В конце восьмидесятых Яша жил на Салтовке, аккурат в том же доме и на первом этаже того же подъезда, где на четвёртом этаже квартировал мой приятель Алик Винер. Яша был глухонемым, но умел читать по губам и научился говорить. Речь его, отрывистая и каркающая, резала слух, во всяком случае мой слух. Яша любил пристать и отделаться от него получалось с большим трудом. Небольшого роста, тощий и подвижный с бледно-голубыми блестящими глазами на хищном с втянутыми щеками лице, он напоминал мне голодную ворону. Эта человеческая ворона бочком вприпрыжку выскакивала наперерез и начинала каркать на любые темы от погоды до международного положения. Но главное, чем он меня особенно раздражал, это ненасытным интересом к моей личной жизни. Иной раз он доводил меня до бешенства и я, отвернувшись, посылал его ко всем его предкам. Иной раз мне везло, на втором этаже проживал Яшин враг, который околачивался во дворе довольно часто. Уж не знаю работал ли он вообще и на какие средства жил. Они с Яшей были примерно одного возраста, лет по тридцать пять. Если Яша мне напоминал ворону, то сосед очень смахивал на противного рыжего кота. У художника Лёни как раз жил такой. Кот отличался отвратительным нравом, заскакивал на обеденный стол во время обеда и гнусно мяукал, обнажая бледно-розовые дёсны, когда его со стола сгоняли. Кота звали Неприятный. Это же наименование вполне бы подошло Яшиному соседу. Если Яша прилеплялся ко мне, но в поле зрения появлялся сосед, Яша отлипал и набрасывался на него. Сосед не оставался в долгу, а я ускользал. Никогда не интересовался причиной их ссоры.
Вспомнил я этих двух совершенно несимпатичных мне персонажей по одной довольно неожиданной причине. Оба они погибли почти одновременно и героической смертью. Я и думать о них забыл, эмигрировав в середине девяностых в Америку. Но недавно и совершенно случайно, буквально из газет, я узнал, что после попадания российской ракеты в жилой дом на Салтовке, Яшин сосед помогал разгребать завал в поисках могущих попасть под него людей и угодил под обрушившуюся стену. Что до Яши, то он был электриком по профессии и кажется специализировался по высоковольтным линиям. Боюсь соврать, ибо в технике разбираюсь мало. Во всяком случае, примерно в это же время Яша занимался восстановлением повреждённой ракетой или беспилотником высоковольтной вышки и разбился, сорвавшись с неё.
Я призадумался. Пока люди живы, моё саркастическое к ним отношение во всяком случае укоров совести не вызывает. А вот когда они умирают, что-то происходит в моём сознании. Я как бы ощущаю свою вину. Дело даже не в том, что, как сказано, не судите и не судимы будете. Я не сужу, а ощущаю почти физиологическое неприятие многих людей. Алик Винер обвинял меня в эстетическом подходе к людям. Это само собой. Но проблема несколько глубже. Вообще, даже если речь идёт о близких людях, друзьях или родных, все ошибки отношений быстро сглаживаются и забываются. А вот, когда они умирают, внезапно оказывается, что эти забытые ссоры, собственная черствость, грубость и неправота, возникают в сознании, как нечто неустранимое и никуда не девшееся. Я выхожу из положения тем, что мысленно прошу прощения у них в надежде, что меня услышат и простят.
Кант считал время феноменом, а не ноуменом. То есть полагал время чем-то не имеющим собственной независимой сущности, а просто элементом нашего мировосприятия. С тех пор появилось немало разных физических и философских интерпретаций времени. Меня лично в связи с моим жизненным опытом и интуицией убеждает взгляд, впервые кажется высказанный загадочным харьковчанином конца девятнадцатого – начала двадцатого века Митрофаном Аксёновым. Он считал ещё до Минковского и Эйнштейна, что время не изолировано от пространства, и что на самом деле прошлое, настоящее и будущее сосуществуют в единстве, а наше Я последовательно проходит эту в метафизическом смысле неподвижную субстанцию в определённом направлении, которым для нас и является прошлое, настоящее и будущее. Я не хочу углубляться в дебри теорий, просто у меня есть собственный опыт подобного рода. Так вот, я сделал это философское отступление, дабы стало понятным моё чисто конкретное, жизненное ощущение, что пока люди, с которыми я нахожусь рядом, живы, я как бы прохожу с ними последовательно целостную в сущности реальность, но имеющим значение кажется только настоящее. А вот, когда они умирают, уже нет этой, связанной с ними, иллюзии прошлого, настоящего и будущего и остаётся единая в своей неустранимости цельность. Путь пройден и все события этого пути сосуществуют без разделения. Одинаково реальны и ошибки и попытки их преодолеть. То, что казалось уже давно не имеющим значения, вновь всплывает на поверхность сознания и я снова и снова прошу прощения у завершивших свой здешний путь. Да простят они меня, Господи!