Новогодний утренник. Все празднично одеты, елка. Высокая такая, пушистая.
Наряжали игрушками всей школой. Дождик серебрится, гирлянды горят, разноцветные огоньки мигают.
Дети радостные. Настроение у всех... Кто помладше – зайчики, и лисички, и снежинки. И волк есть. Постарше – тут и мушкетер, и колдун-звездочет, и золушка, кого только нет. И казаки, конечно, куда без них. Что-то вырезано из ватмана, цветной бумаги, что-то сшито или перешито мамами их из каких-то вещей. Но все очень красиво, и все это - с любовью.
Старшеклассники, конечно, снисходительно смотрят на молодежь сверху вниз. Парни, темные брюки и белые рубашки. Сильные, высокие почти все. А девушки в праздничных платьях - просто красавицы.
У елки восточная красавица, в перешитых вместе с мамой, из маминого платья, шароварах и верхом, с открытым животом. Бусы, браслетики, серьги. С мамы и всех сестер сняты.
Это Марийка. Ей уже десять. Распущенные длинные темные, почти черные волосы, черные густые брови, длинные ресницы, и белое чуть румяное лицо, красивое совсем не восточной, а мягкой славянской красотой.
Марийка сегодня на празднике танцует восточный танец. Она хотела вместе с Сережей, но он отказался. Сказал, что восточные танцы – это не его. Он казак, а казаки всегда с басурманами воевали. И слово то какое нашел… То есть она, Маша – басурманка? Они почти поругались, Сережа и Марийка. Первый раз за всю жизнь. Да что там почти. Не разговаривали два дня.
Сережа рос сильным, умелым во всем, у него в руках все горело, все получалось. И при этом он был добрым, веселым и открытым, готов был помочь любому. А уж Марийке… Для нее он готов был сделать все. И всегда уступал упрямой подружке, но тут. Непонятно, что на него нашло. Марийка попросила его два раза. И это тоже первый раз в жизни, раньше никогда второй раз просить Сережу не было нужды. Третий раз – не попросит ни за что.
Юный казачок страшно мучился, переживал, чувствовал с одной стороны, что в чем-то не прав. А с другой… Он же казак. Настоящий. И чтобы казаком какая-то девка управляла? Ну хорошо, не какая-то, а Она. Она, его Марийка. Ну и что это меняет?
Марийка. В груди жгло обидой. И было так тоскливо… Но она никогда не подойдет первой. Никогда. Кусая губы, выходит под елку. Начало музыки. И – все обиды вылетают из головы. Она, быстрая, как всегда, легконогая, гибкая… Сережа, не отрываясь, смотрит, как Марийка то замрет, то вдруг снова закружится в танце. Его Марийка. Любимая.
Да смотрит не только он, все. Движения ее завораживают, невозможно оторвать от танца глаз.
И губы Сережи шепчут: «Люблю…» И он уже думает, какой он дурак… Целых два дня… А потом вдруг – а правильно, а то, если бы вместе с ней танцевал, то этого танца не увидел бы.
Танец закончен. И Сережа дергается навстречу Марийке, а она, тяжело дыша, вытирает испарину на лбу, подходит, обжигает его взглядом и отворачивается. А вокруг – аплодисменты, которые никак не стихают.
Сережа. Читает стих. Как он читает… Он как будто не здесь… И Марийка вдруг видит все, стихотворные строки оживают, и перед ее взором проплывают полярный круг, метель, северный олень…
А потом – песня. И она, забыв обо всем, о своей обиде, смешно приоткрыв рот, слушает чистый и звонкий голос, его голос, своего Сережи. И пропадает. Совсем и навсегда. Растворяется в нем. Нет, она и раньше любила Сережу. Она привыкла к тому, что он всегда рядом. И по-другому просто и быть не может. Но сейчас – ее как иголкой кольнуло в сердце. И предчувствие вдруг…
«Дура… Какая я дура упрямая…» - и когда он допевает, и уходит из центра школьного коридора, где стоит елка и проходит торжество, она подбегает к нему, становится на носочки, тянется вверх. И целует. В губы. Легким касанием. И ей все равно, что вокруг столько народа. И смотрит ему в глаза, а он в глаза ей.
И держатся за руки, и не могут оторваться.
«Прости меня, я дура, я знаю…»
«Нет, это ты меня прости…»
«Я так люблю тебя…»
«Я так люблю тебя…»
Им не надо говорить словами, говорят их глаза и души.
С того дня они не ругались ни разу. Вообще никогда.