В тот день обещали дождь. Туренин держал в руке зонт, завернутый в пакет. На нем короткая куртка из черного полиэстера и брюки неопределенного цвета. На голове черная кожаная кепка. Кепка ему шла. И если брюки на нем, как на старике, то она его молодила. Но он не молодой. Он шел навстречу солнцу. Оно слепило глаза, заставляя его жмуриться. Большие нависшие и без солнца закрывавшие глаза веки, закрыли их совершенно, оставив узкую щель, через которую он смотрел на дорогу. Его лицо казалось бледным. Трехдневная щетина к бледности добавила еще и болезненности. Лицо - вытянутый овал. Черты лица правильные и не лишены привлекательности.
Уже возле кладбища и, как в тот раз, как после сна, когда он пошел через него, чтоб проверить, нет ли там свежей могилы, он свернул на узкую тропинку, которая бежала, неторопливо, вихляя, как крутит задом беременная сучка, между могильных плит.
Тот его сон – глупая выдумка мозга, который решил ему подыграть, подогнав под «тигра», который даже не зверь, а символ, только метафора, факт из его жизни, в этом случае лишняя, ни к чему – тигр все опошлял. Теперь, когда он шел через кладбище, ему было противно от этой мысли, которая здесь, в этом месте, возникла не зря: причем тут это кладбище и то (?).
На этот раз он никуда не спешил. Так что, когда он его пересек, как бы перечеркнув его надвое, то уже не смотрел назад. Он шел и читал надписи на прямоугольных вертикальных камнях с арочным сводом и столбах, сужающихся кверху: «Халамейзер Моисей Лазаревич 1889-1952 спи спокойно муж отец», «Ерусалимский Марк Моисеевич 1897-1959 спи миром дорогой от вечно скорбящих жены дочери», "Рауль Самойлович Мошенский 1882-1853 вечно скорбим по тебе», «Здесь покоится прах Елья Давыдовича Есилевский 1888-1953 спи спокойно наш дядя и любимый муж», «Гольберг Волф Соломонович 1881-1962», дальше пошли женские имена - Школьник Милька Иосифовна, Ганопольская Циля Михайловна и так далее. Сколько их здесь? Вообще-то не так уже и много. Скорее всего, из-за того, что город быстро расширялся, а кладбище - нет, оно так и осталось в отведенных ему в самом начале пределах среди жилых домов.
Когда он вышел из кладбища, то сплюнул слюну под ноги: «Вот и все».
По его краю, уже за оградой, клены, огромные, выше тополей на бульваре, доросли до того, до такой привилегии, что могли пощекотать небо.
Он на остановке. Прошли два троллейбуса. Открывались двери. Заходило столько людей, сколько вышло. Все в медицинских масках.
-Идиоты, - не выдержал Туренин, хотел было опять плюнуть, но куда, рядом люди, поэтому проглотил слюну, и тут же закашлялся.
-Они делают свою работу.
-Мужчина прав. Даже если делают работу, ну, нельзя же так, как со скотиной. Вот, что ты руками машешь, дура. Я дура? Это ты дура, хотя бы, потому что кондуктор.
-Коронавирус – страшная болезнь.
-Никто не говорит, что она нестрашная. Нельзя же так. Она, видно же, глупая сельская женщина.
-Да, ее муж каждый день лупит. И поделом. Чтоб не была такой, - через кашель сказал Туренин. -А она теперь, так сказать, отыгрывается на нас.
Поговорили и, послушно, в масках заходили, если повезет, кто в троллейбус, а кто, если нет, то в автобус.
Только в автобусе, когда кондуктор сказала ласково, мол, "масочку наденьте", он, до этого ярый противник всяких ограничений на время эпидемии, правда, не без издевки, с иронией, как бы спохватился, засунув руку в карман, достал оттуда маску: "Сейчас" – и уже, когда заплатил за проезд, натянул ее на подбородок.
«И надо же ехать в такую даль», - думал он вначале, когда, отвернувшись к окну, сидел в автобусе, но затем его развлек народ на сменяющих друг друга остановках, и он забыл о том, что только что был злым.
Кондуктор знаками показала, чтоб он подтянул маску наверх. «Надоела», - сказал шепотом он и, закрыв маской рот, уже совсем, с головой ушел в окно.
Базар, куда он ехал, на другом конце города, всегда пустой, но здесь был павильон Александра Григорьевича, где Туренин покупал книжки, слепленный из хлама, который подбирал на мусорке всегда пьяненький Витя. Ему лет около шестидесяти, лицо, как сушеная груша и длинные, как у поэтов, белые волосы. Он ничего не покупал. Наоборот, за свои услуги получал небольшие деньги.
Тут был еще Федор Федорович – немолодой высокий очень важный мужчина, всегда выбритый и выглаженный. Тот тоже ничего не покупал, а наоборот предлагал за деньги женские романы, что, вообще-то, в его возрасте странно, а если учесть, что он капитан первого ранга, то вдвойне странно - которые, как заметил однажды в разговоре с ним Александр Григорьевич, у него же с прилавка и брал. После этого замечания, высказанного хотя и в благожелательной форме, но чувствовалось, что на него падает подозрение в воровстве, он обиделся и больше здесь не появлялся. «Не может быть, чтоб он воровал», - сказал Туренин, став на его сторону, когда узнал о том, что тот проделывал, но потом, когда уже прошло время и он остыл, подумал, дескать, надо же такое придумать, деньги для него «тьфу», у него хорошая пенсия, но как повод, чтоб поговорить – он все гениально придумал, но можно понять и Александра Григорьевича, почему тот должен платить деньги за свой же товар, и все-таки капитан – бессовестный, наглый, он меня всегда игнорировал.
Интересным оказался следующий покупатель – Иван Андриянович.