Даже если я тебя не вижу. часть IV. глава 10

Ирина Вайзэ-Монастырская
                10

— Развитие наблюдательности и фантазии способствует созданию художественного образа в любом произведении — будь то книга или картина, — заключила я.

Я стояла, окружённая моими шестиклассниками, и широко улыбалась, а они как никогда серьёзно и осознанно внимали мне. В этот день последние два урока в конце учебного дня я заменила давно желанной экскурсией по художественному музею.
Подводя итог нашего необычного урока, я кратко изложила его главную мысль:

 — Надеюсь, эта экскурсия доставила вам эстетическое удовольствие, а может быть, даже открыла новое, прежде неизвестное направление в искусстве. Ведь истинное искусство способно вдохновить любого человека, даже не умеющего правильно держать в руке художественную кисть. Оно проникает во внутренний мир, в самое сердце и обогащает его гармонией и любовью. И не важно, что вы не сможете освоить технику великих мастеров и научиться писать так, как они. У них свой путь, а у вас свой. Вы непременно добьётесь мастерства в других областях, но стремление к прекрасному откроет для каждого из вас новое качество жизни, облагородит и обогатит ваши души. А главное, вы научитесь понимать и любить окружающий вас мир!.. Помните, когда я рассказывала вам о Микеланджело, великом мастере эпохи возрождения? В каждой его работе есть скрытый, глубокий смысл. И до сих пор молодые люди учатся у него не только искусству, они лучше начинают понимать себя и других.
 
— Как это? — крикнул кто-то сзади.

Я обернулась и встретилась взглядом с Лосевым. Он искривил лицо в иронической усмешке и, как обычно, глупо и громко хихикал. Гоша Коркин зло пнул его в ногу.

— А чё? Я просто спросил! Чё, нельзя? — возмущённо завопил Лосев.

— А я просто тебя заткнул! — прошипел Гоша. — Молчи, Лось, а то допрыгаешься...

— Ребята, — вздохнула Оля Макова, — Тише, пожалуйста. Мы же в музее!

— Лосев, к следующему уроку изложи, пожалуйста, все возникшие у тебя по этой теме вопросы письменно, и мы их обязательно обсудим всем классом. Вы согласны? — обратилась я к ребятам.

— Отличная идея! — заголосили они. — А можно и я? И я тоже хочу!..

— Прекрасно! Так и сделаем. Но теория не должна мешать практике.

Я посмотрела на часы и предложила всем направляться к главному выходу. Наша экскурсия подходила к концу.

Когда вся группа ушла далеко вперёд, Лосев толкнул в бок отставшего от нас одноклассника.

— И чего они ко мне придираются? Лосев — это! Лосев — то! — он окинул взглядом зал с экспонатами и скривился, — И что в этом такого? Ничего! Но все делают вид, что им интересно!

Мальчик замялся, стыдливо оглядываясь, не слышит ли их кто-нибудь. Лосев, не замечая этого, ехидно усмехнулся:

— А почему, знаешь, дурень? А я знаю: эти старые картины стоят кучу бабок!
 
…Обойдя почти за полтора часа десяток залов одной из богатейших галерей города, ребята казались совершенно не уставшими и не спешили расходиться. Когда же, наконец, они, переполненные эмоциями и впечатлениями, попрощались со мной и отправились по домам, я с нетерпением поспешила к выходу.

Меня с невероятной силой тянуло к Любе, так хотелось вновь заглянуть в её прекрасные светлые глаза и почувствовать это странное ощущение от прикосновения к ярко-розовому шраму с расходящимися лучиками на её лбу. Всё это время меня не покидали мысли о потрясающей перемене, произошедшей с моей подругой и о чуде, которое всё-таки произошло, но о котором я никому так и не рассказала. Я ещё раз осмотрела свою неожиданно исцелённую руку, по-прежнему не доверяя своим глазам.
У центрального выхода, перешагнув порог музея, я замерла. Передо мной возник огромный плакат с лозунгом «Мир. Труд. Май», украшенный знамёнами и гирляндами из надувных шаров. Пока я пребывала в своих грёзах, весь реальный мир динамично и широко готовился к грядущему первомайскому торжеству.

Только сейчас я вспомнила, что порученный мне первомайский плакат должен быть готов уже к завтрашнему дню. В субботу в актовом зале намечалась торжественная церемония, а в воскресение, как это традиционно происходило, весь преподавательский состав собирался пройти в первомайской колонне демонстрантов. И я, потоптавшись на месте и всё-таки поддавшись чувству долга, повернула в сторону универмага. Мне нужно было купить папку с бумагой для эскизов, карандаши, гуашь, кисти и большой рулон ватмана. Я с тоской подумала о своём прежнем кабинете, светлом и просторном. В нём остались все мои запасы дорогой бумаги и красок. Я столько времени оформляла и обустраивала его, создав атмосферу художественной мастерской, о которой мечтала уже много лет.

День был на удивление тёплый и безветренный. Впервые этой весною так сильно припекало солнце. И я пожалела, что взяла утром на работу свой тёплый плащ. Запарившись, я сняла его и перекинула через руку. Теперь сильная жажда и голод дали о себе знать, но терять времени на еду в кафе не хотелось и поэтому, купив несколько бубликов с маком и бутылку воды, чтобы попировать у себя в кабинете, я поспешила на остановку, благо ехать было недалеко.

Рядом продавали эскимо. Всё время в ожидании автобуса я боролась с искушением, ведь даже одна порция мороженного сводила на нет все мои выстраданные диеты и многодневное голодание. Мучения совести бесследно рассеялись, как только я взяла в руки любимое мороженое. Подумав немного, я купила ещё одно... «Это нервы, — успокаивала я себя, — ничего не попишешь».
На часах было половина шестого, когда я поднялась по ступеням и вошла в школьный вестибюль. Навстречу мне по опустевшему коридору, медленно передвигая своими больными ногами, шла школьная гардеробщица тётя Шура.

Никто уже и не помнил, сколько лет работала она гардеробщицей в этой школе. И каждый день приходила тётя Шура раньше всех и уходила всегда последней. Невысокая, полная женщина, ещё работающая пенсионерка, она уже много лет болела, но никогда ни на что не жалуясь, непременно при каждой встрече поддерживала окружающих приветливым, добрым словом и искренним участием. На свои скудные заработки частенько пекла она пирожки и угощала ими и учеников, и учителей.

Ко всем добрая и внимательная, она по-матерински нянчилась с ребятнёй, учила их правильно завязывать шнурки и заплетать косички, даже не боялась влезть в потасовку и унять драчунов. А сколько раз я заставала её, сидящей в гардеробной за шитьём: пока шли уроки, она пришивала готовые оторваться пуговицы на детских курточках! Мягкое прикосновение её тёплых рук было знакомо почти всем первоклашкам нашей школы. Ни одно поколение учеников было приласкано и успокоено от слёз и обид, ни один десяток сопливых носов был заботливо вытерт её маленькими натруженными ладонями. Поэтому однажды возникшая в детских сердцах глубокая благодарность к тёте Шуре сохранялась на протяжение всех учебных лет. Все эти ребята, взрослея и переходя из класса в класс до самого своего выпуска, относились к ней с большим уважением, даже негласно покровительствовали маленькой старушке и сразу же вставали на защиту, если, не дай Бог, кто-то из новеньких хамил или чем-то обижал её.

Учителя тоже очень уважали и даже жалели её. Я узнала от них, что на афганской войне она потеряла сразу двух своих сыновей-офицеров. С тех пор жила она совершенно одиноко, с незатихающей болью и невыносимой раной в сердце, но не озлобившись, а отдавая другим свою нерастраченную нежность.

И говорила она просторечно, обращаясь даже к нашему директору на «ты», объясняя: «Ежели с Богом я на «ты», то с людями и подавно!»

— Ой, Надёжа Романовна, так все ужо по домам разбежалися. А ты забыла чегось? — воскликнула она взволнованно, подойдя ко мне поближе.

— Да, придётся ещё немного поработать. Я задержусь на час, полтора. Так уж получилось… Тётя Шура, а этот, мой временный кабинет ещё открыт?

— А как жжешь. Полы-то надо вымыть. А коли там заперто, так спроси ключи в дежурке.

— Спасибо большое, тётя Шура. С наступающим Вас праздником!

— С каким это ешо праздником? — насторожилась она.

— В воскресение отмечаем Первое Мая! Праздник весны и труда!

Она усмехнулась.

— Да, да. Вот оно как. У вас свои праздники, у нас — свои.

Я удивлённо пожала плечами:

— Какие ещё «свои»?

Она посмотрела на меня исподлобья и покачала головой.

— Так ведь послезавтра ж Светлое Христово Воскресение!* Пойду ранё-ёхонько в церкву, — сказала она мечтательно, и взгляд её прояснился, —  И будут люди говорить: «Христос воскресе!», а я буду отвечать им: «Воистину воскресе!» И на душе станет тепло и светло.

Она улыбнулась и перекрестилась.

— Надо же, какое совпадение — оба праздника в один день! — задумчиво произнесла я. — Простите, но я так далека от религии… и церковных праздников. Я мало что в этом понимаю.

— Надёжа Романовна, — тихо сказала она, — Это праздник Души человеческой! Жертва Христова — есть великое испытание и милосердие, которое мы почитаем умом, а вот постичь его сердцем… — она глубоко вздохнула, — не в состоянии. Но Господь милостив… 

Она неожиданно добродушно усмехнулась и похлопала себя по полному животу.

— Что ж, а коли праздник большой, будем праздновать с душой! Пеки пироги, в гости зови!

— Тётя Шура, я печь не умею, — с сожалением призналась я.

— А что ж, вы, молодёжь, умеете? — покачала она головой.

— Рисовать.

— Ох, ты горе луковое. А деток своих чем кормишь, картинками?

Я опустила голову и замялась.

— У меня пока нет детей, — не сумев скрыть горечи в голосе, ответила я.

Тётя Шура покачала головой и крепко обняла меня.

— Ой, Надёжа Романовна, милая ты моя, человек предполагает, а Бог располагает. Знай же, я буду молиться за тебя, девочка моя, — сказала она серьёзно. — Токмо об этом — никому. Многие смеются, не верят в Бога, даже если и ходют в церкву, то так, на всякий случай, — она пожала плечами. — А кто его знает, может, и в самом деле слышит Господь наши молитвы, да не каждому отзывается. Иной молчок и есть ответ. Верно, верно — не в пирогах счастье. Добро есть — не пирог съесть, а с милым рядом сесть. Ты не теряй надёжу-то, не теряй, — она вздохнула. — Всё одно: лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою.
Поправив косынку на голове и тихо покряхтывая, тётя Шура пошла дальше.

— Да, — она снова обернулась ко мне, — а в кабинете труда, видать, ещё кто-то есть, всё стучит и стучит. Как голова не болит? Не понимаю вас. Молодые ешо, шли бы погулять. Весна, ведь. Красота-а.

Но я не могла послушать её совета не потому, что побоялась ослушаться приказов начальства, а просто потому, что мне самой всё-таки хотелось нарисовать первомайский плакат и поздравить весь наш школьный коллектив. Но праздничного настроения не ощущалось. Разговор с тётей Шурой разбередил мою давнюю душевную рану, мою мечту о ребёнке.

«А какие есть шансы у моей мечты? Когда услышит Господь мои молитвы?» — думала я. Но и сегодня мой рабочий день был так загружен, что анализировать свою личную жизнь не представлялось никакой возможности.

У входа в 34 кабинет домывала полы уборщица. Я взяла у неё ключ и попросила меня не беспокоить, пообещав позже запереть дверь и вернуть ключ в дежурку.

Войдя внутрь, я включила свет и ещё раз оглядела помещение, куда меня сослали как неблагонадёжную. Но многие мои коллеги видели в этом совершенно другой подтекст и недружелюбно косились в мою сторону: «С какой стати ей такие почести? Евроремонт захотела…»

Этот кабинет находился на третьем этаже, в тупике коридора и, в отличие от других, был угловым помещением. Всего два окна, отвечавшие за и без того скудное освещение класса, были занавешены большими тёмными шторами и смотрели в разные стороны.

Одно окно выходило в сторону широкой, открытой площадки, расположенной перед главным выходом, высокие двери которого были украшены красивым резным орнаментом в виде огромной раскрытой книги. А на стене, над тёмными окнами вестибюля в фонарном свете объёмно и солидно выделялись слова: «Ученье – свет, а неученье – тьма».

За площадкой находилась парковочная зона для машин и широкая автострада, окружённая забором и перилами. Свет ночных фонарей осветил четверых подростков, присевших на перила. Они что-то эмоционально обсуждали и дружно смеялись.
 
Я подошла ко второму окну и раздвинула тяжёлые шторы. Его закрывали разросшиеся кроны деревьев, высаженных ровными рядами вдоль стены. Я невольно залюбовалась их причудливыми контурами на фоне вечернего зарева. За деревьями открывался вид на внутренний школьный двор, где располагался спортивный корпус и стадион, окружённый высоким железным забором. Мой рабочий стол стоял напротив этого окна.

продолжение следует...

http://proza.ru/2023/02/19/2201