3
Лаврентий Карлович какое-то время настороженно молчал, раздумывая, но тут же рассмеялся своим нарочито громким смехом.
— Надежда Романовна?! Вот это да! Вы до сих пор ещё здесь?.. А все уже давно разбежались по домам.
Он ещё какое-то время молчал и не двигался с места, неуверенно играя дверной ручкой, но выражение смеющихся глаз исчезло. Он бросил беглый взгляд на опустевший коридор и быстро вошёл обратно в кабинет, плотно затворив дверь за своей спиной.
— Не ожидал Вас встретить, но очень рад… А я, как Вы видите, принёс обещанные картины…
Он приближался, не торопясь и не отрывая от меня своих неожиданно вспыхнувших чёрных глаз.
— От кого же Вы там прячетесь, дорогая Надежда Романовна? Вас и не видно за огромным монитором…
Его странный, пронзительный взгляд гипнотизировал меня, но отвести глаза означало запаниковать и проявить свой страх. А это было не в моём характере.
Завуч подошёл к моему столу и остановился. Я продолжала сидеть, вскинув голову вверх, в то время как его высокая худощавая фигура величаво возвышалась рядом.
— Надо полагать, Вы будете довольны моим подарком? — как ни в чём не бывало он снова широко улыбнулся.
Его фальшивость начала меня раздражать, но стараясь подавить своё волнение, я откровенно умильно улыбнулась ему в ответ.
— Подарком? — удивлённо спросила я.
— Я имею в виду новые репродукции современной живописи для Вашего кабинета.
— Вы дарите их лично мне или они всё же поставлены на учёт как школьный инвентарь? — не стирая улыбки с лица, полюбопытствовала я и сама поразилась своей дерзости.
Его хищные глаза вновь еле уловимо блеснули, но выражение лица не изменилось. Он продолжал прицеливаться, молча, обдумывая мои слова.
«Не покоряйся. Не отводи взгляда», — внушала я себе.
Он первым перестал улыбаться и сухо спросил, оглядывая классную комнату:
— Вы уже подготовили план для открытого урока?
— Да, — не моргнув, соврала я. — Я принесу Вам на следующей неделе…
— Завтра! — жёстко оборвал он. — Вы принесёте мне его на рассмотрение завтра!
Я почувствовала, как моё лицо вспыхнуло от стыда. Он заметил это, но внешне остался безучастным. Подойдя к окну и выглядывая наружу, он сухо продолжал:
— Надежда Романовна, я, по всей видимости, ещё раз огорчу Вас, если сообщу, что на Вас поступают жалобы от родителей ваших учеников.
Вот чего-чего, а этого я вовсе не ожидала.
— Какие жалобы? От кого? — при этих словах я крайне растерялась, тут же оголив свою «ахиллесову пяту», поскольку больше всего боялась навредить своим ученикам или вызвать негодование их родителей.
Довольный неожиданно произведённым на меня эффектом, завуч снова повернулся ко мне и сел на ближайший стул, непринуждённо скрестив руки на груди.
— От родителей Степана Рогова. Они утверждают, что Вы при всём классе оскорбляли его человеческое достоинство и безвинно выставили за дверь до конца урока. Мальчик так переживал, что решился на суицид!
— Что?! — я подскочила на месте. — Что с ним случилось?
Мне представилась ужасная картина: Степан, выпрыгнув из окна третьего этажа и покалечившись, с множественными травмами попадает в больницу. С того самого дня его, действительно, не было в школе. Меня лихорадочно затрясло.
Завуч триумфально продолжал:
— Он без верхней одежды вышел на улицу, в пасмурную погоду, хочу заметить, и наелся холодного мороженого. На второй день у ребёнка поднялась высокая температура. Он заболел ангиной по Вашей вине, Надежда Романовна.
Я настороженно смотрела на него и не понимала, говорит ли он это серьёзно или смеётся надо мной. Какое-то еле уловимое выражение лица, которое я иногда наблюдала у него, на краткое мгновение промелькнуло и сейчас. Оно было холодным и злым. Но это видение промелькнуло так быстро, что в следующую минуту оно показалось иллюзорным.
Меня очень раздражало его присутствие. Я поднялась, чтобы прекратить этот унизительный разговор и уйти. Но врождённое упрямство взяло вверх: выдержав короткую паузу, решила всё спокойно объяснить:
— Степан Рогов постоянно нарушает дисциплину в классе, фривольно ведёт себя с девочками, хамит. В последний раз его поведение вышло за рамки этических норм, и мне ничего другого не оставалось, как вывести его из класса. Оставшись в коридоре с ним наедине, я сказала ему, что если он не умеет себя вести прилично среди людей, то должен побыть один и подумать над своим поведением. При этом я велела ему ждать у двери конца урока. Как же я могу быть виновной в том, что он самостоятельно, вопреки правилам школы, вышел на улицу, да ещё и купил себе мороженого?
— Надежда Романовна! — вскричал Лаврентий Карлович, вскакивая со стула. — Вы — педагог! Вы несёте полную ответственность за вверенных Вам детей! Если Вы не в состоянии справиться с нарушителями порядка, значит, Вы ничего не понимаете в особенностях психического формирования ребёнка! Я жду от Вас объяснительной!
И вновь я содрогнулась от этого страшного взгляда и сделала шаг назад. Мне захотелось едко пошутить над этой нелепой, невероятной ситуацией. Но заставить себя улыбнуться я не смогла. Меня переполняли возмущение и обида на незаслуженные обвинения. К тому же какое-то неожиданно возникшее, недоброе предчувствие заставило смолчать, и вместо дерзновенной насмешки на глазах малодушно проступили слёзы. Завуч заметил их и, восприняв эти слёзы по-своему, вдруг снова любезно улыбнулся.
— Но мне бы не хотелось сомневаться в Вашей педагогической компетентности, — спокойно и доверительно начал он. — На первый раз я учту Ваше раскаяние и не стану заносить этот инцидент в Ваше личное дело. Я правильно понял Ваши слёзы? — он наклонился ко мне и заговорил тихо, почти шёпотом: — Мы забудем этот случай с нерадивым учеником. Вы же понимаете — это переходный возраст. Что у них на уме? Время дёргать девочек за косички уже прошло, а по-другому привлекать внимание они ещё не научились, поэтому-то и ведут себя так вызывающе. Они считают себя достаточно взрослыми, обижаются и грубят, когда их свобода ущемляется… — он скривил рот. Его немигающие страшно выпученные глаза сверкнули. От вкрадчивого шёпота он перешёл на еле сдерживаемый крик. — Да, таких воспитывать уже поздно! Раньше надо было их направлять и учить дисциплине! Только дисциплинированные не откладывают ничего на потом и готовы полностью сконцентрироваться на учёбе, на достижении высшей и главной цели в жизни! Только дисциплинированные смогут выполнить главную задачу своего времени — старательно и упорно учиться, чтобы добиться всего в будущем! А непослушных надо наказывать! И так, как это делали наши мудрые предки — ремнём! Да! Да! И своевременно! И чем раньше начнёте, тем в меньшей мере будет противостояние! Их надо усмирять постоянно и строго, чтоб даже не пикнули! Это необходимо делать пока они ещё маленькие, слабые и глупые. А теперь — поздно: они выросли и начинают давать сдачу… И сейчас к ним нужно найти другой подход. Пе-да-го-ги-че-ский! Вы согласны со мной, Надежда Романовна?
Я впервые видела завуча в такой бешеной ярости. Обычно его сдержанный и даже дружелюбный вид куда-то улетучился. Передо мною стоял совершенно другой — страшный человек. Но он вдруг вновь переменился: рассмеялся и примирительно погладил меня по плечу. Я с отвращением скинула его руку и отступила, лихорадочно обдумывая сказанные им странные, жестокие слова. «Что он несёт?.. «Это необходимо делать пока они ещё маленькие, слабые и глупые?» Он сошёл с ума?»
Я осмотрелась вокруг и испугалась уже не на шутку. Вновь отпрянув назад, к самой стене, я слишком поздно поняла, что загнана в угол. По правую сторону от меня стоял мой стол, по левую — стеллажи с экспонатами. А его огромная хищная фигура приблизилась ко мне совсем вплотную, перегородив дорогу к двери, и угрожающе нависла надо мной, готовая вот-вот обрушиться сверху.
Он некоторое время молчал и лишь надменно сверлил меня своим взглядом. Мне понадобилась вся сила воли, чтобы опять выдержать этот пронзительный взгляд. В ту же секунду он порывисто схватил меня и откровенно грубо притянул к себе. Ошеломлённая его деспотическим напором, я вскрикнула и напряглась в безуспешной попытке оттолкнуться, а он уже цепко и больно опутывал меня своими длинными ручищами, словно липучими щупальцами. Видимо, моё временное замешательство он воспринял как полное повиновение и открыто торжествовал. Гнев и досада охватили меня, но я всё ещё не верила в происходящее и тупо твердила ему, взывая к элементарному благоразумию:
— Отпустите меня!.. Опомнитесь! Мы же в школе!.. Кто-нибудь может войти!..
— Вы согласны со мной, Надежда Романовна, или нет? — повторил он свой вопрос, глумливо улыбаясь.
Он тяжело дышал открытым ртом, обнажая тёмно-жёлтые, прокуренные зубы. В его затуманенном страстью взгляде уже разгорался огонь, а здоровенные пальцы болезненно стягивали мои разметавшиеся волосы в кулак.
Отчаянно вырываясь из его жёстких объятий, я с содроганием ощущала исступлённые, необузданные движения похотливых рук на своём теле. Увы, это была не шутка и не злой розыгрыш. Это было откровенное насилие.
— Как же Вы сейчас прекрасны! Если бы у меня был талант, я бы написал Ваш чарующий образ, — горячо произнёс он.
«Я нарисую твой портрет… Нет, это был не ты!» — пронеслось у меня в голове, наблюдая как его хищные ноздри раздувались. Нос, похожий на клюв, ещё больше заострился.
— Уроки закончены. Все ушли домой. Что за ребячество? — он затрясся от смеха. — Я приглашал Вас на дачу. Вы отказались. И совершенно напрасно: там такой чудесный воздух, цветочки…
Его охватила дикая, неуёмная страсть. Он весь дрожал от нетерпения, а моё тщетное сопротивление лишь разжигало его ещё больше. Я билась и рвалась из этих отвратительных объятий. В бессильной ярости на саму себя и свою глупость я ещё раз резко рванулась в сторону и попыталась закричать, но смогла издать только слабый хрип. Он прижал меня к себе так крепко, что у меня потемнело в глазах. Его жилистые пальцы, словно звериные когти, невыносимо больно вонзились мне в спину, не позволив даже шелохнуться. Я задохнулась и уже не смогла произнести ни звука. А он, всё больше распаляясь, дико стонал от вожделения и чувства полновластного господства. Его мокрые губы, пропахшие никотином и кофе, будто пасть голодного хищника, впивались в шею, в губы, в глаза, измазывая своей омерзительной слюной. При этом он безотрывно наблюдал за мной, откровенно наслаждаясь моим унижением и страданием. Казалось, бежать было некуда и не оставалось никакой надежды на спасение.
«Возьми мою пращу, Надежда! Ты победишь… главное, не бойся его… не бойся…», — эта мысль вытащила меня из трясины подступающего ужаса. И в этот момент безумец немного ослабил хватку и, наклонившись, потянулся к моим ногам. Бросив взгляд по сторонам и долго не раздумывая, я стремительным рывком высвободила руку, схватила стоявшую на полке фигурку «Давида» и с размаху ударила насильника по голове. Удар был достаточно сильным и неожиданным для него. Он вскрикнул, обмяк и повалился назад, схватившись за голову.
Воспользовавшись моментом, я быстро бросилась к выходу и, лишь оказавшись на безопасном расстоянии, у самой двери, остановилась. Мне всё ещё не верилось в своё чудесное спасение. Торопливо застегнув и заправив блузку, я дёрнула за ручку. Дверь была заперта на замок. «Он всё продумал…» Быстро отворив дверь, я выглянула в коридор. Там никого не было.
— У меня кровь! — истошно завопил завуч. — Ты чуть не убила меня! Ты ещё ответишь за это… Сука… Как ты посмела?.. Чёртова баба…
Он поднялся с пола и сел на стул, глубоко дыша и нервно сглатывая. Струя тёмной крови стекала по его лбу.
— Да ты не просто подлец, ты — чудовище! Животное! Ты не имеешь никакого морального права называть себя учителем! Во мне находишь какие-то надуманные недостатки воспитателя, а сам… Подонок! Ты опасен для окружающих! И ты работаешь с детьми?..
Он зло посмотрел мне в лицо и процедил сквозь зубы, снова переходя на официальное обращение:
— Вам теперь ничего не поможет! Ваша карьера безнадёжно испорчена! Ваше поведение со Степаном Роговым, да и многое другое… будет детально внесено в Ваше личное дело. Ваше хамское, неуважительное отношение к вышестоящему руководству станет для Вас наилучшей характеристикой! Да, и не забудьте предоставить мне план. Я буду ждать его завтра до начала первого урока!
— Не дождёшься! Никакого доклада не будет! Я не позволю тебе шантажировать и запугивать меня! Я не боюсь тебя, сволочь! Да, ты настоящая сволочь! Ты двуличный негодяй! Завтра об этом происшествии я расскажу на педсовете! И все узнают твоё истинное лицо! Ты, подлец, совершил насилие, и я это докажу! — закричала я в исступлении.
Лаврентий Карлович внимательно посмотрел на меня и неожиданно изменился в лице.
— Вы сами ничего не докажите! Насилие очень трудно доказать, Авдотья Романовна! — выпалил он.
Я недоуменно замерла, не заговаривается ли он. Но тут же поняла, что он сказал это намеренно. Он назвал меня именем героини Достоевского. И это были именно те самые слова из его романа «Преступление и наказание».
— Черт побери, какое поразительное совпадение, ведь и именем, и характером Вы с нею так похожи!.. Да, прав, во всём был прав Фёдор Михайлович: насилие очень трудно доказать, — повторил он задумчиво.
Завуч выглядел снова совершенно невозмутимым и даже спокойным, будто ничего не произошло. Он медленно провёл рукой по своему лицу и посмотрел на окровавленную ладонь. Затем, так и не проронив ни слова, поднялся, взял стул и пододвинул его к стене, на которой висели картины. Проверив стул на прочность, он быстро встал на него. Благодаря своему высокому росту, он смог с лёгкостью дотянуться до одного из полотен. По иронии судьбы в его пальцах оказался именно портрет Микеланджело. Лаврентий Карлович осторожно снял его с петель и, обмазав край рамы своей кровью, обернулся в мою сторону. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он разомкнул окровавленные пальцы. Картина с шумом ударилась об пол. Большая, старая рама раскололась. Микеланджело покосился, и его грустная улыбка стала ещё печальней.
— Вот и всё, Надежда Романовна, — ухмыляясь, сказал Лаврентий Карлович. Он спустился со стула и достал из кармана носовой платок. — Мне просто захотелось Вам помочь. Моя рана — это следствие несчастного случая, а Вы вообразили себе что-то невероятное. Не стоит компрометировать себя, а то… Вы понимаете, как это бывает, Вам не просто не поверят, но даже и осудят. Пойдут шуточки и очень неприличные намёки… Люди это умеют и любят. Во всяком случае, Вам ещё надо доказать, кто к кому приставал… Зачем Вы так долго задержались после работы? Ждали меня? Вероятнее всего Вы сами и пригласили меня… Для чего? А кое-кому может даже показаться, что всё это ради каких-то особых привилегий… Вы таким неудачным образом просили меня злоупотребить моим личным служебным положением… — он криво улыбнулся, протирая платком оставшиеся пятна крови на лице и руках. — А Вы разве не знали, что я своим служебным положением никогда не злоупотребляю? Да, дорогая Надежда Романовна, вынужден Вас разочаровать… А, впрочем, чего я тут перед Вами расстилаюсь?
Он раздражённо махнул платком и спрятал его обратно в карман.
Шокированная, я наблюдала за его действиями. Меня всю трясло, и я с великим трудом сохраняла выдержку и самообладание, сожалея, что не убила его.
— В кошмарном фильме Хичкока эта сцена, несомненно, имела бы большой успех. Чудовище! — выкрикнула я с отвращением.
Он вдруг сильно побледнел и с такой злостью стукнул кулаком по столу, что я непроизвольно вздрогнула и отшатнулась, хотя стояла уже на пороге у раскрытой двери.
— Хватит! Оставьте Ваши дурацкие фантазии! Вы думаете, я не сумею объяснить причину возникновения небольшой царапины? Наивная Надежда Романовна!.. Вам не до-ка-зать моей вины!.. А вот Вы меня глубоко разочаровали и даже позволили себе вопиющие оскорбления! — громко воскликнул он и тут же злобно процедил сквозь зубы: — Будьте осторожны в своих словах и намерениях! И лучше держитесь от меня подальше! Я не прощаю такие дерзости!..
Он отвернулся, снова хватаясь за окровавленную голову. Вместе с приглушённым стоном, вырвавшимся из его груди, до меня донеслось:
— Ты мне ещё заплатишь за эту кровь…
Неожиданно он резко развернулся и направился прямо на меня. Я быстро выскочила из кабинета и, сломя голову, понеслась по школьным коридорам к центральному выходу.
…Дома я долго принимала душ, стараясь смыть с себя следы его потных рук и преследующего меня зловония то ли его тела, то ли его загнивающей души. Воспоминания о перенесённом оскорблении и унижении тяжёлыми волнами обрушивались и душили до слёз, а охватившее чувство одиночества ещё более сковывало и мучило меня. Я не знала, в ком мне найти поддержку и участие. Не знала, пока не вспомнила про «Давида».
— Давид, похоже, мы всё же выиграли этот неравный бой, — прошептала я, хотя в глубине души осознавала, что сражение не окончено и до полной победы ещё далеко.
Ни к истерикам, ни к глубокой депрессии я склонна не была и шёлковым характером никогда не отличалась. Мне было нетрудно, напившись крепкого кофе, сесть и написать к завтрашнему дню безупречный план для открытого урока, который требовал от меня завуч, но вместо этого я широко распахнула окно и застыла, вдыхая ночную свежесть весеннего воздуха. Слёзы ещё катились из глаз, но быстро высыхали.
…Величие сияющей космической бездны, восхищающее глаз, всегда непременно успокаивало меня от любого потрясения. Вот и сейчас душевное волнение понемногу стихало. Я уже легко и философски размышляла о своей нескладной жизни. Холодный ветер остудил меня, но я будто не замечала этого и долго ещё стояла у открытого окна и смотрела в высокое ночное небо с тайной надеждой, что какая-нибудь падающая звезда исполнит мою заветную мечту. Ни одно светило не сдвинулась с места. Ведь звёзды не падают.
продолжение следует...
http://proza.ru/2023/02/19/2188