4
Наконец-то наступил день, когда я смогла увидеться с Любой. Она лежала в постели, одна на широкой красивой кровати. Белая шапочка из туго наложенных бинтов почти закрывала её опухшие от слёз глаза. Одеяло было наполовину откинуто, и я увидела, что тяжёлый гипсовый панцирь окутывал почти всю её левую сторону.
Мы долго молчали. Я смотрела на неё. Она, отвернувшись, смотрела в окно и явно избегала встретиться со мной глазами. У меня никак не находилось слов для начала разговора. Мне было до такой степени её жаль, что я не могла произнести необходимых в таких случаях слов утешения. По дороге к ней я собиралась только улыбаться и ободряюще мигать. В действительности же это оказалось тяжким трудом, к тому же никчёмным и притворным.
Нас расшевелил Илья Григорьевич. Он, как всегда, правильно оценил обстановку. Непринуждённо чмокнув Любу и заботливо поправив откинутое одеяло, он спросил:
— Девчонки, вам включить музыку?
— Нет, спасибо, танцплощадка — на ремонте, — недовольно ответила Люба.
— А я подготовился к Вашему приходу, Надежда! — обрадованно сказал он, словно не обращая никакого внимания на грубость жены, и исчез за дверью.
И не успела я осмыслить значение его слов, как Илья Григорьевич уже подкатывал к нам небольшой столик на колёсиках, красиво сервированный фарфоровыми чашечками и чайничком. В центре красовалась большая ваза, наполненная румяными булочками с маком и корицей. Он был искренне рад моему приходу и вёл себя так, будто нашего неприятного разговора не было вовсе.
— Боже! — восхитилась я, одурманенная ароматом выпечки и имбирным запахом зелёного чая. — Мммм… Самый божественный напиток:
зелёный чай с имбирём. А булочки! Мои любимые! Я не позволяла себе такого пиршества уже больше года! Спасибо большое, Илья Григорьевич! Вот этого я от Вас точно не ожидала!
Я многозначительно посмотрела на Любу, та с грустью опустила взгляд на угощение. Илья Григорьевич помог жене приподняться, подложив за спину ещё одну маленькую подушечку, и предложил ей чашечку с чаем.
— Спасибо, Илья… Пусть немного остынет, — устало произнесла она, не глядя на него.
Илья Григорьевич выпрямился и взглянул на часы.
— Вы извините меня, что придётся вас оставить. Завтра у меня доклад в институте. Будут люди из министерства здравоохранения… Придётся допоздна работать.
— И ко мне собираются из министерства культуры! Им что, на своих местах дел мало? — воскликнула я, откусывая булку. — Сами не работают и другим мешают…
Илья Григорьевич неожиданно восторженно произнёс:
— Кстати, мы недавно компьютер купили. Вот, осваиваю. Я решил, что надо шагать в ногу со временем. Ещё несколько лет — и мы в двадцать первом веке! Даже не верится! А технологии развиваются так молниеносно! Надо быть готовым! Приходится учиться, даже на старости лет.
Он все время улыбался, но глаза смотрели с грустью и тоской. Немного помолчав, он исчез из комнаты, плотно притворив за собой дверь.
— «Надо шагать в ногу со временем», — забавно передразнила я и натянуто хихикнула. — Он даже не замечает, как сильно он отстаёт от времени! Такой редкостный антиквариат как он надо хранить в музеях с новейшей сигнализацией!
— Врёт он всё, — тихо сказала Люба.
— Что врёт? — не поняла я.
— Не надо ему никакой доклад писать.
— Откуда тебе известно?
— Известно, — грубо оборвала она. — Нашёл новую затею. Такие деньги на этот ящик потратил! Копается в нём, копается… В какие-то игры играет… Хотел меня научить уточек ловить! Совсем на старости лет свихнулся.
Ну этого-то я точно не могла представить: «Илья Григорьевич стреляет по летающим уткам»! Я натянуто улыбнулась.
— Может, он хочет компьютерными играми немного тебя развлечь?
— Да, да! Самое то! Теперь только в игрушки играть…
Я решительно отодвинула чашку с чаем в сторону и наклонилась к Любаше.
— Люба, что с тобой, родная моя? Всё будет хорошо, поверь. Ты обязательно выздоровеешь.
— Ах, — она горько усмехнулась, — побыла красавицей и хватит.
— Ну, что ты несёшь? Подумать только, какая блажь пришла тебе в голову!
— Это вовсе не блажь! Погляди, лежу, словно поломанная кукла! Ты не представляешь, каково быть такой изувеченной и жалкой! А Илья сюсюкается со мной и радуется будто ребёнок.
— Да, ведь он любит тебя!
— Может и любил ту красавицу, а не это уродище.
— Нет, Люба, ты заблуждаешься…
— Жизнь покажет. Когда снимут швы, я… — она наигранно рассмеялась, — я предстану во всей своей обновлённой красе. А пока пусть бегает вокруг меня и суетится.
— Как же ты несправедлива к нему!
— Ну, конечно, по-твоему — он святой человек, а я — законченная эгоистка.
— Успокойся, Люба. Прошу тебя, расскажи мне, как это случилось с тобой.
Она вздохнула.
— Всё последнее время я была сама не своя, и нервной, и рассеянной. А в ту злосчастную пятницу с самого утра как-то всё не задалось: у одного пациента — асфиксия, у другого — анафилактический шок. А потом случилось то, что стало последней каплей и довело меня до нескрываемой истерики, — она замолчала и опустила голову.
— Что же случилось, Люба?
— Мой больной во время плановой, рутиной операции впал в глубокую кому. Ничто не предвещало этого! — она закрыла глаза, стыдясь своих слов. — Реанимация была очень трудной… Я боролась за его жизнь пять часов и была выжата до предела. В таком невменяемом состоянии вечером я пошла домой и, переходя дорогу, не заметила выезжавшей из-за угла машины. На моё счастье, водитель ехал на малой скорости и успел затормозить. И, слава Богу, что никто другой не пострадал из-за меня! Во всём виновата только я… только я…
— Твой пациент... умер?
— Нет, нет! Мне сегодня утром сообщили, что он вышел из комы. Его состояние стабилизировалось. Опасность миновала. Никаких явных последствий. Поэтому я так спокойно могу тебе об этом рассказывать.
— Ничего себе — «спокойно»!
— Ты ничего не понимаешь! — закричала она. — Что меня ждёт? Мои пол-лица и половина головы будут покрыты шрамами!.. А что означает перелом руки для хирурга?! Страшно представить… — со вздохом продолжала она. — Ты же знаешь, я — не из слабонервных. Но это выше моих сил! Я оказалась у разбитого корыта: моя внешность — изуродована, мои труды — безуспешны.
— Я знаю, работа всегда имела для тебя очень большое значение.
— А что мне остаётся? Моя работа, пусть даже такая нервная и неблагодарная, но только она была смыслом моей жизни! Это полный крах! Место заведующей больницы я не получила! А как мне этого хотелось! И что теперь? Я даже не закончила свою докторскую диссертацию, которую планировала через месяц защитить.
Я не выдержала и перешла в наступление:
— Ты отдаёшь все свои силы работе, изматываешься до предела. То одна диссертация, то другая… Учёные степени, научные изыскания… Чего ты добиваешься? Богатства? Почёта? Власти?
Люба вздрогнула и непонимающе переспросила:
— Власти?
— Очень легко манипулировать человеком, измученным болью и страданиями! Это ли не власть?
Люба оцепеневшим взглядом уставилась на меня, пытаясь прочесть по моим глазам, говорю ли я это всерьёз или же со свойственным мне злым сарказмом.
— Надя, как ты могла такое подумать обо мне?
— Ради чего же это необузданное желание получить место заведующей больницы? Зачем тебе эти многотомные диссертации? Ты сдвинута на идее фикс что-то всем доказать! А разве без всего этого ты не чувствуешь себя человеком? И приносит ли это тебе самой радость?
— А как же иначе? Разве не благородная цель — спасать людей от страданий?
— Но для этого вовсе не нужно быть заведующей или главврачом, Люба. Для этого не нужно титуловать себя и верховенствовать! Гордость и тщеславие не должны руководить тобой, если ты хочешь спасти жизнь человека! Если ты этого действительно хочешь! Не надо лукавить с собой.
Я представила, что творится в её душе. Её рассчитанная и спланированная жизнь дала трещину. Её привычные представления и ориентиры утеряны. Отныне ей придётся искать новую точку опоры. Люба смотрела прямо мне в глаза испуганно и растерянно. И я снова с досадой посетовала на свой отвратительный характер и решила, что уже непоправимо обидела свою близкую подругу.
Но Люба вдруг перестала протестовать. Она закрыла лицо рукою, словно устыдилась своего взгляда, и надолго замолчала.
— Жизнь вовсе не окончена, и… ты вернёшься к своим пациентам. Ты сможешь ещё многого добиться и… — я начала несуразно успокаивать её.
— А ведь ты права, — неожиданно смиренно произнесла она, — Бессмысленная суета... Самообман. Я убегаю от самой себя. И Он тоже говорил об этом.
— Кто?
— Незнакомец. Он не выходит у меня из головы. Он говорил мне, что, познав свою боль и страдания, я увижу истину и, наконец, познаю настоящее человеческое счастье. Я почему-то верю Ему, ведь в это время рядом с ним я была очень счастлива. Веришь, я смогу многое вынести, лишь бы знать, ради чего это нужно.
Она тихо заплакала.
— Что вообще происходит, Надя? Иногда мне всё же кажется, что Он мне приснился. Кто Он такой? Пришёл ниоткуда, исчез в никуда! Минутный восторг сменился мучительным состоянием невосполнимой утраты… О, если б ты знала, как мне не хватает Его!
— А Илья Григорьевич?..
— Мне Илью очень жаль! Очень! Очень! Я мучаю и себя, и его, но не знаю, как вырваться из этого круга и как жить с этим дальше. И мне, действительно, стыдно смотреть ему в глаза! Я очень благодарна ему, но моя душа по-прежнему рвётся к тому незнакомцу! Я разрываюсь между ними. Такая невыносимая тоска заполняет меня до краёв! Но тут же понимаю, что и без Ильи буду страдать! Я не имею права обижать такого человека… Но обижаю. Беспокойство и смятение сдавили в тиски моё сердце. Оно постоянно болит.
— Это переутомление. Тебе нужен отдых.
— Что ты! Какое переутомление? Моей работоспособности завидует весь медперсонал нашей больницы! Я не страдаю бессонницей и физически полностью здорова…Ха! Была! На прошлой неделе сдала анализ крови — всё идеально. Электрокардиограмма и давление — как у космонавта. А сердце болит.
Люба говорила о себе, а я слушала её и понимала, что подобное томительное состояние и беспокойное сердцебиение так же часто одолевают и меня. Такая же мучительная тоска, будто меня располовинили, разделили и я безуспешно ищу свою утерянную часть самой себя. Все вокруг замечали во мне невероятную склонность к авантюрам и случившуюся, неожиданную перемену в моей судьбе приписали этой же стороне характера. Я, действительно, не была раздавлена одиночеством, хотя раньше оно казалось мне жутким и безутешным. Когда мне стал понятен смысл загадочного слова «самосозерцание», одиночество предстало чем-то осмысленным и необходимым. Но чувство потери, словно пугливый ребёнок, затаилось в тёмных глубинах души и ждало проблеска света, чтобы суметь найти выход или того, кто жизненно необходим, кто придёт и спасёт. Кто зажжёт звезду. Пусть не на небе, это слишком далеко, а внутри, где одиноко и страшно…
— Прислушайся к своему сердцу. Возможно, ты держишь его взаперти, — ответила я, то ли самой себе, то ли лучшей своей подруге.
На ресницах её прекрасных глаз, словно капельки росы на рассвете, блестели слёзы. В белых бинтах она была похожа на грустного ангела, не обиженного, а, напротив, преисполненного чувства благодарности.
— А чай-то наш совсем остыл, — сказала она и улыбнулась, вытирая глаза, — Ешь булочки, Надюша. Твои любимые.
…Через час, попрощавшись с подругой я направилась к выходу и, проходя мимо кабинета Ильи Григорьевича, заглянула в раскрытую дверь. Он сосредоточенно набирал какой-то текст на компьютере и недовольно щурился. Лицо выглядело изнеможённым. Не похоже, чтобы он играл в компьютерную игру.
— Ильи Григорьевич, я ухожу. Надя устала и, кажется, хочет спать… — сказала я тихо.
Я застала его врасплох. Заметив меня, он нервно засуетился и отключил монитор. Но тут же, устыдившись своей суеты, устало поднялся и подошёл ко мне.
— Пожалуйста, ничего не говорите моей жене. Я решил, что пока она не выздоровеет, быть рядом. А это-о… — он замялся, — я подработку взял. Для этого и компьютер купил. Диссертации пишу на заказ… Хочу Любочку к морю вывести. Ей отдых нужен.
Продолжение следует...
http://proza.ru/2023/09/26/1420