Я все вспомнила! Это было настолько ярко и почти больно, что мне тут же захотелось вымарать картинку из моей памяти. Навечно. Дышать стало тяжело, температура, по моим ощущениям, поднялась еще выше, хотя, куда ей расти? Еще немного, и кровь свернется в смертельные сгустки, я сварю ее собственным волнением. Зачем, зачем мои мозги так неожиданно решили освободиться от груза давних событий и взорвались яркими воспоминаниями? Нет, я наверняка брежу, возможно, высокая температура уже успела поджарить содержимое моей головы, и галлюцинации начали свой мучительный парад. Хотя, почему мучительный? Вспомнить саму себя - это ли не радость? Нет, иногда не радость.
Я увидела себя маленькой, совсем крохой, наверное, мне года три. Я сижу на теплом одеяле, расстеленном под большой вишней. Весна, тепло, дерево усыпано прекрасными цветами, пчелы сварливо жужжат, а я очень занята: я выписываю рецепты прабабушке и ее подружкам. Они сидят тут же, под деревом, на низких табуретках и беседуют, жалуются, вздыхают, сплетничают, радуются погожему деньку. Мне прабабушка выдала целую пачку каких-то бланков - древних, пожелтевших, кое-где залитых чернилами. Только бы я дала взрослым поговорить, только бы заняла себя хоть немного! А я и рада! То, что надо, все по-настоящему, так я думаю и радуюсь, глядя на бумажное пожелтевшее сокровище. Очень солидно выглядят мои рецепты на такой заслуженной бумаге! Писать я, конечно же, не умею, но старательно вывожу непонятные мне самой закорючки, щедро слюнявлю химический карандаш (прабабушка сослепу перепутала его с обыкновенным), его темно-синий цвет и мой испачканный язык придают моим назначениям еще большую значимость. "Написав", то есть, исчеркав всю бумагу, я спешу донести до своих "пациенток" важную информацию об их здоровье. Говорю я плохо, да и волнуюсь, тороплюсь рассказать соседкам, что именно им надо подлечить. Прабабушка из них всех - самая здоровая, хоть и самая старая, у нее только поясница немного болит. Я не знаю такое сложное слово - поясница. Почки тоже для меня пока загадка, поэтому я говорю прабабушке, что ей рецепт не выписываю, надо попить витамины и съесть сладкий арбуз, вот спина сама и пройдет. Не сразу, конечно, со временем. Почему я в этом так уверена? Я не знаю. А вот той бабушке надо срочно в больницу, она вся больная. Я "исписываю" несколько бланков, торжественно вручаю соседке и пытаюсь сказать, что у нее совсем плохо в правом боку, что ей срочно нужна операция. От меня отмахиваются, как от назойливого, зудящего комаришки.
- Хорошо, хорошо, молодец! Это ты тут собачку нарисовала? Ах, как красиво!
Мне льстят, надеясь, что я обрадуюсь фальшивым похвалам и отстану от взрослых, и они смогут всласть наговориться, но они ошибаются. Вместо того, чтобы вернуться к своим каракулям, я начинаю рыдать. Меня не слушают, не понимают, а я ведь говорю крайне важные вещи!
- В больницу! Ей очень надо! - кричу я, но меня все игнорируют и спокойно возвращаются к сплетням. Только прабабушка легонько шлепает меня по попе и строго велит успокоиться. Но я не хочу молчать, я должна обязательно рассказать, что вот у той бабушки не в порядке голова, она и сама об этом знает тем тайным знанием, которое не всплывает в сознание. Оно спит в самой глубине мозга, и только бабушкины руки "ведают" о страшном диагнозе: то поправят платок, то почешут за ухом, то просто прикоснутся к голове. Эта бабушка и сама не скажет, почему она так себя ведет. А если бы ее спросили, отмахнулась бы. Подумаешь, голова то болит, то чешется, значит, жива голова и мысли в ней есть!
Ах, если бы меня слушали! Но взрослые снисходительно говорят о дурном настроении, плаксивости и капризности ребенка и никакого внимания на мои слова не обращают. Им же хуже, думаю уже взрослая я, а маленькая я реву от отчаяния, мне ведь так хочется помочь абсолютно всем! Всех вылечить! Но... Картинка исчезает, мне становится хуже, но я жду, что еще мне покажут.
Память (или же я сама?) изо всех сил старалась быть милосердной и пропустила несколько лет моей жизни. Но я хочу знать и усилием воли возвращаюсь в детство. Я смутно помнила, что же происходило в эти годы. Вроде бы, я очень любила болеть. Да, верно, теперь я в этом уверена. Я обожала, когда заболевал кто-то из родных или же я сама. Не спешите меня осуждать, я уже это сделала за вас, скрипнула зубами так отчаянно, что чуть не сломала их. Как я могла быть такой? А какой? Жестокой, бессердечной? Вовсе нет. Мне не нравилось, когда родители или бабушки и дедушки плохо себя чувствовали, я просто любила все то, что обрамляло болезнь: рецепты, лекарства, горчичники, банки, шприцы в специальной коробочке и загадочную синюю лампочку, вкрученную в странную лампу-полусферу. Если бы все это можно было получить при здоровом организме, моему счастью не было бы предела. Но лекарства были спутниками хворей и поэтому мне очень нравилось болеть. Теперь-то я хорошо понимаю, что в детстве я обладала удивительной способностью заболевать и выздоравливать исключительно по собственному желанию. Затосковав по анализу крови (об этом я расскажу подробнее) и по большому портфелю (ооо, я бы отдала всех своих кукол в обмен на этот удивительный портфель, в недрах которого хранились бланки рецептов, стетоскоп и какие-то лекарства) моего участкового педиатра Федора Степановича, я быстро заболевала. У меня поднималась температура, горло краснело и саднило, а на теле появлялась сыпь. Иногда я заставляла глаза слезиться, а иногда я вся начинала чесаться. Все зависело от моего настроения и нетерпения. Я вспомнила, как терпеливо (а мне действительно становилось очень худо) лежала в кровати, дожидаясь врача, как послушно открывала рот, дышала и не дышала, хрипела, сморкалась, кашляла, а Федор Степанович каждый раз смотрел на меня с недоумением и волнением, тоже покашливал и наконец произносил именно те слова, которые я так жаждала услышать:
- Хм, картина не совсем ясная. А давайте-ка посмотрим ее кровь!
Есть! Цель достигнута! Я тихонько ликовала, внимательно наблюдая, как Федор Степанович исчеркивает непонятными каракулями (именно поэтому у меня ужасный почерк, я хотела быть настоящим врачом!) бланк с прекрасной синей печатью.
- Куда и к какому часу идти вы знаете, - говорил Федор Степанович, а мама мрачно кивала.
- Мы в поликлинику как на работу ходим! Меня скоро уже уволят за эти бесконечные больничные. Ну, что за необычный ребенок! Может мотаться без шапки (сколько раз я ее ругала за это!) под дождем и снегом и не кашлянуть, а тут, на пустом месте заболела!
Мама даже не подозревала, насколько она права. Я и была необычной! Если бы меня слушали и устраивали мне экскурсии в больницу хотя бы раз в месяц, я бы ни разу не чихнула и не простудилась. Но взрослые упорно принимали мои странные просьбы за капризы и глупости, поэтому мне приходилось выкручиваться самой. Микстуры, полоскания, таблетки и рецепты были прекрасны, но мне нужно было нечто иное, серьезное, совсем взрослое. Мне нужны были пробирки и иглы, тонкие стеклянные трубочки и предметные стекла. Всей душой я рвалась в то чудесное место, где зареванным и испуганным детям кололи пальцы. Туда, где пахло спиртом и какими-то химикатами, где строгие тети в белых халатах и шапочках буднично, не догадываясь, какие они счастливицы, успокаивали напуганную малышню, усыпляли их бдительность, чтобы потом, ловко ухватив крохотный пальчик, тыкнуть в него специальной иголкой.
Я кажусь вам сумасшедшей? Да, да, не надо вежливо качать головой, я знаю, что вы думаете. Мой собственный муж смотрел на меня как на чудовище, когда я рассказала ему о своих воспоминаниях. А я всего-то твердо знала свои судьбу и предназначение, вот и все. Не просто знала, я следовала своему пути, начертанному до моего рождения. Кем или чем? Не знаю, наверное, Богом. Но когда некто или нечто сломало мою судьбу, значит ли это, что Бог не всесилен? Или же все произошло по Его воле? Не хотелось бы так думать. Сейчас это и неважно, прошлое все равно не изменишь.
Так вот, я вернусь к своим воспоминаниям. Пробирки, тонкие трубочки с маленькой резиновой грушей на конце, стеклышки, вата и склянки с притертыми пробками - все это меня очаровывало. Я закидывала медсестру вопросами, выпрашивала у нее хоть что-нибудь, любую мелочь, чтобы дома поиграть в поликлинику не просто так, а по-настоящему, вооружившись самой настоящей иголкой, которой колют палец. Я ныла и пыталась рыдать и вела себя так буйно, что медсестры недоуменно спрашивали маму, чем я больна, ведь с виду я абсолютно здоровый ребенок - румяный, сильный и решительный. Мама краснела от смущения и непонимания. А действительно, как такое может быть? Еще вчера я валялась с температурой и кашляла так сильно, что у мамы от страха за меня слезы на глаза наворачивались, а сегодня я вприпрыжку прибежала сдавать кровь, да еще и привычную истерику устроила? Мама отмалчивалась, старалась уйти поскорее, меня утаскивала насильно. Мне же хотелось посмотреть, как берут кровь из вены и что делают с ней дальше. Что-то в нее капают, доливают, разводят? Смотрят под микроскопом? А что там видно? Мне было так интересно, что я, не моргнув глазом, отдала бы свой импортный плащ и любимого медведя за один лишь взгляд в окуляр микроскопа. Но никто со мной торговаться и меняться не спешил. Меня выталкивали в коридор, а мама крепко брала меня за руку, и мы шли домой, где я выпрашивала у нее пару любых таблеток, скалкой крошила их в пыль, а затем вдумчиво разводила водой и этой микстурой потчевала своих кукол и любимого медведя, у которого была самая пухлая медицинская карточка (мама разрезала несколько тетрадок пополам, и я завела карточки абсолютно всем своим игрушкам, с упоением исписывала их каракулями, вклеивала туда результаты анализов и старые рецепты).
Какие странные воспоминания. Тягучие, болезненные, вечные. Длятся и длятся и кажется, что та я - маленькая девочка, все еще продолжает жить где-то, обожает лечить кукол и мишку и безошибочно определяет, насколько серьезно болен взрослый. Строго велит ехать в больницу или успокаивает, говорит, что ничего страшного не происходит. Но ребенка никто не слушает. Дети вечно все выдумывают! Так ведь?
Почему-то моя память не захотела останавливаться на моей первой серьезной болезни, вместо этого, она сделала вид, что ничего такого не было. И вот тут-то и начались действительно серьезные галлюцинации. Я увидела себя студенткой медицинского института. Мельком, размыто, я просто знала, что та серьезная, целеустремленная девушка - это я и есть. Туман, туман, вязкие облака мелькают, и вот я вижу себя у операционного стола. Я аккуратно орудую какими-то инструментами и, что самое интересное и необычное, я чувствую, что меня ждет, какие неожиданности преподнесет мне тело человека, лежащего на столе. Словно у меня глаза на кончиках пальцев, и я вижу неким внутренним зрением абсолютно все. Ах, какие же у меня ловкие руки! Я не могу на них наглядеться, мне хочется подойти поближе и посмотреть, а что же именно я делаю, но туман возвращается, заволакивает мне глаза, и я куда-то падаю. Глубоко, туда, где нет ни прошлого, ни несуществующего будущего. Я проваливаюсь в настоящее.
***
- Как ты?
- Слабость, - с трудом прошептала я. Высокая температура мне всегда с трудом дается. Можно так сказать или нет? Не специально же я ее себе поднимаю! - Кошмары мучили.
- Ничего, любимая. Все уже хорошо. Вот, выпей.
Дима помог мне приподняться и с ложечки, как маленькую, напоил теплой водой с лимонным соком.
- Вот и хорошо! Мама бульон сварила, хоть полчашечки выпьешь?
- Нет, не хочу.
- Надо. Очень надо, заставь себя.
- Потом. Может быть. Мне что-то важное снилось. Я хочу вспомнить. Что-то из детства.
- И ведешь себя как маленькая, разговор уводишь! Так я разогрею бульон?
- Попозже. Не могу.
- А если кушать не будем, придет злая тетя и снова начнет делать болючие уколы! - противно засюсюкал муж, прекрасно зная, как меня это раздражает. Ненавижу, я даже с сыном никогда так не говорила!
- Не надо уколы, не хочу, - от слабости я все-таки заплакала, - я так устала болеть. Сил моих нет.
- Ну, что ты, что ты, любимая! Все уже хорошо! Температура спала, сил наберешься и выздоровеешь! Тебе подарок, кстати! Смотри, что медсестра принесла!
Дима полез в тумбочку и торжественно вытащил металлическую коробочку. Чем-то она была мне знакома.
- Что это?
- Как что? Ты не помнишь? Нам казалось, ты очень четко все понимала, - вид у Димы был растерянный, напуганный.
- Что это? - повторила я, начиная беспокоиться. На самом деле мне не хотелось знать, что это такое. Отчего-то я понимала, сейчас я вспомню нечто неприятное, нечто, что вполне может пустить мою жизнь под откос.
- Ты так просила подарить тебе этот раритет, можно сказать умоляла, вот Светлана Петровна и нашла. Сказала, хорошо, что в свое время не выкинула.
- Да что это, черт возьми? - хотела бы я крикнуть, но сил не было и холодный пот прошиб почему-то.
- Стеклянный шприц, иголки. Раньше все это было многоразовым. Все в этой коробке на плите кипятили. Разве не помнишь? Когда ты желтухой болела, разве тебе не такими шприцами уколы делали?
То ли в голове, то ли в груди что-то лопнуло и четкое понимание всего того, что произошло, обрушилось на меня. Я снова заплакала. Дима разволновался, кинулся звонить врачу, а я, как и в детстве, не могла толком рассказать, что меня так расстроило, что же мне открылось.
Уже позже, когда воспаление легких все-таки прошло, и я совсем поправилась, я решилась рассказать Диме о своих воспоминаниях, галлюцинациях и мыслях.
- Ты же знаешь, я почти не помню себя до желтухи. Мне всегда казалось это странным, потому что заболела я этой дрянью в десять лет и, вроде бы, все должна помнить очень хорошо. Но как кто-то в голове все зачистил. Маму расспрашивала, она отмалчивалась, отшучивалась. Теперь я понимаю почему.
- Почему?
- Она боялась. Понимаешь, я до болезни и я после - абсолютно разные личности.
И я рассказала Диме о том, какой я была когда-то. Решительной, смелой, целеустремленной. Какой я себя вспомнила.
- В детстве я была уверена, что стану не просто врачом, а ученым, что буду бороться с болезнями, искать новые лекарства или делать экспериментальные операции. Я ничего не боялась!
- Ты? - Дима не сдержался и усмехнулся.
- Да, я. Самой не верится.
А как тут поверишь, когда сейчас я боюсь абсолютно всего! Я и сына родила поздно, потому что боялась, что он родится с какой-нибудь патологией, что я могу уронить его или перекормить или... список моих страхов был бесконечен. Я научилась с ними жить, но прекрасно знаю, что меня за спиной называют истеричной наседкой. Я кудахчу над мужем, сыном и родителями, и из любой малюсенькой проблемы раздуваю огромную, вселенскую.
- Да, когда-то я ничего не боялась. И вот представь: я вдруг заболела. Серьезно, тяжело, меня положили в больницу. И когда маме сказали, что я упала в обморок, испугавшись вида своей крови, мама, конечно же, не поверила. Она даже поскандалила с врачом, уверяя его, что с ее дочерью такого никогда не могло бы произойти и что ей рассказывают о здоровье чужого ребенка. Но никакой ошибки не было. Меня словно подменили. Я страшно ослабла и впервые не обрадовалась пробиркам и иголкам, наоборот, они испугали меня, и я действительно потеряла сознание. А теперь представляй дальше: мама забрала из больницы совсем другую девочку. Я стала тихой, робкой, пугливой. Болеть начала уже по-настоящему, тяжело. Я перестала понимать, всерьез я болею или нет, я уже не могла выздороветь за один день и те самые анализы, на которые я бежала, сгорая от нетерпения, стали для меня пыткой. Представь мамины мысли! Меня же словно подменили!
- А твой отец? Что он думал?
- Он думал о своей работе, как и всегда. А мама...
- Сейчас бы сказали, что настоящую тебя похитили инопланетяне, - попытался пошутить Дима, - а тогда...
- Тогда все списали на долгую болезнь, я ведь и правда тяжело желтуху перенесла, на взросление, на то, что характер просто изменился.
- Но не до такой же степени!
- В том-то и дело! Не до такой. И я поняла, что со мной произошло. Не знаю, почему мне это знание открылось. Только не говори, что это температурный бред и что все это глупости. Я уверена в своей правоте. Мне сломали судьбу. Специально, грубо, расчетливо.
- Кто? Какая-то старая ведьма? Кто-то завидовал тебе или маме?
- Нет, не думаю. Это было нечто большее, нечто могущественное. Рок. И у него забавное чувство юмора, меня ведь случайно заразили, когда брали кровь.
- Ты в этом уверена?
- Почти.
- Так случайно заразили или намеренно?
- Люди случайно, по заданию того самого Рока.
- Но зачем?
- Если бы знать. Но мне до слез себя жалко. Знаю, нельзя себя жалеть, но ты представь какой мне суждено было быть! Сильной, смелой, волевой!
- Я бы с такой женой не ужился, - Дима, как и всегда, когда он волнуется, пытался шутить, - постой! А ведь мысль-то верная! Почему ты думаешь, что тебе сломали судьбу? Просто изменили, потому что...
Я его не слушала и продолжала ныть:
- Не то, что сейчас. Посредственный инженер с посредственной зарплатой, перебираю никому не нужные бумажки!
- Выслушай меня! - Дима схватил мою руку. - Ты сделала неправильные выводы! Изменились обстоятельства, изменилась и ты. Планы мира поменялись, вот тебе судьбу и изменили!
- А зачем тогда мне напомнили о той, несбывшейся?
- Может быть, чтобы ты стала чуточку смелее и что-то осознала?
- Что? Что я должна осознать? Что Рок и Господь Бог заключили сделку, изломали мою судьбу, а в компенсацию оставили мне ловкие пальцы и талант шить и вышивать? А теперь еще и показали, что могло бы быть! - я уже кричала. Я не понимала, почему Дима упорно оправдывает высшие силы. Ведь всякому понятно, что они крепко меня обидели.
- Остынь и все обдумай, - спокойно сказал мне муж и ушел заваривать чай. Так он всегда делает, когда мы ругаемся.
Я не собиралась ничего обдумывать. Все и так было ясно.
Маме я ничего не стала рассказывать. Зачем ее расстраивать. Она привыкла ко мне новой, а ту, совсем маленькую девочку, возможно уже и не помнит. Хотела бы и я о ней, то есть о себе, забыть.
Прошло несколько месяцев. Я не переставала себя жалеть, все также боялась любого чиха судьбы и ненавидела свою работу. Наверное, в моей голове все-таки шел какой-то мыслительный процесс. Мысли крутились, варились, смешивались, чтобы в один прекрасный день до меня дошло: Дима был прав. Не сломанная, просто измененная судьба. Так я и сказала мужу.
- И что теперь? - осторожно спросил Дима. - Ты же не собираешься... - он не договорил.
- Жить той, показанной мне жизнью? Нет, конечно! Кто меня в мои сорок пять возьмет в медицинский, да и вида крови я все же боюсь. Нет, любимый. Той жизни не суждено быть. А вот что делать с этой, вот вопрос.
- И какой ответ?
- Хотела бы я знать! Знаешь, меня не отпускает это видение: я стою около операционного стола и что-то там делаю, вяжу узлы, чувствую пальцами, вижу пальцами! Мне кажется, это очень важно! Это подсказка! Моя судьба в моих пальцах. Забавно звучит, правда?
- Правда, - улыбнулся Дима и поцеловал мои руки.
На следующий день я купила бисер, ткань, нитки и иглы, а также написала заявление по собственному желанию. На работе меня никто не удерживал и не отговаривал, в конце концов я всего лишь весьма посредственный инженер, хоть и с талантливыми, чуткими пальцами. И я собиралась исправить свою судьбу. Вышить ее прекрасными цветами и птицами, раскрасить жизнь яркими красками. Возможно тогда ко мне вернется храбрость, и я наконец-то осознаю, что та отважная девочка, была мной. Просто что-то изменилось в мире, а вместе с ним и моя судьба. Теперь я знаю, что такое бывает.
©Оксана Нарейко