Цветущая Во Мгле, Фрагмент 8

[Фрагменты романа "Цветущая Во Мгле". Приключенческая остросюжетная литература 16+]

"Цветущая Во Мгле", Фрагмент #8.

["The Lot And The Yoke", Boston 1886, Ladderstep #48, Fragment #1, Orchestral And Choir Version "Forty Years On"]
Пружинкой водружающий конторское пенсне мясистой роже, не лишённой и приятности грузно-медвежьей отнюдь, густой обвод манишкою крахмальною распыженно гарнирует владетеля поместья Геркулесовы Столпы, лихого бостонского комиссионера, приосаненного Мортимера Корда, об аллонж запечатлённого вдоль грюндерства анналов строевых Осуетившимся, к мерцанью наблюдая представление каскадных дюжин газовых футляров порселена свечей, лепниной золочёной опоясков бенуара танцевальной залы, где великосветской чашей раута даются антрепризные спектакли, вдохновенно лицезрея наравне тропы узорного парчового ковра за скрестный шаг противоборство фехтовальное по-юношески стройного шпажиста между Берою да Биршею, финт выполнив чеканно на отбиве контратакой углового броска, разрезами колетов ниже проволочных масок, наседавший под качанье хрусталя привесок люстр, до ископаемых чудовищ лакировки постамента вскользь минуя распор, скелетною громадой бронтотерия, воздевшего немотно шишки ростра черепные жвачным рядом зубов, среди окаменелостей у лезвия, захваченного вкось, теснящий Люциуса Бэрдолфа, неузнанный по девичьему стану фехтовальщик, пропускающий маневренной борьбой костистый остов исполинского оленя, за лопатные рога скачком лязг фухтельный тушует, поразив ко сгибу локтя натиск Доналбайна мимо фланконады, отстранясь дегаже, бурчащий управителю именья назади, Осуетившийся в пенсне дарует взор коронной службы порученцам до расшивки адъютантской через кители имперских верноподданных, каменьями сверкающие ложи, соколки на сходе взлизинном, лоснящиеся от фиксатуара куафюрного, у сборчатых фестонов драпировок ординарцы под ранг, мундирной гордой выпушкою подле биржевых фантасмагорий омбраманов, аксельбантовые плети офицерского состава Австро-Венгрии, всплошную аграманта дамских платьев, театральные бинокли инкрустацией напудренных фарфорово-смурных японок церемониальною повадкой недвижимых ланит, сражаясь против Бэрдолфа и Доналбайна парой, фехтовальщик, встречно пользуясь лишь кистью намуштрованною, мимо каннелированных фустов под аканты капителей отбивает нападенье, многозвучно пропустив камин во мраморном убранстве до позиции из кварты, расправляясь об укол прямого выпада с дуэтом гардекоров, тьмой литавры дразня, кларнеты да гобои оркестрантские, выбрасывает сетчатую маску, оказав себя для публики, взалкавшей зрелищ, юною баронскою симпатией, Орайга медлит росчерком офортовым созвездья крапа вежд среди графитных бурунов кудрей, ступая вскользь манерою кантабиле, тушующая выдохи нестройные подряд, салютовавшая эфесом через шквал рукоплесканий, адресованных шпажистке-чаровнице, бенуар испестрив, где плотно завитками оперённые вельможи гоготать изволят столь самозабвенно, что монокли вслед проглатывают, наново изблёвывая подле шемизеток лифов узких, обмарав герцогинь, кривя до пасти старческой фальшчелюсти тугого целлулоида, задорно наскакавшиеся в ржанье при затылках, о покато вздетый фордек эгоистки сморщив кожаную полость над гербами карет, ландо грунтует фрачные короткие плащи для экипажей прибывавших визитёров сквозь погонные крылатки, вспять светильных камер газовых аллей корон чугунного изгиба за навершье крепежей столбовых, фонарщик тощий прочностью сквалыжной отпирает клапан, в чирканье снобродством вередя шестиэтажные высотные фасады, меж лучинкой будто даже пособляя дел грабёжных мастерам чинить неузнанными шуструю расправу над бренчанием карманным у прохожих, вне покорства обиталищ бугорчаточных, где из увеселений, разве, тиф брюшной да ямы при церквушке, сноровистой аллилуйничать за кружкою для мелочи, Валет Копыт, мотком бечёвки гири отцеплявший ниже лямки, узкополой мглой цилиндра трубочиста продвигается с ватагой подмастерьев разухабистых, болтающий задорно дымоходной круглой щёткою на проволочном ярде рукояти, хмарь кирпичных тротуаров опоясавший скрипучею тележкою со скарбом, до штанинных заплат, обмотки антрацитные ровняя к башмакам, даёт наказы пострелятам Кинкейд Бёрн из рвано-дёрганой ухмылки шалопайства немудрёного при сажею расписанной мордашке и колючем взоре леди Алассандры с чертенячей близнецов железной искоркою, щуря модильонный карниз, до кромки приставною утлой лесенкою, шлак ступеней втягивают сверху за собою огольцы, среди картушей по атлантам колоннадным хулиганисто карабкаясь в шушуканье, разыскивая надобный, к припасам у балконов через эркеры отвесно начинённый барабан особняка, золой облапленные фризы пропуская, трубочист, о черепичный скат вышагивая судорогой, муслит закоптелый пыльный ворванный фонарь щербиной наискось ольхового копытного протеза вместо левой кисти, взятого ремнями под чернильный жакет, мелькающий двубортным строем пуговиц врозь окон слуховых, при коих дремлют хрипло сомкнутые дверцы крысоловок, наравне озоровать гораздых споро зауголышей, всё дабы подготовленный устроить развозной Брандернахт, из впадин островерхих граней башенок плетя викторианством зрелым отсвет Геркулесовых Столпов, когда баронствующий Мортимер в парадном сюртучье, о жёсткий ворот целлулоидный поклонствует Орайге, чей решительно прекрасен юный облик, сплошь ухлёстывавший за эманципанткою среди прелестниц, к вальсу ангажированных, россыпью любезностей венчает куафюрные эмалевые розы окаймленья дамы перловых росинок меж высокими клубами вдоль пучин обсидиана, ворожбою уловив пороховое начертание созвездием Возничего, цветущим обок мрака зениц, присборенные рюши закосматив из гавота над кулисным следом юбок полонез, где вширь друг друга восхваляется паркетное туфлярство за валторнами подряд контрафаготов, ободряя гуще праведную скаредность фабричную во имя расточительства пустого бальных фраков об атласные жилеты с низкой талией, вертящиеся, будто бы Начала, Силы, Власти да Престолы в бенуаровом порхалище у бостонского комиссионера-миллионщика, фужеры пеня вскользь игры браслеток за напудренные плечи, кавалеры, непременностью перчаточною, чтобы не мараться впрок о разное дамьё, благопристойным чинодральством осеняют аркатуры ламбрекенных завес, расшвыривая пуще вокализные извольте да помилуйте, за смокингами Бэрдолфа и Доналбайна, красочно вытягивая Рёдерер поверх, Осуетившийся приветствует меж фуги оркестровой сгусток блёжных плутобестий, колыхающихся, точно заливное из телячьих ножек, тужа Позолоченный Век, напруженно листает всеобъемлющее чванство сиволапой каллиграфией заполненные книжечки для танцев, ибо ныне всяк безграмотен, что Кифа подле Врат Господних, выпятив нагрудные горжеты офицерские мундиров эполетной канители, цислейтанцы винервальдские тесьмою дровосеково-жучиных усобаков призывают ликёр, обругивая бархат верениц мадемуазель, до чрезвычайности седалищных из пышности турнюров, мимо шлейфа над перстами иностранных сильфид, являвшийся сэр Вардемен, Паж Кубков да Вольтерчик шестилетний, долговласый в прежней ричмондской манере, под воронкою для браги на макушке, деловитой смёткой обмиссионеренного сагамора возит фрикционное латунное орудье за казённый шнур среди штиблетной кривости вальсирующих, Мортимера издавна прилюдно величая прытким старцем и держа своей особою премного от вольтеровского мелкого поганца вольнодумства, неврасцеп обыкновенно провожаемый бароном восвояси шустро за ухо, сменяясь интродукцией, при лендлере вельможи императора от Эдо гладью перевязей шёлка, на указах Муцухито примерявшие фрак, вдогонку завивания бород, что в Старом Свете, да сноровку обретая под лорнированье дам за водевильною свирепостью о шастанье японских виц-мундиров на ветвящейся расшивке вдоль грудин, при узловых обшлагах, потешным строем гипсовые бюсты морд оленьих возле псовых канта залы, обрамляя парафин свечных торшеров назади скелетной глыбою пещерного медведя, возвышавшегося пробкою в затылочном отверстье, что и шушера присутственная, выгнуто-отёчные консервно-кобелиные чикагские дельцы, нефтедобытчицкие и станкостроительные, ткальные, прядильные, кожевенные отрасли да промысли зажравшие сутяжники врозь раута червей, отколь иная расфуфыренная фря подряд бросается кружить со шпорным вахмистром на грёзах преуспеть кудлато-шкапною артисткой в полюбовницах, узревши акротерии фронтона Геркулесовых Столпов за остеклённые люнетты при фасаде, трубочиста гурьба, не делается жупелом для коей чернокрысье причердачное, и втёмную доплюнуть до Луны ей раз лишь плюнуть, обок выдерги снимая ромбы стёкол бельведера, нагружающие ветхую бугристую холстину из подцепленных мешков золы, шипят и верещат, перебираясь тесной кровлей об уложенную лестницу мостками торцевых балюстрад, Валет Копыт меж радостною корчей семенит четырёхскатных крыш ступенчатым изломом, над петлёй железной вровень дымоходов кирпича мотая сажевою щёткой, подмастерьев окликавший перестуком, догибает винтовой зажим протеза у ременной краги, розно пред журфиксом зауголыши, растрёпанные блохами да ваксой напомаженные, юркают о вальмовый желобчатый уклон за парапетом, где уже ворчат и возятся клетушками лесные ощетиненные холки чехардой росомах, ночлежники сторонним лазом правят назади колец бикфордов шнур, толкая волглой шерстью мимо проволоки, вздёрнуто нашедшие каминную трубу парадной залы, Кинкейд Бёрн переминается люкарнами вдоль окон слуховых из неуёмной Пляски Виттовой, окрест вороньих лестниц над хребтом площадей, тушуясь от вершины клиновидной черепицей острых башенок, артельною кривлякой созерцая вперегиб, что у Есфири на пиру, орденоносный свод плешивыми затылками владетелей усов размером с прелую куницу, между коими лепного тугоумья, точно дырок в барабанной трескотне пианол, штирийцы да тирольцы австрияк за пруссаками, вюртембергцы от эрцгерцогства парадных назначенцев, перемешанных маркграфствами всплошную знати кайзеровской, право, чёрти кто, изволочившись плиссированной каймой нарядов леди, под фигурными кадансами венчая туры вальса, обок сытых гардекоров чинодральства для Богемии ландтага вширь драбантов-костоломов при их милости, за рёберным каркасом эпиорниса к блистанию настенных канделябров ювелирною симпатией Орайгу провожая, грюндер-комиссионер у отворотов глади шалевой на бальном дегтевом сюртуке, пенсне сажает, вкратце оглашавший извинения министра-президента Цислейтании, усердно накаляканные прежде в роспись Таафе, покуда Хиробуми, Жюль Греви да Франц Иосиф, ожидавшие с гостинцами к передней, всё гадательствуют шустро, озарит ли благосклонностью их дошлой столь весомая деляга, через перловые серьги круговертью отчеканив полонез мадьярским чардашем басонно-эполетного изблёванного сброда человечества, турнюрных драпировок ворошением гарнируя скелет гиппариона о изгибы позвонками стержневого столба, вальсировавший ком глистов, из обер-офицерства содержанок да отребья кровожорного имперской канцелярщины в литаврах посреди контрафаготов отзывается на гулкий свист щербато-подворотенный струною балюстрад к недоуменью, извихрившейся золою от мешков над сквозняками, тучей сажи оплетаются при вальмовой гурьбе оравы газовые люстры, отягчённые подвесками резного хрусталя верениц, протряхивая грудой у бечёвки за отверстые клетушки росомах в печные трубы Геркулесовых Столпов.

["The Lot And The Yoke", Boston 1886, Ladderstep #48, Fragment #2, Folk Version "The Hackler From Grouse Hall"]
Отвлекаясь на скелеты чудищ ветхих привозные, между ящиков с опилками болтая мокасиновою строчкою да мелкие останки сбора щупая коробками, рассматривавший, как именья слуги, позвоночный столб вдоль стержня укрепляющие мимо постамента лакированного, рёбра при каркасе туже стягивают, около спиц голеней, суставов и оббитых копыт, сэр Вардемен проворным чадом, коему неймётся, отмыкает углублённый кабинет поместья, бостонского комиссионера взаперти различив, сургучною подставкой череп мускусного горного быка о шорох лентою бумажной, врозь пещерного медведя костяною мордой пепельницы, с креслом неохватным, прочно где задоседательствует бюргер да мэнэр Осуетившийся, при тикерном устройстве биржевого обращения наценки выверяя, мимо счётных книг ревизских домножающий итог произведеньем краткосрочных облигаций под онкольной ссудой, дрыгает витьё каллиграфическим письмом сквозь перьевую авторучку об эрзац велени, правящий реестры на своё говяжье миросозерцанье оковалков, подле Мортимер, завидевши дублёного индейца, поспешает наложить френологические клещи гониометра к промерам угловых объёмов свода головного, дабы выгадать приплода тугодумство, споро маклеру шифровкой направляя благосклонный ответ, чеканясь обок проволочным стуком телеграфного прибора, выстилавшего каймой на гальваническом питании рулонный штрих-пунктир от подающего валка, барон, являющий собой ниспровержение всех краниоскопических догадок, ибо тесным чугунком способен вывернуть премного комбинаций прожектёрских, изловить за воплощенье коих шпикам наравне заимодавческой возни труднее, чем Пятидесятницу средь гущи плювиоза и фримера, чинно шествует подлогами концессий сквозь щетинчатую эру броненосцев, прецедентов да патентов, бороздя фантасмагорий шалых дымные картины вширь латуни пластин, атлантов канцелярщины оплотом становясь, отколе выморочно краеобрезания поборники, навыкнув, шустро вздорят с Адвентистами Седьмого Дня о лавочках евангельских, священною обителью доныне принародно величаемых, растаскивая нефтеперегонные заводы, бессемеровскую сталь, портландцемент в тюках, печную шихту, кардное пряденье, сукновальни, где Медведя В Сюртуке потеха сызмальства катается с Вольтерчиком, надевши молью траченной кадьякову личину, избродившись косолапо возле дитятка, метя паркет за фалдами, топорно кувыркает баронета по ковру вослед ребяческих набегов хохотанья, отпирая Корда старшего бликующие запонки чертой миниатюры ферротипов, жмуря крышечками гладь эмалированных портретов Балтазара, Алассандры, Ориона и Гортензии, симпатией их милости Орайга обрамляется навстречу гобелена завес, держащая серебряным ажуром наугольников графитный том с цепочною резьбой, Осуетившийся прихлёстывает рядом шлейф её турнюра, около расставленных бескожих человеческих фигур, плетёной сетью жил из коих выдаются испещрённые латынью мелкой швейные булавки, выгнув мышечную сплотку, подле чучельно-ошкуренных безокой пустотой оленей, серн и вилорогов этажа от портьер, фланирующая шпажистка из эмансипе, заблаговременностью впрыснувшая морфий обок травмы суставной, юлит, расшвыривая Мортимеру следом, ах, оставьте, ах, подите, затираясь дамской тростью к лакированным ступеням винтовых подъёмов через городской особняк, пластинами для всех дагерротипов беспременно извертевшийся, сэр Вардемен означивается увражной памятью задержки многоглаво руконогим, схожий до неузнаваемости с Буером клокасто-гримуарным, возводящий меж прислуги типи северного пояса из шкур, Вольтерчик, сызмальства уж разницы не чуя меж дерзанием и дерзостью, одетый в шапокляк с индейским бисером да перьями тульи, отселе горничную кличет вздорной скво, шнуровкой врозь дублёных поножей над брючками вышагивая мимо костерка средь бальной залы, где в почёт не-персе давности уже девятилетнего сражения приносит духам жертвой шерстяное одеяло и гуляш говяжий, обок зачинающейся пляски с расщеплённым томагавком-трубкой для нарраганзетов, монтанье, кри, вампаноагов, оджибве, ирокезов да гровантров, массачусетских племён двухвековые взбив ракушечные вампумы, захваченный и выпоротый Кордом старшим, дабы прозябать вне шатров, бестрепетностью воинской гримасничая перед угнетателем разлатой корпуленции, покуда чванно Мортимер, суконную курительную шапочку французского флейтиста оправлявший угловато между кисти шёлка, трёт пенсне у бархатки, сигарою мундштучной заполняя драпировки гуще, удовлетворённый, что ходатайство, оплясывая недруга, порой любостяжательного до самозабвенья, кой разбитое стекло на фонаре крыльца подметив, и свечу при ветре тухнущую, нет бы заменить от рамки целым да козырным, нет, он пуще ошивается, выгадывая, где сквозняк ерошит, и подветренной скулой фонарь цепляет, запаливши восковую свечу, да право, если парафиновую даже, а по совести, ворованную сальную, засим уж объясняя чаду терпкого бонтона распорядок, непристойно, мол, кусок из плошки масла взять, и наново размазывать по роже собеседника, но следует лишь порцию из плошки масла взять на свой куверт, а уж оттуда и размазывать по роже, как приличествует исстари владетелю невольников, добротно переплавленному в джентри, повертеть Осуетившегося, весит он премного, но прилежно скроен видом, потому как вдоволь дремлет, затяжной равностепенностью отлёживая всякий бок, ведёт что, несомненно, к уплотнению его телес, бутылочные ниши этажерок вровень погреба облапивши с бордосским гнездовым неврасцеп, корявые настенные бизоньи морды вычистив, базальтовою статностью да харистократизмом обдарённый, в Массачусетсе барон уже не выскочка, ещё не ископаемое, станется, лихая ископаемая выскочка, учительностью праведной готовя несмышлёного Вольтерчика, всё дабы наградить поверх седалищем вольтеровское кресло, не зудя, что набегавшие гурьбой карандашисты-пеннсилванцы харрисбергские в дурацких пилигримских шляпах пряжечных с фитильными фузейками да ножкой индюшачьей меж холмистых зубов, гранясь ночною ретушью по эркерам зеркальным Геркулесовых Столпов, к ответу чадо передразнивает Мортимера, прытко нахлобучив расписной кошель сафьяновый макушкою, вдогон изобразивши тем курительную шапочку отцовскую да взявши сразу два монокля, туго зажимает у ребячьих бровей, насупившись, выкручивая шафт бильярдным кием, распыхтевши наподобие сигары, через юности проворство забирается вверху спины гасторниса, упором на долепленную в гипсе недостачу за гребёнкою торчащий становой хребет, отколе принимается глубинно рассуждать о векселях, среди покатывавшихся струй домочадцев и грозящего вихрастым кулачищем господина Корда старшего, к прищуру из манильских поглощённых клубов, сгоняя корчи дитятка взашей персидской туфлею, стоймя Осуетившийся раскупорит шпинелью инкрустированный дымчатый графин лакрима кристи, растолковывая, дескать, назади ветхозаветной мерки чадо суть не дивный светоч при благословенье Адоная, тут вернее станет, буйное полено заготовкою невежд, а всякий первенец роднится с десятиною, и предан шустро должен быть Молоху, что сожжением скота заменено среди дворянок персей накрепко затянутых, вослед препоручавших остолопство мелких извергов кормилицам, обважничавшись, комиссионер изволит черепом добытчика пещерного ворочать подле Вардемена, гулкостью простукивая кверху нумерованные тридцать девять жбанных областей сознанья вдоль бугров да впадин, демимонд оповестивший, мол, сие передовое лупоглазое чувырло обладает восхитительным ключом запечатленья, и образчик он меж краниоскопических французов изысканий, уберёгший для потомков на века свой пустотелый насыпной чугунок, лишь дабы выдающеюся бестолочью сделаться, Паж Кубков добавляет невзначай, мол, по сему ученью, Мортимера шишки дуболомные вкось башенного черепа с накатами зашеины являют котлован мясной бугайства, скопидомства, живоглотства и мерзотности разъевшихся владетелей чужих судеб, добавив огольцовства изъясненьем, разумеется, и выпоротым ставши, разумеется, трикрат.

["The Lot And The Yoke", Boston 1886, Ladderstep #48, Fragment #3, Choir Version "The Long Day Closes"]
Господин Осуетившийся, визитом не преминув одарить передовое воркованье заседателей, натягивает издали курительную шапочку флейтиста до сверканья пенсне, мурла покорство наспех исказивши треволненьем чрезвычайно, дабы выказать беспроволочность оных дерзновений, набурив локтями прелую траншею мимо податных инспекторов, что грюндер строевой, взревевший Мортимер, испрашивает лишь благословенья прокурорского, зажав богообмазанных конторщиков писанье саддукейское манишкою, толкующий, мол, всякий прецедент сутяжный есть несправедливое решенье, повторяемое сворой канцелярскою из года в год, однако выраженья куртуазные ввернув, поскольку милость их до степени известной элоквенций солитёрных клеврет, ещё ведь разъездной Мясник Улисс не доле года как ютится при колчане без погон, а федеральный казначей да федеральный собачей терзают куцик незабвенного Медведя В Сюртуке, их честям выпалив анфас, отвне излишеств крючкотворства герменевтики дерутся крысы в яме за навоз, меж клеветнических потуг сих малодушье, скудоумие да праздность ограждают невзначай от греха, крепивший афедронного ужонка реноме, достойный стариться величьем Трэмонт Хауса, владетель Геркулесовых Столпов, окрест присяжных да у стряпчих копошенья ставши дылем, волооко со дрожащею губою, теребя дебелой лапой накрахмаленный соплями золочёных вензелей платочек, между дёгтемазной толчеи собой являя Богоматерь до Господнего вмешательства, тревожит канитель воспоминания, как отроду в три месяца, обмаранный среди опочиваленки, возюкает помёта авуары, ибо ныне, по прошествии уж трёх десятков лет, он положение находит равнозначным, только, станется ль, баронский стрекулист пороховой наценкой меж учётно-вексельных контор отселе фондовые биржи сотрясает, ведь различья корневые меж трудов миссионера, иль же комиссионера, иль же коммивояжёра, неузримы, так иной американский зауряд-генерал, дотоль калёным жбанчиком немало повредившийся в боях при Чикануге, вёртко шпорничает следом кулуаров да мильон себе испрашивает гаубично-картеченный, для штурма упреждающего, встрёпкой развихрив Канады полчище, облазившее округом Аляску через Юкон, прибирая ассигнации, спускает он запас артбатарее должностного подлокотничества, долю метранпажным газетёнкам оглашенным под известье о канадско-метранпажеской войне, тогда уж сытный обер-вице-генерал доминиона чинно требует мильон под орудийный нарезной состав и ротных самокатчиков на ржавых пенни-фартингах от натиска гурьбы унионистской выше Юкона, засим же все канадские печатники реляции триумфами штампуют, и подобно десять лет казнозарядное враньё на помпах вёрсткой перетягивает средства, дабы ратные полки воображаемые славой нестерпимой облечь, поверх сего концессий архивариусы шкрябают густые сочиненья об успехе верном каждой стороны, а на полях воображаемых сражений, лапой блох скребя, все годы снуло шастает косматый эскимос, оттоль не слыхивавший слыхом про Канады и Америки, но рыхлые оравы бредочеев знать картины меж эстампов не стараются, резонностью себя уберегая от наборщицкой пальбы, когда же Мортимер оканчивает речи, не забыв призвать в свидетели начальника монетного двора, то авантажно вознесённые обвивы прожектёрством услаждает, надписав тысячедолларовой благости кредитные билеты годового обязательства, рассчитываясь прежде бакенбард министерств, отколе завирательством блестит, что гравировкою изогнутый при длани Мура дерринджер начищенный, по грюндерскому росчерку ведь Сэмюэл Кольт столь же непомерное касательство имеет к чертежам вооружений, сколь и дама бонбоньерочная томностью блазнящего узора крышек при нововведениях кондитерской промышленности, ибо сплошь покуда создаёт Господь неравными людей, Сэм Кольт шальные ассигнации сжирает на патентах, где без вычур, достиженья человеческие суть вонялый перечень мерзавцев, чинодралов, торгашей и самозванцев, почивать окрест изволивших среди трудов безвестного разметчика, дробильщика, служаки рядового да путейца, не считая ребятню и дам, как водится прилежно искони, перемежая сберегательные общества высотных зданий, дитятко Вольтерчик от булыжных мостовых из лука метит сквозь трамвай на конной тяге по корзинам, продолжая супротивнице нещадно строить рожи в благолепье экипажей визави напоказ, Орайга урезонивает чадо недреманное прогулочною тростью о зашеину, играя вслед плюмажем, укрывающим тулью до мглистой выпушки собольей дамской шляпы, наравне конфекциона манекенного у гипсовых затылков, перед лавочными клерками ощупывая грани перламутровой шкатулки, гладя к лентам ворошимый гипюр, Корд старший между Бэрдолфа и Доналбайна втискивает маранную кипу облигаций предприятия ларцом, от преферанса в аллилуйном заведеньи гордо чествуемого вдогонку егерской торгашества лесного похвалою, дескать, Мортимер добычливая псина, не затрухи биржевые, всё обмаклерившие средь прытких новшеств да открытий, восторгая свет часами с паровой кукушкой подле утиральни шестерёнчатой, но исподволь умеющий вести картёжный промысел достойно лишь посредством обязательств на формовке сродных правил фоски сбагрить второпях колпаку, ему бы годно сделаться отсель градоначальником Астории, обстряпанной фигурно миллионщиком о бойкий дошлый торг меховщиков, поныне сало налепляющих боками, обрастающих пассивом, чтоб не вылететь к трубе, усевшись Кинкейду на щётку, дабы славный малый комиссионером образцово дымоходы мог пробанивать среди проулков шлынданья агентства Пинкертона соглядатаев, баронскою симпатией Орайга мимо вальсов окаймляет сквозь турнюр кафешантан увеселительных садов, из поволоки отрешённости курящих дам за столиками, через павильонный дёготь сумеречных парковых аллей блестит заниженный лиф-панцирь строем пуговок, табачные фарфоровые трубочки да терпкие цигарки меж перстней о колькотаровый абсент высоких рюмок, на цветение искусственных бутонов у шиньонных куафюр мадемуазель, фиоритуры опереточной певички назади гиревика в медвежьей шапке и аляскинской дохе, о канифольный порошок для хвата юрко вздев пятидесятифунтовый чугун среди характерных артистов, занимавших помост, графинным узким росчерком отарда-дюпюи эманципантка церемонно приглашает за свечные лампионные гирлянды неохватного Медведя В Сюртуке, из темнокожего бренчащего регтайма оркестрантов городских панорам.

["The Lot And The Yoke", Massachusetts 1894, Ladderstep #49, Fragment #1, Choir Version "The Lord Is King"]
Новоявленно хоббадехоем Столпов Геркулесовых, Вардемен Корд, подзатыльниками благодетеля отечески пестуемый вне журфикса иль раута, шествует вскользь джентльменского клуба, при коем с недавних пор крутится бостонское вывозное дамьё, сквозь плюмажные крылья шляпками, игорного зала визитки да смокинги пред гобеленом ундины в сетях, о зобастые лифы пуговок нарядов корсажно-тугих, декадентскою энигматичностью опорожнённости жбанства господ, озарённых гальваникою массачусетской, отрока за величавостью под локоток чинно держит избранник сношенья душевного, ликом опаковым схожий весьма с бонбоньерочной дивою, златоволосый Эжен Де Лефевр, баронета салонный приятель, ведёт Корда младшего через регтайм фортепиано внизу галереей аквариумной позади балюстрады, меж праздностью обозревая лесистые водоросли у камней за стеклом, толщей мутною окаймляющим подряд крабовидных отшельников-раков, лангустов изгибами панцирей, лобстеров чопорностью многоусой, креветок морской суеты да японских чилимов гребенчатых, Вардемен благостностью по-дворянски бесстрастной фырчит о намереньях праведных Осуетившегося, дескать, шустро Медведь В Сюртуке обок дебрей Вефиль мастерит Присносущному, за ретивым необрезанным греющий примус латунный в кустах, с тем же рвение анархистское чинит заводские погромы, ночами изгаживая машинерию, неких отлавливают, кочергой истязают да после живьём зарывают стороченных, всё чужеядные поползновенья резьбы вольнодумства колёсных зубцов, бугорчаткою расхворавшихся, смутьянов да выползней кумпольно-богоушибленных от простолюдья, на ратованье за восьмичасовые фабричные смены поверх шестидневной каймы распорядка, надутые вкось пролетарские веянья меж революций промышленных о разводимую вшарню, готовую стряпать шальные побоища, выгадать чтобы хоть медный жетон пианолы, Эжен Де Лефевр, вздев каменьями грани запонок манжеты крахмальной под шашечный клубный жакет, целлулоидный воротничок оправляет, дающий Вольтерчику из гарнитура бельгийские вычурные тонкоствольные капсюльные пистолеты, о карточный свод упражняясь в стрельбе по гирляндам игральных колод, на залом патрон углубляющий, казёнником дёргает отсвет замка под щелчки, гомоня на изрытых рубцами сосновых ростральных фигурах, меж войлоком проконопаченной через обои вьюна позолоты, изящно обставленной комнаты, хоббадехоя приятель ведёт речь о сделках фамильных, торгашеством стухлого мыла карболового переполненных, да уговорах на выход гурьбой патентованного разрыхлителя дамского для подбородного валика, сбруей цепляемого у ремней по челу, и прокаткою движимого за шнурки вдоль объевшейся рожи, Вольтерчик отводит узорный курок, продолжающий изъяснения, касательно Мортимера, оказавшего точно себя не вконец ископаемой рухлядью, бережностью поспешая втирать ревматический оподельдок врозь шерстистых колен, что намерен досуг проводить, рукосуйничая с миллионщиком Астором из паспарту, а засим уж посвистывать ростром ко дрёме, однако на деле Медведь В Сюртуке по зазнобе имеет у Франции, Бельгии, Пруссии, Австро-Венгерской Империи, Сербии, Швеции, Мальты, Канады и Грюндерских Штатов, крейсируя меж иноземной державностью на пароходе, за что носит прозвище верное Первого Трансатлантического Кобеля, да Кроватии Председателя, среди пуританства домов нетерпимости вкось шансонеток нечёсанностей верещания кафешантанного за побурелым абсентом, считающим, будто настойки разбавлены, да и барон сей дрянцо, под шатленный свес копошащийся, футлярною карточкой очаровательной леди кичась пред бровями изогнутыми Де Лефевра, Паж Кубков окрест адюльтера поборников ставит образчицей противовеса Шарлотту, отсель нарекаемую Серноскверной, эринией трубочно-машинописной и склочною душенькой, предпочитающую дамы юной вослед облаченья раскованными полудлинными платьями только до ваксы мысков, тем же временем благообразно миледи чванливые рядятся лишь в помело, ярдах на тридцати мостовыми впитавшее конский навоз, глину, докеров бравых сморкание, угольный снег от котелен и стылый помёт ворошеньем исподниц, ведя целевую стрельбу через капсюльные пистолеты салонные между пробитых тузов да валетов, ощупавший кобблер хрустальным гранением, Вардемен ропщет на выморочность кулуарных издохших затей подлокотников, инграциацией для сберегательных обществ, могущих укрючливо выверты концессионные из прожектёрства намять, где с извозчичьей биржей справиться, готовые от рестораций метаться к обжорному ряду беспамятно, наново сюртуконосная милость, подхваченная да бланшированная за куцик оравою трапперской из прокуроров, старается морды своей не казать подле Бостона, рыщет наездами, сплошь поглощён возведеньем лихой раскоряки усадебной, шастает слух, будто крепко издержан под ломберной партией обок судейских, его косолапию ибо в берлоге валежной и место, спознавшийся с торфодобытчиком Шрайхартом от Мичигана, елозит стекляшкой пенсне к рудникам назади Айрон Маунтин, вширь скопидомства радетельно прущий свои ассигнациями начинённые в треске ремней саквояжи ковровые из облинялого половика, оконфузившись для блезиру лишь, стараясь подошвами радостно шибко не дёргать, слепых комбинаций аккорд разыграв деташе, всё покуда сии крючкотворы несутся стремглав по конторам гузно колупать в бесполезье сургучно-огарочном, Вардемен, Пембертону отворивший, раскланивается с Эженом, опробовав кобблер, плотиною ряжевой долготерпенья обрушенной, перед завёрткою Орвилла вскользь надевает промазкою черт алебастровою Ахелоя личину, портьерой закутывая рамена, кобурою наплечною вынувший Борхардт, Вольтерчик размеренно шествует по галерее аквариумной вдоль столбцов балюстрады, высаживая клокот восьмипатронной обоймы из короткоходного рыканья мимо разлопавшихся на давлении внутреннем стёкол под мутную толщу воды, шлейф креветочный обрушающий, сползанием ракообразных врозь тинистой кипы фужерам для гибсоновских визитёрок жеманством камен, грудой лобстеров между крабами, средь бостонского джентльменского клуба в сутажной кайме пелерин заливающий светское общество через балконы, шпигатами словно балясинными выпуская чилимов японских усатую хмарь, бесклешнёвых лангустов да раковины домовито-колючих отшельников, самозарядной пальбой объясняющий, как сметь не должно коктейлем буфетчику вместо Моэт И Шандон подавать лангедокский креман, постоянного тока лязганьем, трамвай без кобыльной упряжки на звон колокольчика бронзы впускает за мелочью двух сорванцов при салазках, шинели окрест распихавших вознёю, покуда, чертясь меж ледовым катком благочинной согбенностью ездит слуга, набиравший в корзинку персты, отчекрыженные конькобежцами споро друг другу при бряканьях навзничь, тесня гранд-отель постоялый, вращавшейся дверью бликующий, из чемоданов да воплей натужных бореньем, ах, нумер, ах, дайте же нумер, за свитою Беры и Бирши стеной костоломов огрузших, пестрит Вседержителем истово впрок облобызанный Мортимер, точно бы апологет живоглотства в шубейке собольей да гнутом полями цилиндре, оборвышам из кошелька-пистолета дарящий ворованные у закройщика пуговицы и ржавелые шайбочки от мастерской, сняв шапчонки вкривь зауголышей, себе по карманам рассовывает, наказавши трудиться без проволочек, ибо оное верный итог проволочек, наполненный заревом тягот мирской добродетельности, огибая вагонные ледники мясом забитых одёров, придирчивостью созерцает отвне глыбы, сеном проложенные, что складированы вдоль железнодорожных пакгаузных кип.

["The Lot And The Yoke", Massachusetts 1894, Ladderstep #49, Fragment #2, Choir Version "The Little Lost Child"]
Напевно в клубах о звучание дамской прогулочной трости, близ щёлканья литер, отколе торчит исполинский олень черепной капителью лопатных рогов наравне кабинетного створа, Шарлотты сдувание прядок играется в пишущем треске машины до кнопочного дугового набора словес, ибо милость их вне способности размыслить ученье печатное держится, будто телёнок двумордый, жуя канифас перед швейным устройством, ероша зубами челночный стежок, нагружающий антрепризную гримасницу Форрестер, шаркая врозь остриём куп-папье до конверта, однако засим воли против своей поглощающий юной эринии вздор со французским прононсом из корчей планшетных, Медведь В Сюртуке отпирает шкатулку манильских сигар, урождённый виргинцем, считая, что ричмондские смоловёрты закуривать столь же престижно меж общества, сколь и жрать лук со двора, этажерки зуд при фонографе надбавивши ересью всякой заметок поверх воскового цилиндра с игольным резцом, ибо Мортимер довольнёхонек в степенности делается оттого, сутью запечатлев криворотую вязкую дичь над мембраной по раструбу около дрыганья машинописных листов, щеголяющий вдоль усадебных балясин моноклем да шапочкой бархатной, юноша, вызнобивши ретивое о пальчики скачущие чаровницы мисс Форрестер, лезет гостинцами для Серноскверны, окрест прогонявшей его мелким дэрринджером переломным с витой гравировкою Рэмингтон, что одобряется грюндером, впрок изъясняющим, коль баронету приличествует ныне шастать везде с куафюрою малого чада девичьей наружности, пусть и себе ошивается, а кулуарностей шёпотом хоббадехою, заморышем кажущемуся при сытых угодий драбантах, бурчит, мол, симпатия та высшей марки дурища, и коли сей пащенок, высвеченно шмендеферить повадившийся кобылиц опереточных меж авансценною тряской, дикарку в супруги намерен зазвать, так сперва христианство пускай дама буйнокопытная примет, засим высылающий отрока прочь, обольщению мзды предавшийся, Медведь В Сюртуке, точно пнём, углубляется через концессий реестры внутри патентованного кровожорно-пиявочного аппарата, дотоль обнаружившего при говяжьей торгашеской сальной душонке оплот лихоимства дыры, впрок навыкнув слыть чистым с гирями неверными подле весов, ибо нищему благотворящий, даёт Саваофу взаймы, что кругом для чинов благодетельных искус непреоборимый да будто бы гальванизацией правимый радикулит, отпускающих за наценкою, вдвойне, потому как велит им Господь, ныне ведь просвещённое естествознание плавит зверьё на когорты чеканные из мягкотелых, лучистых, суставчатых, спиннохребетных да Мортимера, кой Всевышнего Милостью не собирается изгнанным делаться, чтоб колобродить с наплечными лямками вдоль чемодана громоздкого, иль разъездное жилище устраивать в шляпной картонке зазнобы, когда поспевает филёрский марьяж бередить авуары среди подглядунства констеблей, всё дабы прознать, а пассив-то медвежий каков.

["The Lot And The Yoke", Massachusetts 1894, Ladderstep #49, Fragment #3, Choir Version "Breathe On Me, Breath Of God"]
Жерминаль вспоров окаймлением теней строевых вашингтонского марша протестного Армии Кокси, напичканной сплошь безработными карандашистами от биржевого обвала третьёвошнего, через Пуллманские Забастовки, при коих винтовочной да револьверною хмарью отстреливают полисмены и национальная гвардия скотски обобранных втуне Отчизной пикетчиков, Мортимер, заблаговременно дав стрекача вне конвойных, прилежностью Бостону телеграфируя, он, мол, что, мол, благоденствует, неуставному прещенью подвергнутый да отлучённый из комьев глиста чинодрален, спешит вдоль орехово-грабовых куп между ельниками у Великих Озёр, прыготнёй рыхля нрав ребяческий, опушкой несётся в непреоборимые заросли хэмлоков через дубравы с кедровником, дабы оков не растрясывать через подгорную проповедь для каторжан рудника, ибо странники все перед Господом, шустро вложившийся к фрезерному съёму торфа болотных пластов у бригадных десятников Шрайхарта, акции перекупая железом от чепинских выработок да окрестных посёлков при шахтенном зеве, деляжески распотрошив лесопилен бревенчатые лагеря и охотничьи хижины трапперов, громоподобной колонною двигая угольные паровые трелёвочные тягачи, взрезав надолбы пней корчёванных, разлатостью около вырубленного удела, оббитых землистых кореньев растопкой для локомобиля за конною тягой поверх котлована, готовимого врозь гружёных телег у навесов обозом гранита да портландцемента, оттоль промысловую дружбу заведши с добытчиками барибалов, лосей, благородных оленей, куниц, долгомордых жуйков, прибрюшных сычугов, кистеухих дриад, сонь-засонь, императорской вошки хохлатой, толкунчиков ратных, древесных зазноб, вихлопузых туёвников-пирогоедов, швеи чепухабистой, ондабобров, боброндатр, ворчунов-шерсточёсов, смурных колтунов-брюхотрясов, кривых просвистушек мохнатых двоякоикающих, выползней, поползней, оползней, вывернутых размахристых плясуний дурных, метлошубных фьють-фьютей, каретников обыкновенных, марающихся кизяков-утиральников, стряпчевых камушков, дупеля чешуебокого, лазающих поскребух исчихавшихся, выщербленных трясогузок фуфырчатых, копотунов-канительщиков, жижеутробных свистальщиков, изъерепенившихся космачей-шестопёров, тройных гребешков-дровогрызов, лесных дергачей-шепелявчиков, дыбящихся бестолковых колючеголовых сучков, зудней, сидней, пупырчатых копчиков треснутых, пахтаньем выкормленных закадушечников, живоплёвок лохматых да прочего дива от чучельно-склеенного балаганного естествознания, клапанным воем сквозь чад нефтяной паровоза-компаунда топки мазутной очерчивается для зодчества вширь просмерделых берлог материалами под инструментами опорожняемый гулко товарный состав, застегнувши сплошь гетры с крагами, тугой обстоятельностью бульвардье, навестив Мичиган в куньей шапке хвостатой да мехом взвихрённой бизоньей накидке, сэр Вардемен спешивается окрест, покидая отважно купейный вагон с чемоданами трефовой масти обтяжки подряд наугольников, альтер-реалу довьючивая эгоистку при хлыстике, где по бурьяну шныряющий от возведённой местами кирпичной ограды именья кнаружи разлаписто-хвойных лесов, приосаненным всадником на пенни-фартинге, с терпкой мундштучной сигарою и во французской флейтистской шапчонке под смокинг, их милость бесспорностью выглядит первым болваном, а пащенок юный его, несомненно, вторым, гоготавшие друг над дружкою, виляют за глинистых тропок строительный хлам, назади чащоб Айрон Маунтин, разбив чемоданную фабрику, выторговав да открыв её, Мортимер Корд, созывая портных у станочной возни оснащённого швейного цеха, наказывает мастерить о разъёмные днища карманы подкладочные, углубления да отделения передвижных тайников, спешной высылкой для заказчиков, складируя гнёт инкрустированных барельефов покражею, гемм навесных, ювелирной резьбы статуэток, тесня при багажном вагоне курьерского поезда, выстланного кладовою салонною мимо купе для раздатчиков, тамбурами пробирающихся сквозь дорожные лари, баулы из кожи да трубчатые саквояжи обтяжкою замшевых крапин, радетельно упаковавши ворованные канделябры, часы для столешниц фигурные, севрскую розовую глазуровку, лепные графины, подсвечники беличьи, люстры развинченные позолотой, шандалы извилисто-орнаментальные да жирандоли чеканные на массачусетского заявителя, рощицами вдоль Шарлотты прогулочного трициклетта с цепной передачей для дамы расшивкою фрачной пестрит мажордомом назначенный впрок моложавости юркой исполненный прихвостень Стоун, к услуженью до срока по дебрям носившийся с банджо-часами, окрест положительно не разумея, куда бы привесить, минуя натёков смолисто-занозистых штабеля свежий торцованный брус на паз-гребень, аскезы ревнительный странник, подчас водевильно Спасителю уподоблявшийся, Азариил в балахоне гагатовом шествует буковых зарослей стёжками, чующий исподволь между ветвления крон обнаруживающий себя вертоград.

["The Lot And The Yoke", Boston 1896, Ladderstep #50, Folk Version "Oh, The Deep, Deep Love Of Jesus"]
Обмуровкою вширь компаундов заводских чернородья дым сквозь трущобную колыбель, поспешающий в гроб чугунный свой меж литейщиков, благонравия кормит выспренних жерл артель да ярем несёт, заплатав хребта стёртый жмых, костный прах цедя за совочками бакалейщиков, напитав узла цепней ленточных ритурнель, перед коими, верноподданно зыком став, просвещённые блохи-нелюди свиристят, копошение величавое лобызавшие, билом кузницы механической вздев стократ маховых колёс фланков рёберных гул оправ, блудоротостью панегирика истекавшие меценатству вкось жил обваренных дном бригад, о витринные зеркала раствор меловой натирая под серебрение монограмм выше фартука экипажного, непристойностью безработных марш объявив к резным штемпелям, отсылает полк юной гвардией штыковой погонять бунты над расстрельною хора стройностью канцелярщины любострастие по щелям, из штрейкбрехерской да подёнщицкой толчеи кранов рельсовых сквозь фабричные желоба полусуточных смен ребяческих, за два никеля подаянием клянчат лёгкие на клубах сажи угольной, в шнек лопаточный до бадьи зев присосочный кровожорками ямоликими пропитавши на бугорчаточных коробах, неохватною корпуленцией моровой благодетельство межстаночное от витья солитёров, сплошь именуемых солитэрами, расползается мимо табелей колотья нормировкою, шало взвинченной под убой, для невольников, драпируемых за партерами скипидарного да мазутного забытья, надсадив прогресс камер пыточных вдоль рамен, ссудных касс держа васиздасами пересчёт, добродетельность правит стачечный труд ремесленный, между веркблея получавшая зильберглёт, на синюшности травлей сдельщиков гложет плен, задыхаясь вкривь хмари цинковой бессловесностью, бороня гортань в настилавшийся рыхлый гнёт, скотоложеским распорядком об языки честь зажиточных приедавшийся мнёт оскал, нагребающих из кадансовой пустоплясности роскошь люстрами, коей густо для бальных зал, да не вдоволь сплошь на рабочие башмаки, прокалённой тьмой сбив штамповкою лоботрясностей обок молота двустанинного пьедестал, человечиной штыб мартеновский истопив, ком осклизлостью биржевых червей множит слуг, от училищной глубины скамей вылезающих, дабы жвалами потрошить окрест всех вокруг, мимо зольного кровохарканья на пассив, локти вывшие у гвоздильщиков обрывающих, в прокламации нанимательский перестук многоножкою полнят вербункош сквозь баул, ростовщически сбросив улицам тиф брюшной, под газетчиков слюнорожее угождание, вровень клапанов нагнетая рык цеховой, с поперечною дыбой славится ведьмин стул, за дубинками постовых креня прилежание, сверху шествия протестующих о конвой богоизбранный стерегущее пир клопов, начинивших зуд ресторации в бурой мгле, караульщиков, меж столетьями забивающих свой народ хромой у добытчицких патрулей, возвышает при забастовщиках суеслов, брешь уставами да стяжательством облепляющий, кочегаров жмёт становой хребет по земле, где конторскою плутобестией омбраман иноземцев свод обращает над чередой в голь торфяников, изрезавшую дёрн за плугами, грея нищенство приканавное трепотнёй, по корчёвщикам строит фрезерный барабан, холки выкромсав бессемеровской стали дугами, колесованных огибающий стороной, у прядильщицы дланей сколотых лязг валов перфокартами шор невольничьих мнёт удел, дабы всякого изготовить враз частью анкерной, пред Отчизною зачинающий артобстрел, ниже коего слово борется меж числом, оттеснённое прочь из вороха ставки банковой пеплом с шалевой глади лацканов, точно мел, позвоночный столб выдирая за костный мозг, до ввалившихся к чаду ядами челюстей, врозь путейщицких мышц оборванных изъязвлявшихся, над пристанищем скрипа рельсовых костылей, зобу Родины, тленом скинутый о навоз, дым отрыжечный распадается, затерявшийся вдоль станочницы изувеченных швов кистей, меж красильнями рвотой судорог под озноб, вровень мастера-надзирателя клейких лап, гуты чертятся оловянною амальгамою, дрожь беззубую по зеркальщикам в донный сап утаив срамных ширм личиною против скоб, за вельможности полуфарсовой шаткой драмою, что в мочалистый перекроенный смен вальтрап, стекловарные пасти искоса отворив преисподнею, томно хлынувшей о расплав, на вскипание жил манометров сквозь добытчицкий очервивевший у торгашеской сметы шлак, мясорубками приводных колёс обагрив тлей контор помёт, грудой башенной возвеличенных, под изнанкою заводской давя штолен хлам, где топазами серьги звякают вразнотык брошей перловых, отражённых на ферротип, канделябровой да графинною лакировкою пресыщая взор под лелеемый гордый скнип, нарукавники оправляющий, чтоб язык завязить лежмя над владетельной окантовкою, с тем упорствуя дерзновенностью вперегиб, нефтепромыслов чаны вырубив пустотой, к изведённому богоборчески сну ролей, чернородья рёв бунтовщический, подымающий вольнодумцами анархистский гвалт площадей, разгорается дёгтем в копоти за рудой, где обрушить миг тросы клетями наступающий бьёт железу вновь хлынуть глотками палачей.

["Night Angel's Herald", Astoria 1905, Ladderstep #24, The Fragment, Orchestral And Choir Version "The Pipes Of Pan"]
Из пропотелого кубрика мимо брезента штанин, развешанных вспять индейских теней, около пиллерсов шествуя при незатейливой снеди застолья сподручников да гарпунёров, у мглистой каюты настенною шкурой медведя полярного обок узоров замочных старинного жалованного мушкета, Паж Кубков, дарящий от кожаного переплёта альбом свежих карточек из моментальной движенческой съёмки, наглядно листая снование овода, чомги полёт, лошадиный аллюр, бег ротвейлера, пары вальсированье, гимнастические упражненья на брусе, жуков-рогачей поединок, бизоньи бои да индейский обрядовый танец, ответствует словоохотливо пред командиром, с какой ныне стати малышка Жозетта цепями гремит, подобно толпе смурных каторжан, дескать, безвинно кандальницы бремя таскает, лишь только сие наказание, до невозможности всех изводящее, сбагрить вдогонку бы леди Шарлотте, поскольку чудесное дитятко мнит себя, точно возмездием Божьим, освоившая все проделки и шалости сплошь, карманный завод часов гунтер впрок, шляпам суёт меж куртин госпожей, начинающий тренькать среди благородства визитов, крамольного вздора стишки на степенного Мортимера сочиняет, подзуживает гувернантку её домовитости впредь обучать, а засим непременно сшивает перчатки друг с другом, в пальто рукавов обшлага, платья к вороту смётывает, и коварством отцу, достопамятному сэру Вардемену, целиком гардероб выходной перестрачивает огроменною скатертью, да Серноскверне однажды сквозь муфту вшивает изнегодовавшейся белку от пройм, гвоздей колотя настил башмачкам, праздничностью норовит исцарапать гостиной паркет, угощает псов дамским шиньоном в бульоне отстиранном, чтобы окрест пережёванное воротить, развинчивает латунный кожух, мимо рычажной скобы арифмометра, где под кулёк разогрето борзых испражнения втискивает, смазав клеем вскипевшим о пуговицы бронзу кожаных кресел да гладь визитёрских цилиндров полей изнутри, к почтенности туфф развесистых шляп, радостно сквозь табльдот, отобедав, запихивает шелуху, скорлупу над лущёною шишкой, и всё недоеденное по куверту, что в урны аллейные, сальным огарком, у дряхлого каталя выменянным, натирает подряд фортепианные клавиши, тростей набойки с подошвами туфель, меняя разваренной клейкою гущей кольдкрем вровень баночки, да начиняя всё тем же печенье, отламывает стрелки вдоль циферблата часов, накладкой зашив собачий помёт, вычурные буруны куафюр и сигары шкатулочные наполняет, забив табаком о концы, расталкивая обёрточный сор, вовсе немыслимый, где уже только придётся, в настольные вазы, коробки для воротничков, ридикюли огрызочные, саквояжи измаранные, через утренний кофе добавившая скипидар, ко трапезе вновь спешит отягчить знатно фазана прожаренного в три булыжника да кирпичом битым кексы печёные, около пуговиц горки в мясном пироге заготовив мазут гребнем соусника для подливы жаркому, ворует отцовское через шатлен портмоне, раздавая бродягам его ассигнации, вширь объявлявшая каждому встречному, будто её баронетства родители трижды мерзавцы, каких свет не знает, иль всем благовидно толкует, мол, папенька вшивый прохвост, и недурно вообще пригвоздить бы сякое к позорным столбам, выпарывает его сюртуков бархатные рукава да обратно примазывает, чтобы тем отскочить по пути, сажая на клей столбцы из монет, грозно расправу чинит правоверная девочка-миссионер, кою сплошь именуют отселе Господним вмешательством, суть же убогой да квёлой насмешкой-решеньем стотысячных бедствий, где поводом лишь нарекают причину, малютке, среди мерок общества дабы возить, надевают личину ребёнка прилежного, выкроенную телячьим пергаментом, в звонкий просвет эхом разоблачительства шустро суют рыхлый кляп, сие заградив под маскою впрок, сцепленные кандалы прикрывая из муфты собольей, протискивают через вылощенный самодвижущийся экипаж Де Дион Бутон дёрганое воздаяние от Присносущного, на каучуковых шинах и под восьмисильный мотор удаляемое за ограды Бэргардена, графства столбы да окраину штата, покуда расписывает баловство суфражистских деяний Жозетты, сэр Вардемен, вновь оказавшись на палубе Мелвилла Третьего, через бинокль по условному знаку от вперёдсмотрящего, споро кидается пушку гарпунную при китобойце отлаживать, зычно орущий для Айседора сняться и настигать зафрахтованный шлюп Серноскверною да Солитёром, подавши о рупор засим наставленье преследовать третий корабль судну Джоэла Слэттери, Киттеридж подле штурвального бриг промысловый ровняет на курс, оглядывая подряд экипаж, кой составляют французы, канадцы, мадьяры да северные инуиты, что, переводя с эскимосского, обозначает, французы, канадцы, мадьяры да люди, Паж Кубков, нашедший чернильный стихарь при разлатой дохе за копытною трубкою мистика Азариила, орудием выпалив к зыби штерт-троса зубчатую пику о сталь гакаборта, увязнувшую под листами обшивки, рычит комендором среди ординарных прислужников дома баронского Киттериджу не рубить штурмового каната, покуда его депутация вширь пробирается к Тёмной Лошадке, под выкрики леди Шарлотты, спешащей расторгнуть отсель бременящие узы супружества с Вардеменом, дабы ей разыскать многорукого, что Присносущным в избранники твёрже сулён, вихрящийся жар топимых котлов, грезится, словно бычачий Молох обок праха найдёнышей, вдоль прокоптелого судна, за Фата-Морганой кильватером шествуя под буруны водореза сквозь рыхлую наледь, мадам Серноскверна прилежною эдвардианкой стучит над планширом о крепко застрявший гарпун, жакет меховой придёргивая к лифу зобастому, рёберным воротником знаменуя дворянскую статность, верчёные плети кальмарово-гибсоновской куафюры сдувая у личика наискось, леди Шарлотта враждебные артиллерийские распоряжения вскользь отдаёт за клюкою прогулочной, для митральера при четырёхствольной картечнице Норденфелта, по традиции названной в честь толстосума отвне оружейников, залповой мглой торопящаяся нечестивцев отринуть, разодранный брамсель устроивши Мелвиллу Третьему издали сажевых клочьев трубы, подсумками врозь оленьих камлей горные юконские цимшианы разламывают гладкостенные ружья под крупную дробь, загоняя патроны, меж тем как Вольтерчик сопит, на закорках держа суфражистку и перелезая шторм-трапом к вельботу, среди громовых плесков сброшенной туши гренландца за распотрошённым нарвалом, где Айседор Киттеридж, бартакстом давним срубает поверх китобойного брига томленье канатной струной, вкось поворотив станинный вертлюг, острым углом к борту Фата-Морганы снаряда второго из пушки гарпунной железом рассаживая митральера насквозь, что грохается о палубный тёс, лезвием пики зубчатой несомый к фальшборту, среди верещания штуцеров Мелвилла Третьего, Слэттери, Тёмной Лошадки резервнокомандующим вопрошает на знобкую ругань, пристойно ль утайкой ощипывать гуся да грабить сапожника, чтобы кого-то вываливать с дёгтем и перьями, Вардемен, дитятко малое дракой нещадною туже запихивая сквозь рундук от пальбы, для Борхарта встык упор примостив, около ютовых кип начинает вести карабинный огонь по канадским французам, скребя треугольную мушку под целик о вылет бутылочных гильз на проточке, среди баркентины трёхмачтовой Орвилл налаживает комендора позицию к ящику огнеприпасов, гагарьим пером боливара тульи возвышаясь над залповою двадцатипятиствольной картечницею Де Реффи по колёсной станине, из гомона высадив гафель бизани до лопнувших тросов у крена рангоутом Фата-Морганы, застёгивая ремешок жил меж прорезями костяных илгааков, Шарлотта Корд близится, хмуро накинув шитьё опушённой галунной венгерки, примерившая за шлыком кистевым барибалов кольбак широченный, плюмажем да вязью кутасов украшенный, вспять оттолкнув надырявленную парку артиллериста у сменщиков, штабельно сдохнуть изволивших, на опереточных россказнях двигая лязгом несъёмный вертлюг промысловой картечницы Норденфелта от набегов разбойных, зазноба Вольтерчика хлёстко орудует флотской машиною в однодюймовых четыре канала, отметивши довод свой щепами через грот-мачту, под выбоины трещин корпуса из корабельной сосны, грассировкою парижанскою вычурно к раструбу жести отсель изъяснявшаяся, половина дражайшая Корда его направляет радетельно потчевать крабов придонных своею галошей с торчащей цигаркою, Вардемен, будучи сплошь убеждён в скудоумии оной прелестницы, ибо же не догадаться ей под ватерлинию бить, расписывает условий набор воинской капитуляции для благоверной, покуда речами Вольтерчика Азариил только лишь довольнёхонек бродит, что вычищенный наставитель рогов позади рогоносца, актёрка ответствует сквозь механический привод рычажный супружнику вантами сорванными поперек ноздреватого крюйселя с фоком, натугой креня орудийные цапфы к шарниру под скального глетчера колкий обвал, о залповый гром картечницею, трапом железа взбирается старший котельщик меж рупорною перебранкою вдоль захребетницы и пустобрёха, Шарлотту Корд оповестив, дескать в трюмной цистерне оканчивается мазутный запас, вынуждая отдаться на милость Господню, сквозь ветер петляют обводы трёхмачтовика, поднимавшего винт кормового колодца среди разрифлённых бизани и грота, ловящих Зефир подле Фракия, на черновласого пажеского Херувимчика дома баронского молотое скрежетание за пулемётом станочно-колёсным литой сборки Хайрема Максима, угольною поршневой баркентиной сквозь лопасти движителя настигая подряд свищеватого триселя шлюп Серноскверны, приметившийся иудей-митральер Де Реффи Орвилл Пембертон врозь потрошит кливера у обвисшего рея, скосив парус намертво, будто часовенным складнем-картинкою, за четверть сотни патронной пластины гнёзд между рычажною вкаткой до швов орудийной окалины, где юной трепетностью Господин Бутерброд отзывается наспех цепным ружьём Гайкота из ледяной пыли хайда вельботов над стылой шугой, цилиндром в прогрев на рёве котла фырканье Тёмной Лошадки ютится при Фата-Моргане, сдвигающейся фордевинд, густой позумент венгерки плетя леди Шарлотты у Норденфелта, раздающей окрест указания вновь снарядить орудийное шведское приспособление мимо подачи над встрявшею гильзою, артиллеристка обходит винтовочное мельтешенье застрельщиков доминиона, вослед болтовых магазинок продольно-скользящим затвором из гарканья Рэмингтон-Ли, у эмансипе чертой антреприз, лайковый танец перчаток линуется жестовой властностью спорых решений, под зык дробовых ружей от эскимосских гребцов наравне умиака, граня ледников обрушение плеском залива сквозь гвалт судовых митральез, топя о картечь индейский челнок, мрачностью около Йоргенсена карабинов зазноба Вольтерчика буйно гарцует вкривь палубы на миссурийском фокстроттере с вышитой зимней попоной, но всё же при дамском седле, ибо вовсе не умалишённая, взоры бросающая вдаль свирепо-немилостные для супруга, у кромок досужих биноклей подняв револьвер Лефоше напоказ барабаном в два полных десятка зарядов, имей бы уланскую пику с лохматою Вардемена головёнкой, торчать бы ей ныне подсаженной ввысь непременно, скрипением брашпиля грузов до корки припая к разводью меж глыб.

["Night Angel's Herald", Yukon 1906, Ladderstep #25, Fragment #1, Folk Version "In The Pines"]
Среди остервенения Бореем, свистопляску учинившим с вышивальщицей пургой, дол клубит зимой полярною, двухэтажное роскошество, из шатающихся брёвен, обработанных под скобель, вровень сумерек проведывают Невидаль Трёхлапая и клацавший Паж Кубков от мороза, точно сопельно-багряный телеграфный ключ, впускаемые чревом горнорудного салуна между бряцаний тапёра на буфетных танцах, где торчит привратником лишь чучельный бык мускусный, наветренною частью задубелый, словно глетчера невольник, а подветренною шерстью провонявший к самогону можжевёловому зала, где цветущего модерна при обоях не сыскать, заведение питейное облачая дымкой инистой, подле коей управляются, как водится, несклёпистая бандерша да вшивый балабус, из монетного звучания грога поданного отсверки тормошатся назади свечей, медвежьим салом вытопленных, кофты грубошёрстные и блузы домотканой новины вослед кургузых полушубков заворушничают перед широченным деревянным Колесом Фортуны, из неторопливости вращающим деления костей игральных, чем вокруг дербанят ретивое дамы сердца, одарённые не в меру лёгким нравом да тяжёлою рукою об удел горняцкий, ибо же, чего уж, знамо, полно, эх, видать, из-под войлочного стетсона голопузый Маккавей шуршит, вскользь облапливая сразу трёх девиц ночных под гогот, потому как всем приличествует резво насмеяться в щекотливом положенье, оббивающие мимо тротуара дощаного свой треух, чтоб вне озноба с черепной оленьей вешалки натягивать предложенные шляпы тэлли-хо, джон-булл и камберленд, волчатники, носильщики, гребцы да восходители, шубейками салунными запахнутые наискось, плясульки из шатунства учиняют колченогие о псарный вой под северным сияньем в пургование Надзвёздною Страною, за кабацкое гнилое банджо гамом у обрядового бубна эскимосского, где бродит вперевалочку меж стойкою древесный дикобраз, а вахлаки за бурелом кадриль, помешанную с рилом, величают сплошь кадрил, удальства и браги полные, обморозки похотунствуют, затевая тарарам гуляк боренья несмиренного верхом на потаскухах в потасовках, баронета обгоняя до верченья инуитских парок, Сэлем Бёрн, вступающий в беседу, размахавшись табуретом, пианоловой банкеткою да стулом раскладным, увещевает звероловов, споро кликавши любую даму издали кобылою в чулках, мичиганский джентри шествует за копчёнкой, подбоченившись, ибо тут не потешаются над пажескою Вардемена смольной куафюрой, оттого что сами шишкою не чёсаны, рассматривая выделкою чучела лосей канадских, северных карибу да оленей Манитобы, рудокопов ободряя, точно дошлые буфетчики теснин, впрок джентльменами зовущие любую гадость вширь краёв, где леди колобродят в меховых шальварах сквозь подвесы юбки, а рожать идёт косматый бородач-свистун с узорчатым платком на рукаве, спицы шустро вынимающий до мурла каменотёсного, порешившего отселе миловаться при кормушке иглошерста, ломанувшись из тапёра в концертмейстеры, гривастый Сэлем Бёрн бренчит в три лапы на растресканной шершавой пианоле, буридановым кобёлом удоволивши дамьё, выстригая отмороженно ушко фифы острогубцами, подле визга неуёмного, за коим ей ступенчатостью льётся Джон Ячменное Зерно из пляски дурня без пахвей, врозь толкаться порешившего у изогнутых подковою навесной рогов, с шерстисто-коренастой глыбы мускусным быком пихаться вздумав не к забаве, а дерзающий горбато-набивного зверя твёрдо одолеть из распадавшегося хмарью клича промысловиков, суфражисткой отягчённый вслед, Орвилл Пембертон сподручником, воротивши для похмельного смурного Маккавея полевой бинокль, наняв проводниками эскимосов, за расщелины отрога поправляет курс обозной цепью, временно командующим будучи, среди хлыстов погонщицких усердно верховодя экспедицией к могильнику хребтов антропогена, пилигримы фронтирсменов, не считавшие пригодным ждать до ростепели, ибо недоумства порученцами являются, давнишней инуитскою традицией впрягавшие карибу для узлов проконопаченного санного фургона при кухмистерской печурке, миновавши буревал, вдоль шкатулочного компаса за махры опокой хвойною, в серебренье поперёд чугачигмютов роговые илгааки нацепляют от снежницы под курочимый остол из хаски нартовой упряжки, мимо штамбовых зарубок дровосеков, где ютится до сих пор наполовину вмёрзший к бывшей полынье каюр, обглоданный собаками, за шарканье плетёных лыж индейских, обок спущенных пружин ловушек, вслед удела трапперов усопших да издохших о подошвенный лавинный сход, яснее растолковывая бостонцам отъевшихся контор, что суть аляскинский мороз, надобно вообразить чуток, мол, выходит бюргер из дому, поутру, облапив трубочку на мраморном крылечке, тут же некто вдруг за рожу прытко хвать его, засим о почки дрыном хлёстко лупит назади, а после требует отплясывать нещадно башмаками при костре, сие же вкратце есть аляскинский мороз, вшив луной морены глетчера у притоков горно-стянутых, разрыхляется становище палаточное, крытое ветвями в шалаши, отличает будто Мэйми Грант, капюшонной паркой беличьей, насыщаясь впредь консервною толчёнкой, восторгание родителей сквозь эхо дебрей, сбагривших погонщику игрунью Жози Корд, что примечательно, всем ринувшейся ныне пособлять остервенело, ибо ей родны мозоли трудовые, пособляя же к обычаю мятежно, всякой ночью ледяной, покуда Невидаль Трёхлапая изволит почивать, намеревавшаяся высвободить холки маламутов ездовых, да припасы человечьи им вкривь жестянок бодро скармливать, дабы каждому ворчащему жевать здесь требуху воловью, кою приправляют сталактитово-наломанные сопли между ростра, подле хвороста, где Сэлем, разобравшийся по-свойски дульной сажей терпкой с бешенство хватавшим упряжным коренником, оберегает сквозь мерцающие звёзды у полярной глубины индейских лаек да оленей, сжавши помповый Винчестер дробовой, шерудя карбидной лампою меж гулянья ледорубом вскользь, озадаченно выискивает пакостными бликами глазёнки волчьи, Орвилл, всё покуда на муклуки суфражистке шестилетней впрок изладивши мыски тугие сталью от капканов, снаряжая австро-венгров пистолетный карабин, чащи пихтовые копотью до кострища разведённого излохматив, сей шальной толстомездровый люд от прихоти Жозетты иглу тесные выпиливает грудой ледоблоков, пробавляясь второпях ягдташной дичью обок ереси в котомке, наперёд шуршанья квадрами прессованными хижин снеговых, намастерённых за день подле кайл с бечёвкою, вошедши окарач, по шкурам сидя, мимо стен залубенелости, сошедшихся теплом людским, понюшке табакерочной обрадовавшись вкруг чернорабочих от бригад каменотёсов неохватных Кордильер Аляски, Сэлем Бёрн ладони индевеющие резво потирает, что жучок за печью возле смрада юконки чугунной из фургона грузового на полозьях, через оклик пресекая мотовство, в трёхрукопашный бой вступающий с малявкою, дурниною оравшей былевые песни, между рассыпания жестяночной конины да говядины консервной лаю, чадо ободряющему, издали метания хвостов, Мэйми Грант, вослед оружием избиравшая лесой умёт ездовых оленей северных, комком заледенелый, для швырянья по чувырлу Маккавея, иглу с дверкою надставленной оттоле притворяет благодетельным прогресса обелиском, из бурчанья доедающий поскрёбки за собаками, трёхлапый гуртовщик растормошённо наблюдает исподлобья Кордов сей очаровательный приплод, кости, мозгом напоённые, разломав обжорной страстностью, туком цедит начинённую прилежно требуху вдали от милой ретивому чехарды ночных девиц, ночных горшков, ночного бдения, укутывая фирновое поле славной хмарью окаёма, за брусочной мешаниною бобов над салом тунгою кишат бородачей треухи, парки капюшонные, дублёные медвежьи полушубки, рукавицы, илгааки, пары три штанов дерюжно-мешковинных да муклуки на оленьи мокасины, изнутри пережидавшие арктический буран, черногубые цинготники в язвах стылых под фурункулы, от сугробов жаждут горсть сырой картошки иль же хвойного отвара к дрожжевой стряпне, им кою Эдуард Седьмой давно сулит уж, по доминиону верховым на шелудивой псине скачущий, за снежною крупою углубляясь донным спуском ледниковых мельниц, через обмусоленно травимые канаты сквозь пещерности эпоху.

["Night Angel's Herald", Yukon 1906, Ladderstep #25, Fragment #2, Folk Version "Oh, Promise Me"]
Дощатые хромые тротуары заснежённых сонных улочек обмётывая бархатной пушистостью, лесная кружевница, точно дура истероидно-буранного похмелья на тверёзости псалмах, споро кается узорами, вдоль оконниц наплетёнными, дабы сызнова брехать пургой и вьюгой колотиться за салуна управителем, когда девицей выстриженный, джентри удалой, фиксатуаром куафюры впредь избрав оленье сало, неврасцеп Азариила давней трубкою копытной увлечён, принимается валандаться за клоповою трескучестью кривоспинной меблировки через нумер постоялого двора, вблизи пещерного рубила сдвинув Борхардта отстёгнутый приклад, гуртовщицким выражением, свой брехальник вознамеренный положительно изладить, ковыряясь на рычажном запиранье Людвиг Лёве обок снятого казённика под смазочные блики, возле ставен различающий наёмника из местных виджилантов, пробиравшегося в комнаты да Вардемену скупо растолковывавшего, с тем представляясь, дескать, мистер Хэрмон Вудленд, комитета бдящих ревностный артельщик, отстрелять всецело призванный аляскинской заказчицею твёрдо и добротно господина Корда, джентри, обнаруживши фрондёрский нрав, готовящему два восьмипатронных пистолета гостю встречно предлагает заключить наипрекраснейшую сделку, где один, с другого ничего не взяв, без маяты взамен другому ничего и не даёт, Хэрмон Вудленд, ополчения самосудного посланником, за дегтярной низкой шляпою эксцентрик изнутри карандашистски-методично принимается окрест чинить расправу над Шарлотте неугодным баронетом под армейский Уэбли-Скотт и гулкий Сэведж образца годичной давности, Паж Кубков, наземь грянувшись из кованной пальбы, юрко чертится подстольями да просаженною рухлядью зверолапо-колченогой, будто прятавший смолистый конский хвост вослед метания о фалды, костяным серпом швырнувши в неприятеля среди курковых спусков, меж бренчаний репетира за накромсанные дивом дивным ходики стенные, супротивнику ответствуя, висевшей кобурою подхватив семипатронный шведский Гамильтон с изогнутым затвором на осечке под боёк, линчеваньем промышляющий, виджиланте гонит недруга, у расщепов издирая кармазинный стол набором целлулоидных шаров бильярдных, около двора в гам пистолетный Уэбли-Скотт и Сэведж цепкостью механики свободного затвора через флигель, где трёхлапый Сэлем Бёрн гривастой тьмой затылок чешет, с припасённым лизунцом для тройки хайлендов мясных, комковой солью оглоушивая Вудленда, поваленного мимо кипы силосом картофельной ботвы, чтоб надырявленно к успению стремиться под литой, охотный да самозарядный Штейр-Маннлихер приближавшегося Орвилла, сэр Вардемен, шестёркой маламутов запрягая в тобогган, поселковой колеёй шурша, настигает благоверную, предлагающую сделаться аляскинскому кули за убогой горсткой центов славным рикшей, дабы наскоро устроиться медвежьей шубной полостью от выезда тележного, Вольтерчик ей швыряет отсвет гильз обойм наёмного трудяги-пеннсилванца сухощавого, кой прежде смог из Джонатана Мильтона бы сделать Энни Оукли, только мнётся он отсель червоугодником, иль попросту уже своекорытно-сковырнувшийся, ютит в глазницах покерные кости, возвышающейся грацией мадам-эдвардианка обдаёт презреньем стылым илгааков распалённого младого коннохвостого супружника, упомнившего ей вдогон картечницы зуденье Херувимчика Жюльена, что давно уж принимает земляные ванны, клацавшая из негодования зубами, опереточная дива в куньей шапке набекрень, утварь глинисто спешит метать, на продажу для скобянщиков, строгалей и прях возимую, железно трогать выкриком японцу наобум повелевает меж сторонников прогресса горожан, у всякой ратуши да всякой туши салом полыхающим о вилы чинно машущих, преследуя зазнобу, Корд бичом стегает псов, креня индейский тобогган врозь неошкуренной хибары, толстостенный бурелом собой являющей не краше, чем пургою вглубь заваленный шалаш из одеял да хвойных веток, профиль гибсоновской леди за манерой атабасков посылает виджилантам дымовые знаки шалью близ костра, предупреждая люд честной о безголовии своём, капюшонной паркой греема, вширь трубы резак свирепостью мерно точит Серноскверна, озираясь, что гнездарка, при дражайшей половине, выедает мозг берцовой кости, из неторопливости разваривая дымчато лосиный пеммикан, толчёной гущею с морозца да в огузочном жиру, не придающая значенья рассуждениям Вольтерчика, ей ибо моветон окрест жевать замаринованную рубленую тварь, из гусаров добывая ус, пачкать стружечный дрянной ковёр, за волшебным фонарём из мюзик-холла визитёров принимая ныне в комнатах, обитых сплошь не бархатом, а войлоком, Шарлотта запустив лужёной плошкою картофельного супа благодетелю о жбан, ступает волчьею немотностью, при выдерге охаживать собравшись гостя, Вардемен, украдкою вздыхающий, карманно полушубок вередит, нашедши мускус пузырьком да с каучуковою грушею, зазнобу перламутровыми серьгами в шкатулочке безмерно поражая, заготовленными впрок до мичиганского отъезда, Серноскверна, меж гостинцев разревевшись и стеная, что Аляска вшивый ледник погребальный, над сопливою истерикою требует вернуть её туда, где всякий трестовый пузан от колебанья ассигнаций ветрогонствует за тикерным бренчаньем аппаратных рычагов, подряд седалище выкармливая ссудными конторами, вширь коих общий вес блох превышает вес собаки, где трамваев самодвижущихся прорва, а навоз уже сменяет поршневого экипажа восхитительная газовая вонь, где процветают, разве, самые паскудные из выродков шальных, где ей и место, да чего уж, Бога ради, мокасины за охотничьи гамаши погружая сквозь муклуки, отдаётся ковырянье иглошерста меж канадского француза пострелят, ножами фленшерными ржавыми играя в кольвен псины черепком о ледостав, у пригорка разгоняется сталью кованных салазочек, нарумяненной плясунья и вострушка Жози Корд, стремя свой бег на мельтешении фронтира ложко-вилки, разбирает вслух, что Сэлем да Калама, пробавляясь человечинкой обмёрзлою, ведут брюшные споры о копченье иль соленье, до тех пор как баронет, дав таску за уши канаку пилозубому, рачительностью отрока премирует вслед жалованным пенделем, клеймовщика скота раёк потешный оглядев, представлением для улочек, бродит Невидаль Трёхлапая, извертевши бибабо ролями кукольными гризли серошёрстного, гусара да крестьянина, отколе барибал цепной к урчанью треплет бубен инуитов, с побасёнкой вширь кусачего мороза и звериных цен аляскинских, чем годно эскимосу бриллианты предлагать, что снег нетающий, в надежде быть осмеянным, покуда их рассеивать меж вьюгою лихой чугачигмюты от сугробов принимаются, старинный тормоша автоматон, музыкальною тележкою под латунным звоном ящика, перекручивая узостью штырьки на молоточках по истёртым в дребезжании колкам.

["Night Angel's Herald", Graz 1916, Ladderstep #26, Blanche Ring "Come Josephine, In My Flying Machine", Henry Burr & Helen Clark "In The Valley Of The Moon", Harry Anthony "Eternity"]
Всепоражающая фасонной выделкой лап, конфекционная безвкусица фабричных растяп, что стоит подле трюмо плюмажной брошью надеть и покориться в капелины дивный тон лавальер, от чашевидных полей, воздетых кверху тесьмой, рассудок милой Суфражози гомонит пестротой, к эстетству Гофманнсталь вмиг среди греденций забыт, сметён французскою вуалью Бэлль Эпок до харит, чертя зауженный крой о полудлинный меланж при бескорсетной мервельёзнице, опушкой реглан обвод гарнирует вдоль бунтарских локонных волн по куафюре, обсечённой на мальчишеский лад, футляр сощёлкивая для портативных крючков машинки пишущей за щуплостью своих кулачков, здесь отказавшаяся двух камеристок держать, эманципанткам услужение бонтон презирать, когда властители дум, в поползновеньях трикрат, устроить лучший мир из старого навоза спешат, коль вздорен слог поэтесс до невозможности сей подряд заметок вровень ландвера косых патрулей, сквозь гармонические локомотива гудки четырёхосного мазутного компаунда киль прямою грозной кишкой бурчит о спальный вагон, исторгнув папенькой Вольтерчика, ликёрный барон гнёт мех приталенного двубортным ворсом пальто на панцирь смокинга, вкривь хомбургом сдвигая фронтон акцентов проседи тьмой за стрижкой пажескою, до бронепоезда вагонных автосцепок на люфт, не утруждающийся французский даже объять, что при мадьярах с австрияками совсем уж коряв, замшело-замшевый тон цепляет вширь солдатья, о чернородья батальон, дочурку ныне избрав, сопроводительницей да толковательницей, рангопоклонницей, ладошкоподавательницей, напредставлявшись оттоль мадемуазель Жози Корд, покуда горный Маккавей и Господин Бутерброд, с путейцем руководят, спиртного выгрузкою за бортовых автофургонов Татра купольный юз, у однофарных громад близ поршневых сундуков, минуя скотоуловитель паровозных рубцов, ночной состав бередит сосновых ящиков строй ликёра Тёмная Лошадка маркировкой двойной, где стетсон войлочный трёт, к жакета норфолк ремням бугай трёхлапый из-под Сёркла, шляпу встык обровняв, салонных дверец вольфрам от навесных фонарей за радиаторный овал тушует кузов Бразье, каретной роскошью черт, в обворожительности стан госпожою Ёсикавой Изэнэми скользит, меж декадентских натур плывущей, дабы сглодать, едва удерживаться надобно, сплошь не излобзать великолепие скул японки жадностью уст, прельщённый давнею симпатией, отец, что курфюрст, хребтом чтит принцип Жорж Санд, целуя длани шифон, отводит мраморного дога Третьим Рэмбрандтом вон, загромоздив экипаж, над багажом в перекос из двухцилиндрового бойлера Америкэн Джонз, как подмывает её, о суетне расспросить, коль австро-венгров за два года шанс лишь раз навестить, знакомка бостонская вглубь разъясняет сей мор, кругом дерутся крысы в яме за чужое дерьмо, под алармистский настрой взвод буковинцев шумит с платформы рельсовой зенитными орудиями, у эшелонной возни до пререкания морд, цейтнота вовсе не испытывавший Вардемен Корд, в простолюдинах торчит, вильнувши под разговор к боснийцу Радовану Чавару, поручик-шофёр вослед придёргивает о колер гехтграу мундир, до фески сизой листья дуба прытко развередив, окрест помпонных шнуров близ поясного ремня, сухарной сумкою чехол противогаза намяв, гамаши стёжкою брюк вне кавбригадных волют, на садуккейском аллилуйничанье к движителю, кой новообланский треск стартёром вкривь шерудит, всё не гуцула иль же коника хвостом заводить, сквозь шестигранный узор сварной решётки для бонз, о двухцилиндровый прогулочный Америкэн Джонз, вольф-шпица комнатного ютит горжеткой поверх к цепочке тонкой Изэнэми, оставаясь в Бразье, чтоб инфлюэнцы не взять шерстистой псинке вчерне, да точно Голема от Мейринка, осматривает Изделье Божье, томя звериный энтузиазм, пред госпожою Ёсикавой Сэлем первый же раз, запечатляющийся на любострастье зениц восточной дамы, утаённом под колёсный бег спиц, до каучуковых шин, где венгра бергмютце шов у отворота мнёт шинель врозь Татра грузовиков, осанист профиль углом каскетки вычерченной, на камердинере в дорожной пелерине глухой, суконной шапочкою о подбородный шнурок меняет грюндерства потомок фетром хомбурга слог, флейтистский ветхий убор при дерготне кистевой дополнив трубкой Дублин, милость их сопит густотой, канадским галлам спихнув зазнобы жил перезвон антрепренёршею устраивая в доминион, средь коих близ авансцен рукоплесканья почёт её орание дурниной беззастенчиво ждёт, засим уже получив развод и вексель тугой, для Серноскверны Полуночный Монреаль есть сплошной элизий ширм кабаре, покуда муслит бювар отвне родительницы папенька, сдувая нагар, интересующийся брюшным бытьём австрияк, что ценят жирные копчёности да терпкий табак, но не приемлют окрест пустопорожних речей, у капелины леди Жози чашевидных полей, вихрится газовый шарф к цитатам Заара дум от прежней девочки-миссионера вспять наобум, став победительницей, являет страсти оплот меж конкурсантов дарований за шестнадцатый год, поименованно впрок их словоплётства работ меж конкурсантов дарований за пятнадцатый год, в чудаковатой стране полузнакомцев лесной из двуединства монархического сшивки глухой, но весь грядущего крой не примечателен столь посередине разгулявшейся Войны Мировой, регтаймы знатно плясать важней босой о скамью, вослед отарда изблевавшеюся душенькою, билеты банковых крон у господина приняв, герцеговинец да босниец Чавар мнёт за рукав, трёх иностранцев ютя нонкомбатантаский обмен под тарахтящий новоолбанского бойлера темп, где компаньон Сэлем Бёрн, увеселений мастак, трёхлапый чучельник-лошадник из-под Сёркла, в бардак уже готовый вскочить, средь павильонных лотков, на коих бьют посуду весом деревянных шаров, калильной зыбкостью ламп оконниц пригородных бликует фахверк о латунный граммофонный навив, автомашины вуаль подряд эгреток мадам, кафешантаны, варьете, ревю сквозь песенный гам, фиакр потрёпанный жмёт саврасых двух жеребцов от заказной моторизованной коляски гудков, за самодвижущийся чад фаэтона Рено внутри капота гнутоносого обшивки стальной, одышлив кельнер седой пред оберлойтнантами, у резервистов из Моравии, плюющих в камин, впрягая фенрихов строй, Шампани множит эрзац, эрцгерцог Фридрих, начиняющий филёрами Грац, курантов Шлосберга звон, меж водевилей дрянных скобля дома-музеи Штраусов окрест мостовых, несётся Уртурмом вскользь чащобы стен крепостных, изборождённых Бонапартом у одной стороны, поручик Радован, взбив автомашинный рычаг, пыхтит, корячась над стартёром, перетак да растак, пустив Америкэн Джонз при торцевом колотье об Изэнэми вдоль Каламы несравненный Бразье, комбинезонами спин в электротяги трамвай, короткостриженных станочниц вереницы за край, болгары-лавочники над удалой детворой, что роженицам строят рожи беспризорной гурьбой, путеводитель трепля, шуршит отец, мимо толп, всё ожидая вашингтонский марш-бросок Элис Пол, о маскароны граня драконов мраморный зев, к медвежьей пасти водосточным эхом через напев, хромого кровельщика плутанье меж слуховых оконец вровень дымоходов полувальмовых крыш, где бельведеры сыскать не то что в Зальцбурга мгле, у переправки интернированных цепью вослед, надменьем полнимые штирийцы гулко теснят Лебелей, Репетиргеверов да Кропачеков ряд, при ординарцах маркграфств брешь поручениями, для сизокительных за кайзеровским блоком в намин, клубит фельдъегерский стук о рангов переполох, из рестораций отчитаться поспешавший на вдох, конфекционный велюр для Суфражози перстов среди кленовых манекенных вычур гипса голов, картонки шляпные вкривь за чемодан и портплед, натрамбовав к чехлам под смокинги да платья карет бесконных, сбор навестив, отколе, чётки в ногтях епископальные католики буробят, свистя, ко здравью благостному их императорского кряхтенья сном Франца Иосифа, кой, будто прохвост, из талмудических строк, на поколения два свою державу перерос, отпрессовавшийся в кварц, окрест парадных шако, гербами возле кокард, Бразье чадит по недоумству, что француз-голиард, от кофе утреннего со сливок тучной каймой, шныряют клерки цислейтанцев у пальбы грузовой сквозь выхлопную трубу, чертя шестнадцатый век собраньем ружей колесцовых, точно хлам глиптотек, сплошь отворив арсенал трофеев Граца стальных барону Корду мимо свиты, до бомбард войсковых, свой портсигар обстучать у прикрылечных затей язвящей мукою вширь достопримечательностей, не столь уж часто теперь мадемуазель щурит здесь юнца из Шрайхартов карбидный свет на лигераде, к педалям Конрад ютит, от самокатчика гетр, торфодобытчика потомком, взявшим кордебалет под шефство, брючный костюм с каскеткой в прежний сезон, усы вощивший стрелкой, будто Третий Наполеон, лишь только радует взор, стригальный близя размах, его брудастый ризеншнауцер в уборных штанах, мерцаньем пуговичным сиденья кожаные по фаэтону Делоне-Белльвилль у следа фойе, где забегает сквозь марш от соли с перцем волос полулежачего наездника блуждающий пёс, вдоль галерейных зерцал, вуаль снимавшая мисс, ровняет чашу капелиной за плюмаж на журфикс, в аннунциаторный шум, до модильонов опор, американке-поэтессе столь уж надобен двор, и подниматься ль резон, всё чтобы только взирать на эполетных каплунов австро-венгерскую знать, среди двухвостых ветвей из офицерских бород, наполированный паркет вдогон персидских ковров утюжит мимо сапог лохмач-буян Маккавей, перечесавши набалдашник о три лапы резвей, надвинув стетсона мрак, при визитёрах шагнув, покуда Рэмбрандт зад обнюхивает гауптманну, вертя фасон мервельёз Жозетты платьем двойным всплошную кружев шантильи под завитком волновым, у кроя-хоббл вороша тюссер перчаток тугой, прямоугольник декольте врозь оттенив полумглой, хрустальный зала сервиз меж глазуровкою ваз цветочно-палевой к орнаменту, гостям напоказ громадный поданный сом при кораблях вдоль щеки, отвне гарнирован чудовищем глубинно-морским, пинассы выпечкой мачт, слоёный флют в зеве рта, напротив брига подрумяненных домишек хребта, углы ступенчатых крыш близ ветряных мельниц рвов, креветки, раки да лангусты посреди островков, усатый бурый речной, из Муры, жареный сом теснит йол кожистою тушей, хвостовым плавником, заняв до края поднос, рыхля семь футов длины, к двум с половиной сотням фунтов веса тёмной спины, где Штрауб гауптманном у лейб-гвардейцев вослед отцу дарует из латуни офицерский горжет, их милость папенька фрак сим украшает меж дам, готовя фабрику багажную к приватным торгам, когда звенит сталью шпор вскользь Густав Бюркель, толков, знать, адъютант фельдцойгермейстера, начальник шнуров мундирных сквозь позумент, он занимает на роль, прелестным девам поклонившись, гарнитур кабриоль, что брандмайор, вожеват, раззявив гаубично пасть, жох корпуленции весомой, начинающий прясть галунный вздор, тормошит плюмажный свес перьевой, сплошь закрывающий налобник пикельхаубе литой, варёной кожей мотнув имперской челяди шлем, о куст глянцовкою парадной цислейтанских эмблем, когда ликёрный барон за локоток бередит эманципанткой Суфражози, буркнув здесь услужить, сопроводительницей да толковательницей, его делячества прилежной формовательницей, фельдцойгермейстера паж, мусолит речи о том, что горделивый жирный петел он с обвислым концом, сугубо призванный чушь для рутинёрства нести, да пред гостями пикельхельмовой метёлкой трясти, чтить ересь праздничную и дичь такую пороть, от коей впору бы давно его уже заколоть, каплунный хвост встрепенув, сквозь адъютантский помёт, сей околесицы заветы неуклонно блюдёт, Вольтерчик слёзно хрипит, губу в нажим прокусив, не разоржаться дабы, не извергнуть аперитив и рожи бланк сохранить, что ко двору обращён, ведь ибо джентри подседалищно глистами взращён, Гертруда Фюрнберг его зовёт проведать трактир да мастерскую пятимордых статуй глыб навестить, средь кавалеров и дам усатый Конрад в пенсне сому громадному о парусный гарнир наравне подряд ответствует, как обмяты скатертью чувств душеспасительные происки изящных искусств, допустим, галл-виршеплёт стихотворенье наскрёб, и через конкурс лучших десять переводов особ уж составляют багаж, французам ныне родной, что десять конкурсов иных засим ползут чередой, из переводов к тому ещё сто штук получив стихотворений восхитительных, чей отклик игрив, тогда на них мастерят плетеньем слов узловых поэмы, в десять тысяч каждая строк переводных, но вдохновением галл уже несметно объят, расконопатив миллионщицки в порыве стократ, от рифмы кряж возводя, многообразием стран, витой поэзии голландцев, шведов или датчан, так нарождается гвалт благоговенья столпом огромной кручи из бредового дерьма ни о чём, служак третьёвошних зык тамбурмажором объяв, на пароксизме элоквенции гнёт Бюркеля нрав, до парафина свечей подряд кувертных шеренг, за панегириком рейхсрату мандатариев рельс, путями Гольштейн спеша от пруссака ухватить, власть сейма венгров чинодралам лишь родным воротить, из кавдивизий шальных орденоносный бурдюк ликёра Тёмная Лошадка образцом возле брюк уж размахаться горазд, литотой к месту свербеть, под скотобюргерскую радость обожраться да бздеть, гонцов Богемии вон и закарпатца в бадью, армейцы, выславшие чад заблаговременностью от призывной толчеи под Монреаль, за Квебек, себя причислив к легиону бочкотелых калек, трубят блиндажниками о самокатчицкий взвод, уже седлавший пенни-фартинги рокадой сквозь фронт, где Вильгельм Штрауб скоблит чернобородый вельвет, на миг занявший с полюбовницею ватерклозет, петляет гауптманном угрозы сыплющий вслед, что ретардации давнишний строгий апологет, отвне сошествий с поста к басонам под узелки, на каске Броди, забавляясь, подающий куски, для ризеншнауцера, орёт сносить Бухарест да мстить за Франца Фердинанда буйным сербам окрест, а заодно баронесс, кронпринца Рудольфа впрок переводящих через Майерлинг, давить под курок, меж возлияний густых, несётся лютый разгром, взрыхлив штатгальтера, объевшегося дивно сомом, персты над баночкою французских нежных румян, от перламутровой шкатулки серьги через дурман, одеться в бланжевый газ на платье тона шампань, актёрки жемчугом расшитое очелье сквозь грань плерезой длинной, футляр с машинкой пишущею оставив, что и пеннсилванского зоила статью, уединившимися, глуша вольфрамовый свет о затворённой ресторации дремавший буфет, знакомка бостонская на папиросный дуэт с эманципанткой истомлённой восемнадцати лет, скользит влюблённости чушь к благоговению скул японской гостьи австро-венгров, придвигая баул, цепочный трётся вольф-шпиц, ловя горжеточный мех, за госпожою Ёсикавой, швом кокетства поверх, от перьев суженный крой дорожной шляпки без лент, напоминающей байкокет при высокой тулье, на заводной аппарат жест Изэнэми ютит устаревавших грамтарелок нефтяной эбонит, вдоль Мопассана новелл среди портьеры шнуров, пред этажерками бутылочными винных рядов, нащупать душ ассонанс, барьер камены поправ, слывя поборницей эстетства аморальных забав, не столь уж трудно к устам для Суфражози прильнуть, очарованье воплощеньем Ёсикавы глотнуть, инакомыслящее, подчас безмыслящее, от захребетницы, мотовки да бесстыдницы пьес, баронской дочери вглубь упившись лаской трикрат, она мирволит, притворяясь Катариною Шратт, готовой мчаться уже за капельмейстером вслед оркестра маршей, как ворона за блестяшкою лент, чудаковатый журфикс припоминая сквозь шаг, в каплунный гомон сумоистов без винтовок, штык-шпаг, предпочитая сему пиханье вздорной щеки, не тормошит ли простофиля Вудро Вильсон полки, из равноправия дам, лобзаний множа напор, с тем Хортон Левенворт фырчит, инфантеристов майор, намерен корпус вояк лишь копотунство вести, покуда блок Антанты радует сей шницельный пир, шлейф Изэнэми очей, вскользь полукровных манер, изменчив коих облик меж непревзойдённости черт, от неприглядности вплоть, из дромомериксов поз к отцовским залам до кирина безобразностью грёз, простоволосой шнырять, иль сквозь уваги сопеть, ойран суть форма оскорбления для эмансипе вольнолюбивости нрав с прислугой дурно равнять, японкам ныне ведь приводится себя отучать не разуваться среди кофеен обок ревю, при ресторациях живьём не жрать, что прутья нервюр, креветок трепет хвостов, отвне бланшированных, юдзен мотая карагину из брожений ночных, стан Ёсикавы давно уж ненавидит спаньё в циновках, слухом различающей даймё и дамьё, решетник вспять затворив бумажных сёдзи каймой, равно улечься ей дворнягою окрест площадной, сей безвозбранный искус ерошит пальчиков клин, о вентиль туго нацедивши к омовенью кувшин, сапожки пуговично для госпожи расстегнув, пред соумышленницей бережно персты окунув, жмёт свойством лишь поэтесс амальгамированье, к отполированным достоинствам зеркал в небытье изъяны ртутью травить из отражений плаке, то разъяснивший ей давно ещё Медведь В Сюртуке, бормочет сызнова вдруг, японке стопы омыть, к спиртному, дабы целовать подъём и негой дразнить, за отсверк щиколотки, об Изэнэми слова, битюг-умамаварияку, восхитивший сперва, её мечты вередит, премного увлечена Издельем Божьим, кавалера в нём завидев сполна, но коли с Невидалью бороться вшивой судьба, не поражает баронесс чащобных скал голытьба, да прыснуть не моветон, толкуя вдоль полуфраз, что Сэлем краниологически весьма лупоглаз, а, значит, должен окрест всё юрко упоминать, обвод изысканной японки также воспринимать, но чушью стоит ли здесь тревожить мисс Жози Корд, полухмельною лаской дамы выплетая аккорд на граммофонный узор, сближеньем гостьи во мрак, то не для штемпелей уже строфопрядильных бумаг.