воздухе. Но музыка ещё звучала отдалённым эхом внутри и вокруг меня. Верочка тихо опустила крышку пианино и встала. Обернувшись и увидев меня, она очень смутилась, её плечи опустились, сжимаясь в привычный комок. Она по-детски испугалась того, что я узнала её тайну и решила, что я буду смеяться над ней. Но всё поняв по моему благодарному взгляду, она вздохнула и робко улыбнулась.
Не сказав ни слова, я вытащила из сумочки письмо и протянула его Вере. Она вопросительно взглянула.
— Это тебе. Он него. Ты помнишь, он просил передать.
Она замерла, недоумённо хлопая своими большими ресницами и, почти не дыша, произнесла:
— Письмо?
Обняв Верочку за маленькие плечи, я увела её обратно в комнату и плотно закрыла за собою фанерную дверь, которая, впрочем, никогда не мешала Камилле Харитоновне быть в курсе всех событий.
— Вера! Прежде, чем ты прочтёшь письмо, я хочу тебе кое о чём рассказать. Ты помнишь то письмо, которое сварилось в кастрюле?
— Конечно! И кто же его написал? — быстро оживилась Вера.
— Так это же мы сами написали! — воскликнула я шёпотом. — Вспомни хорошенько: это было в сочельник, накануне Рождества. Мы втроём собрались у меня дома праздновать. На Рождество мела такая свирепая метель, что я уговорила вас остаться у меня на ночь. Сидели допоздна и кто-то из нас, кажется Люба… Да, она предложила погадать, так, в шутку.
— Я хорошо это помню: издевались надо мной, со свечой перед зеркалом плясать заставляли! — обиженно фыркнула Вера.
— Ну, во-первых, ты там не одна плясала. А во-вторых, мы вовсе не издевались над тобой, а делали это из самых лучших побуждений: хотели помочь тебе увидеть образ твоего суженного-ряженного.
— А… так это вы всё из-за меня заварили? — возмутилась Вера.
— Ну, мы-то были как бы уже… заняты, а ты свободна!
— Свободна… — повторила Вера и покосилась в сторону кухни.
— Ну, над этим мы тоже поработаем, — заверила я её. — Так, я о чём… Ах, да! И опять-таки, именно Люба — и откуда она всё знает? — уверяла, что записанные на бумаге желания и мечты быстрее материализуются.
— Помню, — буркнула Вера, — записывали. Я ещё твоими чернилами вся измазалась.
— Вот, неблагодарная! — подзадоривала я Веру.
— Да ты знаешь, как мне от мамы досталось?
— Неужели в угол поставила?
— Опять издеваешься? — Вера надула губки, прижимая к себе письмо.
— Глупая ты баба, Верунь! Я к тебе всем сердцем, — еле сдерживая улыбку, сказала я и отвернулась.
После минутной игры в обиженную, Вера прикусила губу и затормошила меня за плечо:
— Да, ладно, чего там, проехали. Ну, прости, Надюша.
Я вздохнула:
— И когда же ты, наконец, повзрослеешь?
— А-а-а! — она радостно хлопнула себя по лбу, — Так в этом конверте были записаны наши мечты?.. А разве ты не сожгла его?
— Боже упаси! Разве можно сжигать мечты?
— А варить, значит, можно? — усмехнулась она.
— И варить тоже нельзя… — согласилась я. — Но с того самого вечера я не видела его. Ни я, и никто из вас после не вспомнил о нём.
— Мистика…
— Вот именно: мистика! — продолжала я свою мысль, — А разве ты забыла, что именно той ночью впервые за время нашей многолетней дружбы вы остались у меня ночевать. Написав письмо желаний и славно отпраздновав Рождество, мы все уснули крепким сном. А на следующее утро напрочь позабыли об этом письме и не вспоминали до того времени, пока оно снова не появилось на моём столе в то самое мартовское утро, после странной ночи с незнакомцами. И вы с Любой, не сговариваясь, явились ко мне за своими письмами! Но именно это, нами же написанное письмо, обнаружила я в то утро на своём столике!
Вера, нетерпеливо терзавшая конверт с письмом от Николая, широко раскрытыми, немигающими глазами смотрела на меня.
— Он указал мне на это письмо! — упоённо заключила я в ожидании от Веры такого же восторга.
Вера закашлялась:
— Кто?
— Незнакомец! Он знал наши мечты! И Он знал, что эти мечты могут исполниться! И явился к нам для того, чтобы показать нам, где искать. Он напомнил нам о чём-то давно забытом, возвращая нас в иную реальность, где изначально отсутствует всё мнимое и наносное. Ему ведомо наше прошлое, Он знает наше будущее. Он чувствует всё, что чувствуют наши сердца, даже глубоко скрываемую, неясную нам самим тоску, которая томит и изводит. И, соприкоснувшись с Ним, каждая из нас ощутила гармонию, покой и счастье. Не так ли? Вспомни! — я понизила голос, приблизившись к уху подруги ,и с трепетом произнесла: — Да потому что Он и есть наша вечная мечта, наша изначальная суть, двойник, существующий в забытом нами высшем мире, которого нам так не хватает здесь, на Земле…
— Двойник? — у ничего не понимающей Веры из глаз текли слёзы.
— Я не знаю. Ну, что-то вроде этого. И у меня возникло такое чувство, что Он общается со мной, с вами, когда мы засыпаем. Ты веришь в то, что во сне с нами что-то происходит? Ведь не зря же сон занимает половину своей жизни, а люди, лишённые сна, часто теряют рассудок. Но мы ничего не помним. Только наше подсознание о чём-то напоминает порой… Почему же в этот раз Он разрешил нам вспомнить? Не потому ли, что в суете дней мы забываем наши мечты и, теряя себя, носимся в поисках смысла жизни, своего предназначения. Или мы просто не там ищем, не о том беспокоимся…
— Да. Да?..
— Он рассказал нам то, о чём никто не мог знать. Он поведал нам будущее. И для того, чтобы оно произошло, нужна была взрывная реакция, нестандартная ситуация! Он сказал: «Помни главное, то, что для тебя важно. Остальное можно забыть». Ты понимаешь, если бы я не забыла, то всё было бы по-другому. Нужно было забыть! Я забыла, как накануне вечером случайно опрокинулась чашка, и чай залил мою постель. В общем, чашка перевернулась, ложечка выпала и завалилась за кровать. Видишь, Верочка, даже случайности закономерны… Да, извини, я отвлеклась. Представь себе, пока я искала ложечку, достала всё, что там накопилось за последние полгода. Тогда я нашла и письмо, и свою любимую чернильную ручку. Получается, что это я сама и положила их в тот вечер на письменный стол. Постель, конечно же, пришлось сменить на свежую. Настроение было испорчено. Кажется, даже ревела…
Я вздохнула и продолжила:
— Навалилась какая-то усталость или злость… А потом… — я задумалась, — очень захотелось простора или нет… Это был просто самообман, внушённая самой себе уверенность, ощущение, что кто-то есть рядом. Поэтому постелила на двоих. Так уже бывало и не однажды, когда Дима слишком долго отсутствовал. Я боялась одиночества и таким образом обманывала саму себя. А теперь я поняла, что и рядом с ним мне было очень одиноко. Да, я ничего ему о своих страхах не говорила. Не считала нужным, всё равно ничего бы не изменилось, — на секунду я погрузилась в свои воспоминания, размышляя вслух, скорее всего не для Веры, а для самой себя: — а нужно было, чтобы всё изменилось. Поэтому я и забыла. Да, Верочка, оказывается, всё логично и объяснимо… На первый взгляд. Но вот…
— Что? — испуганно выдохнула Вера.
— Защёлка на форточке была сломана. Странная поломка… Случайность? — как в лучших детективных историях я сделала паузу и вопрошающе посмотрела на Веру, будто она знала ответ.
— Причём здесь эта форточка? — Вера раздражённо пожала плечами.
Всё это время она жадно и крайне заворожённо слушала меня. Встретив её озабочено моргающие глаза, я махнула рукой:
— Действительно, причём здесь эта форточка? А может это совершенно не важно… — разочарованно согласилась я, — Главное, я так хорошо помню Его слова из своего сна! А ещё он упоминал ваши имена. Что станется с Верой и Любовью?.. С тех пор я боюсь за вас, вспоминая несчастный случай с Любашей. Ведь вы мне как сёстры…
— Чушь! Полная чушь! — завопила Вера, — Это был не сон! И я не верю ни в каких потусторонних призраков! Я убеждена, что мой мужчина был настоящим…
Бедная Верочка не выдержала моего ментального натиска и, испуганно зажмурив глаза, замахала руками, не желая больше меня слушать.
— Вы обе тоже всё забыли! Вернее, живете с искажённой памятью. Каждая из вас думает, что провела ночь в моей квартире. Вера, держу пари, что, в действительности, ты больше ничего помнишь! Верно?
Напрасно я продолжала попытку достучаться до неё. Вера уже не слышала меня. Она вошла в ступор. Меня переполняли эмоции, и я не могла равнодушно смотреть на это тусклое, бессмысленное лицо подруги. Я тормошила её за плечи, словно хотела пробудить от непреодолимой сонной дремоты.
— Так я об этом и говорю! Вера! Происходят невероятные события! Мне и самой в это верится с трудом. А наша Люба!.. Ты даже не представляешь… — я запнулась.
Мне столько всего хотелось ей поведать. В первую очередь, я хотела рассказать о чуде, но вовремя остановилась, сообразив, что в это чудо не только Вера, но вообще никто и никогда не поверит, а значит, об этом буду знать только я. И от этой мысли стало очень горестно и обидно. Я вздохнула и просто сказала:
— Она всё-таки поняла, о ком говорил незнакомец. Помнишь, она повторяла Его слова: «При свете дня я покажусь тебе другим». Всё сошлось… Это было то самое письмо, затерянное письмо со стихами Ильи, которое я обнаружила за тумбочкой и отдала Любе… Ей нужно было только узнать его, и она узнала.
Вера громко сглотнула и заморожено посмотрела на меня:
— Кого узнала?..
Я обречённо вздохнула и взяла её за руки:
— Но, может, чуть позже ты поймёшь меня!
Вера вырвалась и вновь резко замахала руками:
— Да ты просто всё нафантазировала! Или опять издеваешься? Да?
— Нет, Верочка! Пойми, это…
— Хватит сказок! Я уже не ребёнок! Теперь давай серьёзно! От кого это письмо? — она вымученно разглядывала измятый конверт.
— От Николая!
— Так это был он?
— Это он, — я покорно кивнула. — Но только не «был», а «будет». Это ещё случится. Когда-нибудь я обязательно дам тебе ключи от своей квартиры, где вам предстоит провести эту счастливую «ночь узнавания», — и добавила: — А однажды в поезде, под стук колёс, вы будете смотреть друг на друга счастливыми глазами и шептаться всю ночь.
— В каком поезде? — Вера вновь удивлённо заморгала.
Тут я с сожалением осознала, что моё любомудрие оказалось для Верочки невразумительной тарабарщиной. И я нежно погладила её по плечу.
— Я и так слишком много сказала. Пусть это был просто сон, но вещий сон. Поверь мне. Хорошо? Просто верь… Верь, что это будет именно Николай. И знаешь, когда ты пела, я увидела тебя другой, настоящей. Дай Бог, чтобы и Николаю тоже удалось увидеть это!
Крепко обняв окончательно сбитую с толку Верочку, я развернулась и выскочила из её комнаты так быстро, что чуть не свалила с ног Камиллу Харитоновну, усиленно напрягавшую слух за дверью и не успевшую отойти в сторону. Вежливо извинившись и ссылаясь на большую занятость, я направилась к выходу. К своему удивлению, я впервые заметила нескрываемое огорчение на её лице по поводу моего столь короткого визита.
— Всегда ты спешишь. Даже чай с нами не попьёшь, — посетовала она вслед, потирая покрасневший лоб. Когда я была уже далеко и не слышала её, она задумчиво произнесла: — Интересно, а к чему снятся белые мыши? — она брезгливо передёрнулась: — Фу, какая мерзость…
22
Я выбежала на улицу и облегчённо вздохнула. У меня было такое ощущение, будто я выполнила очень важную миссию.
Всё шло по плану. Сейчас я собиралась навестить Любу, а затем забежать в цветочный магазин и заранее выбрать несколько букетов, иначе завтра всё самое красивое уже будет раскуплено. Я вспомнила о Диме. Да, он знал, как я люблю день 9 Мая, помнил, что каждый год, купив накануне пышные букеты цветов, я шла на парад и раздаривала эти цветы встреченным ветеранам.
Невольно я подумала о своей школе. Сегодня там, на торжественном собрании, должно быть, давно собрались и учителя, и ученики, чтобы поздравить друг друга. Среди сидящих в зале учителей я представила Андрея, но почему-то грустного и молчаливого. Мне хотелось помчаться туда, чтобы наконец-то увидеть его и рассказать обо всём. Казалось, что мы не виделись целую вечность, а прошла только одна неделя. Потом, вспомнив странные взгляды своих коллег, я зажмурилась. Надуманные, гадкие сплетни теперь не занимали меня. Но я невольно представила себе, как увидев меня в школе, Ядвига Вольфовна непременно громогласно спросит, почему я пришла без плаката. «Вы игнорируете такое важное для нашей страны событие! — скажет она. — О каком педагогическом примере может идти речь?!»
В переполненном транспорте пришлось ехать долго и утомительно. Добравшись до дома своей второй подруги, я столкнулись с ней во дворе. Люба и Илья усаживались в подъехавшее такси. Она заметила меня и радостно замахала рукой.
— Наденька! Дорогая моя! Ты уже выздоровела? Где ты пропадаешь? Мы никак не могли до тебя дозвониться! — взволнованно обнимая меня, сказала она.
Илья улыбнулся и протянул руку.
— Здравствуй, Илья! — сказала я. — Любаша! Да, да, я уже совсем здорова. У меня сломался телефон, и я решила сама приехать… Любаша, ты уже ходишь? — спросила я, видя, как Люба пытается приподняться мне навстречу.
— Вчера была в больнице, сняли гипс. Сделали снимки: всё прекрасно! Пора бегать! — Люба рассмеялась, ласково прижимаясь к Илье.
— Ну, это преувеличение, конечно. До бега на длинные дистанции ещё далеко, — отозвался он, — только учимся стоять на ногах…
— Представляешь, он меня на руках нёс. О чём ещё можно мечтать?!
Люба выглядела сияющей и счастливой, но тут же извиняющимся голосом произнесла:
— Нас с Илюшей пригласили в гости, вот собрались. Как жаль, что ты не предупредила нас заранее, что приедешь.
— Ну, что, когда поедем? — раздался нетерпеливый голос таксиста.
— Погодите, мы заплатим… — успокоил его Илья. — Кстати, с наступающим праздником!
— Спасибо, и вас тоже! — уже радушно отозвался водитель.
— Как жаль, как жаль, — расстроенно повторяла Люба. — Так по тебе соскучилась! Столько хочется рассказать! Всё так изменилось… И мне так стыдно! Прости меня, это было столь скверно… — её глаза заблестели. Она смутилась и смахнула пальцем выступившую слезу.
— Вовсе нет! Это было потрясающе! Всё именно так, как и надо, Люба! Я так рада за тебя… за вас! И у Верочки… всё будет замечательно! Вы поезжайте, не задерживайтесь! С праздником вас! С Днём Победы! Я так люблю этот праздник! Да, я обязательно приду на парад! Сегодня куплю цветы. Кстати, вот кое-что вам принесла. Немного гостинцев. Куда теперь всё это? — я протянула им кулёк с купленными по дороге булочками и коробку с шоколадными конфетами.
— Наденька, родная моя! Огромное спасибо! Право, мне очень неудобно. Но зачем? Напрасно ты это… Илюше надо поменьше сладкого, — они переглянулись и одновременно засмеялись. Люба взглянула на часы и засуетилась. — Прости, нам надо спешить. Но мы непременно скоро увидимся! Может быть завтра? Приезжай к нам завтра! Правда же, Илюша? Пусть Наденька приедет завтра.
Илья улыбнулся и сказал:
— Конечно же, будем очень рады. И не надо ничего покупать: я сам приготовлю что-нибудь вкусненькое!
Люба звонко рассмеялась, потянулась ко мне и тихо прошептала:
— Моему сердцу тепло. Оно больше не болит.
Мы обнялись. Целуя её в щёку, я как будто невзначай коснулась скрытого под густой чёлкой шрама. К моему восторгу я вновь почувствовала струящиеся из него лучи. Но побледневший рубец уже не обжигал, а мягко согревал. Это тепло разливалось по всему телу, проникало в каждую клеточку. Затем оно устремилось к сердцу, успокаивая его неровный ритм.
Я задумчиво смотрела вслед отъезжающему такси и понимала, что я не ошиблась. Это шрам источал чудодейственную силу, и никто, кроме меня, не знал об этом. Я так же с сожалением сознавала, что чем быстрее заживал шрам, тем слабее становилась эта сила. Она угасала. Чудо не долговечно, иначе оно перестанет быть чудом. Но разве оно не случается с нами чаще и иначе, чем мы представляем?
Продолжение следует...
http://proza.ru/2023/03/05/1609