Обычно семестр в университетах начинался в сентябре; но для Джо Вайнберга занятия в Беркли начались лишь в феврале. Грегори Брейт, у которого Джо учился, махнул рукой на «несносного и строптивого» подопечного.
— Я не знаю, как вас учить, — заявил в тот день преподаватель. — Вам лучше идти к этому... Оппи. Он принимает даже сумасшедших вроде вас.
— Но ведь... — Вайнберг хотел договорить, что статьи Оппенгеймера, на которые студент натыкался в «Физикал ревью», написаны для кого-то более подкованного в квантовой механике; но профессор уже не слушал излияния о том, что Джо в этих — безусловно, гениальных — статьях видел лишь нагромождение формул вперемешку со снисходительными «как всем известно...» «Видимо, я не все», — хмыкал Вайнберг, натыкаясь на подобные фразы.
И Брейт решил, что именно этот эксцентричный преподаватель примет «брата по разуму»! Но... Здесь тоже дали понять, что совместной работы не будет...
Впрочем, злость Джо долго не продлилась. Всё равно Брейт, ни на шаг не отклоняющийся от программы, не стал таким уж близким человеком, ради которого можно было бы остаться. Что до работы под руководством Оппи, то, как Вайнберг слышал, добрая половина всех статей по физике, написанных в тридцатые годы, создана или в Беркли, или в Калтехе. «Наверно если он и чокнутый, то разбирается...»
Так что в это промозглое серое утро под то ли капающим, то ли моросящим снегом Джо, пряча белую от холода шею под воротник пальто, спешил в Леконт-холл, где в кабинете под номером 219, как Вайнберг уже узнал от Сёрбера, собирались студенты Оппи. Вот только громкие недовольные голоса, доносившиеся из-за двери, заставляли новичка растеряться. «Может, ну их? Хотя... Обратно, что ли ехать? Чёрт с вами...»
Джо постучал тихо; никто не открыл — в таком шуме легко не услышать. Молодой человек, уже набравшись смелости, ударил дверь сильнее — и Джо пришлось отскочить, чтобы вылетевший в коридор парень с растрёпанными черными волосами и с сигаретой в зубах не столкнулся с ним.
— И чего вам тут надо? — незнакомец мрачно посмотрел на пришельца.
— Я... Искал Роберта Оппенгеймера...
— Поздравляю, вы с этим справились, — устало откликнулся собеседник. — И откуда к нам?
— Работал у Брейта...
— Врёте, — перебил Роберт. — Не сработались вы с ним.
— Ну... Примерно так и вышло, — признался Вайнберг.
— Ладно... Заходите, присоединяйтесь к нашему дурдому.
На новичка разгорячённая спором молодёжь внимание обратила не сразу. Сам Джо не спешил лезть в непонятный спор, из которого новичок понял только, что чья-то статья про фотоны «ни черта не верная». Однако это сумбурное знакомство с товарищами по университету, к удивлению Джо, принесло не разочарование, а интерес. Фил Моррисон, Росси Ломаниц и Сидни Данков так же, как и он, чтили Нильса Бора; «Здесь его все чуть ли не Богом зовут». Да и лекции Оппи не вызывали у студента того же ужаса, от которого студент не мог отделаться при чтении его статей. Слушая же семинарские споры — нередко столь же ожесточённые, как в первый день Джо в Беркли, — Вайнберг вынужденно признавался себе, что то время, которое он провёл у Брейта, чаще навевало тоску, чем радовало открытиями. Нередко Джо пытался не уснуть и прикрывал рот, чтобы не зевнуть, слушая рассказы об уже давно известном.
А Беркли? В первый же день Моррисон рассказал, чем они тут занимались; Джо одним из первых узнал, что атом урана не просто возможно расщепить — но что это уже сделали; эксперимент Отто Гана и Фрица Штрассмана повторили на установках Луиса Альвареса; всё сошлось. В те же февральские дни Оппи и нарисовал на доске рисунок новой бомбы. Карикатурный, конечно, без всяких мелких деталей. «Может, она и не сработает?» Впрочем, бомба не долго была в центре внимания — уже в марте семинары вернулись к прежней, как отметил Данков, «разноголосице тем»; на одном таком семинаре, затянувшемся до сумерек — по словам Моррисона, «они почти всегда до ночи», — обсуждали и нейтронные звёзды, и спин электрона, и космические лучи. «И как никто не путается?»
Готовясь к одному из этих семинаров, Джо перебирал бумаги на столе Оппи, пока не выцепил одну с занимательной задачей.
— Вот тут интересно! Возьму себе!
— Не возьмёшь, — голос Роберта звучал непривычно строго. — Положи на место.
— Но... Почему?
— Это не для тебя, — бросил Оппи. — Поищи что другое.
— Как скажете... — кисло отозвался Вайнберг. «Зачем тогда оставил это здесь?»
Джо, впрочем, нашёл себе не менее занимательную задачу, хоть и повозиться с ней пришлось не пару недель. О той находке Вайнберг и думать забыл, пока на одном из следующих семинаров, когда обсуждали будущие диссертации, один из студентов не начал торопливо рассказывать о задаче. «Для него, что ли?» — хмуро подумал Джо, присматриваясь к товарищу, рассказывающему об электронах. А ведь...
Задача эта не отличалась сложностью; Вайнберг справился бы с ней играючи если не за неделю, то за две. Но тот парень, Смит, не отличался особыми талантами. Этот молодой человек — на вид самый младший в группе — почти всегда на семинарах сидел молча, зато, кажется, писал неплохие рефераты. Неудивительно, что такая простенькая для него, Вайнберга, тема, стала для него долгожданной идеей диссертации. «Значит, и правда для него... Оппи о нём позаботился?..»
...Семинар закончился; студенты разошлись на обед или в библиотеку, когда в опустевшую аудиторию заглянул Лоуренс.
— Всё как всегда, возишься с молодняком?
— Они интересные, — Оппи повертел потухшую сигарету. — Точно не скучнее твоего циклотрона.
— Циклотрон... Мы тут с британцами куда более серьёзные штуки обсуждаем.
— С британцами?
— Тебя что, не звали? У них там уверены, что медлить с тем, что уже открыли Ган и Штрассман, нельзя. Их «Мауд» уже работает над будущей бомбой.
— Ну и пусть работает.
...Сказал, впрочем, Лоуренс громко. Комитет «Мауд» в самом деле начал обсуждать оружие на основе урана; но и расчёты пока что выдавали какую-то чушь, и проверять их толком было некому — учёные задавались куда более понятными и более срочными проблемами.
— Наши самолёты уступают немецким, — хмуро произнёс Ричардс, закуривая сигару.
— Пока что. Но новые самолёты мы придумать вряд ли сможем, — заметил Блэкетт, пригладив и так аккуратные короткие чёрные волосы. — Зато можем обдумать, как сделать их более точными...
Посмотрев на немецкие самолёты, физик не мог не признать: их, британская техника, уступает. Собственные бомбардировщики не могли достойно ответить — для этого надо было попадать по целям: для этого требовались прицелы — те, что уже были приняты, не годились. Ни один из типов прицелов, будь это автоматический тахометрический прицел или заданный векторный, не был гиростабилизирован, чтобы компенсировать колебания самолета по тангажу и крену; так что приходилось полагаться на умение пилотов — при этом траектория должна быть максимально прямая. Начало войны усугубило проблемы, но появились и идеи по их решению. Предложили гиростабилизировать автоматический тахометрический бомбовый прицел и сделать векторный прицел автоматическим, чтобы он мог сам корректироваться при изменении угла тангажа самолета; линия визирования при этом должна была гиростабилизироваться в зависимости от угла крена самолета.
Оба варианта подходили; стабилизированный тахометрический прицел обеспечивал высокую точность в руках опытных хладнокровных лётчиков, а непрерывно устанавливаемый векторный прицел давал свободу маневра почти до момента сброса бомбы и обеспечивал какую-никакую точность в сложных условиях, не требуя слишком высокой квалификации пилотов и наводчиков. Но оставалось это сконструировать — и внедрить...
Договорить свои идеи учёный не успел; вдали раздался грохот, как будто что-то рухнуло с большой высоты, а затем — взрывы.
— Наверно, милях в пяти, — предположил Блэкетт, вслушиваясь в гул и треск, что доносились с улицы.
— Наверно. Вам виднее, — Ричардсу не довелось застать мировой войны, но о коллеге он слышал, что тот где-то там воевал на том «Стёрджене». — Видимо, задержимся здесь?
— Погода явно не для прогулок, — Блэкетт выглянул в окно, где виднелись всполохи огней, от которых поднимался плотный тёмно-серый дым. — Лучше переждать...