Мишино детство
После окончания третьего класса мне дали немного отдохнуть. А через неделю мама сказала:
- С завтрашнего дня придется тебе, Миша, пасти нашу корову Полину.
Я впал в глубокое уныние, поскольку это было невиданным посягательством на мою свободу и на мое достоинство. К тому же подразумевало ранний подъем, дискомфорт походной жизни, непомерную ответственность, и смертельную скуку. Я безнадежно и безуспешно разыграл перед мамой крайнее отчаяние и глубокую обиду, которые ни на минуту не отсрочили ненавистный завтрашний понедельник.
До леса от дома было недалеко. Потом через лес нужно было дойти до просеки, где проходила высоковольтная ЛЭП. Здесь и находилось безопасное пастбище, где лесник терял свою власть. С Полиной мы были вообще-то друзья, я иногда приходил к ней в стойло, говорил ей в ухо ласковые слова, гладил ее короткую шерсть. Но в это утро мое крайнее недовольство распространялось и на нее, и она понуро тащилась позади меня.
На лесной тропинке, похожей качеством на свежий асфальт, я оглянулся на свою обузу, которую теперь был обречен водить на пастбище все лето. На физиономии Полины как будто было выражение удовлетворения в первый момент, которое мгновенно сменилось прекрасно разыгранным унынием. Я даже остановился от неожиданности. Животные прекрасно умеют наглядно передать свое настроение, но чтобы разыграть нужное в этот момент настроение – такого мне не приходилось видеть. Это было так забавно, что я расхохотался. В результате сумма наших с Полиной настроений сильно возросла, она явно обрадовалась, что сопровождающая нас гнетущая атмосфера разрядилась. Она резво подошла ко мне с намерением приласкать меня своим наждачным языком. Я увернулся, и мы пошли дальше. Я понимал, что стоять в хлеву и жевать надоевшее за зиму сено, когда солнце так пригревает, а запах свободы и свежей травы с такой силой призывает выйти на простор, как это грустно бедной Полине! Ведь еще недавно я сам сидел в классе, прикованный к парте.
На просеке роса уже просохла, солнце пригревало вовсю, поэтому снова будить свое недавнее отчаяние было ни к чему. Я уселся под раскидистым дубом, и открыл книгу. Полина усердно паслась неподалеку, кося на меня глазом. Обстановка не располагала к чтению, хотя в эту зиму я ощутил вкус к этому занятию. Мать почти не читала книг, может потому, что ненавидела свои очки. А вот сестрам нередко доставалось от нее именно за полное погружение в текст, от которого им было невозможно оторваться. Они меня и заинтересовали чтением, подсовывая невероятно интересные сказки. На этот раз мне досталась удивительная история приключений путешественника, который попал в гигантскую пещеру, и там подружился с огромной белой медведицей. (Потом искал эту книгу, но так и не нашел, потому что не помнил автора и название).
Я неплохо знал этот лес, и многие его тропинки. Знал также много интересных мест в лесу. Во время войны здесь шли бои, осталось много воронок от снарядов и старых окопов. Все это давно поросло травой, но в окопах можно было отрыть гильзы, патроны, порох. В лесу попадались даже неразорвавшиеся снаряды. Далеко от коровы уходить было нельзя, мать говорила, что Полина склонна к побегам. Все же мне удалось произвести разведку вдоль просеки и даже найти винтовочный патрон.
Перед обедом я сводил Полину на водопой к невысыхающей луже неподалеку, а потом сам приступил к обеду, который мать упаковала для меня. После обеда чередовал скуку с чтением, так и прошел этот день. Полина сама пришла сообщить, что наелась и готова идти домой. Ее бока заметно раздулись, выглядела немного усталой, лениво жевала жвачку.
Несколько дней спустя Полина вдруг подала свой трубный голос. Это что-то значило. Я огляделся. Метрах в ста на просеке появилась другая корова. Она не могла похвастать аристократической золотой мастью, как Полина. Это был беспорядочный набор белых и черных пятен. К тому же эта корова имела устрашающие изогнутые рога. Полина дружелюбно подошла к ней познакомиться. Коровы посмотрели друг на друга и… приступили к трапезе. Длительного диалога даже я от них не ждал, но такому короткому все же удивился. Впрочем, вероятно они сказали друг другу достаточно, чтобы ходить теперь парой, не удаляясь друг от друга дальше пяти метров. Обнаружился и хозяин коровы, такой же бедолага, как и я, по имени Паша. Он вполне годился, чтобы удвоить мою скуку. Его корову звали Зорькой, и она стала теперь для меня отличным маяком, поскольку слиться с фоном ей было немыслимо с такой мастью, в отличие от Полины.
Постепенно мы с Пашей разговорились, и он оказался не таким занудой, как мне бы хотелось. Он лучше знал северную часть леса, я – южную, и нам было что показать друг другу. Я, например, отлично знал расположение в лесу небольшой воинской части за тремя рядами колючей проволоки. Паша знал в лесу большую поляну, на которой ровными рядами стояли кресты на могилах погибших немецких солдат. И оба мы знали много старых окопов, в которых можно было успешно проводить раскопки. Этим мы и занялись. День был удачным: мы откопали три патрона, множество гильз и россыпь пороха в виде плоских квадратиков. Все это пошло в дело: гильзы были набиты порохом, заклепаны на камне, и брошены в костер. В костре они взрывались именно в тот момент, когда мы уже намеревались выйти из укрытия, чтобы передвинуть гильзы в самое раскаленное место.
День прошел неплохо. И мы назначили место встречи для завтрашнего дня.
Очень скоро лесная просека надоела и нам, и коровам. И мы отправились на поиски не так новых пастбищ, как новых впечатлений. Коровам тоже нравились новые места. В северной части леса проходила железная дорога, а по пути к ней был старый гранитный карьер. Вокруг нашего поселка было несколько таких карьеров. Этот карьер был всем известен под номером пять, и он был заполнен чистейшей зеленоватой водой. Моя мать отлично знала этот карьер еще до того, как он заполнился водой. Она говорила, что заполняться водой он стал настолько быстро, что пришлось бросить на дне большой экскаватор. А глубина его была около семидесяти метров. Для нас с Пашей это была запретная зона. Но кто мог нас проконтролировать? Мы оставили коров на опушке леса, сами спустились на берег этого искусственного озера. Там купались и загорали старшеклассники. Этот пляж располагался в самом низком месте берега. Но и здесь до воды было метров шесть почти вертикальных гранитных скал. С этих скал купальщики и прыгали в озеро.
В прошлое лето я как раз научился плавать в речке, но прыгнуть в эту бездонную глубину ни за что бы не решился. Впрочем, нас почти сразу и прогнали с пляжа загорелые мускулистые парни. А наши коровы жевали жвачку, задумчиво глядя на озеро.
По железной дороге проезжали поезда. Пассажиры глазели на озеро, иногда приветствовали нас жестами. Пришла идея выложить на рельсы порох, которым были набиты наши карманы. Мы выложили на рельс квадратики пороха на равном расстоянии, стали ждать. Грузовой состав не собирался останавливаться на станции, поэтому шел на приличной скорости. Огромные колеса паровоза проехали по нашему пороховому участку с пулеметной стрельбой. Испуганный машинист погрозил нам кулаком. Мы и сами испугались такого эффекта.
Еще в этот день мы обнаружили озерцо гудрона, диаметром шагов двадцать, по которому можно было пройтись мокрыми ногами, но сухая обувь прилипала намертво. На путях стояла железнодорожная цистерна, из которой черной блестящей неподвижной струей медленно вытекал гудрон.
До Пятого карьера было довольно далеко, и травы там было мало, поэтому мы наведывались туда не часто. Гораздо ближе был другой большой карьер не меньше километра в диаметре. Он был действующим. На его далеком дне работали два экскаватора, которые грузили обломки гранита в кузова потрепанных МАЗов. Еще там работали две бурильные установки, которые долбили глубокие скважины. Они потом заполнялись аммонитом – взрывчатым веществом, с помощью которого откалывали громадные массивы гранита. Вся эта мощная техника казалась игрушечной на этой глубине. Вокруг карьера травы было мало, поэтому наши коровы паслись на опушке леса неподалеку. Насмотревшись вволю на работу крошечных экскаваторов, мы решили вернуться к своим коровам. И вдруг оказалось, что моя Полина бесследно исчезла! Зорька с безмятежным видом спокойно паслась, а Полины и след простыл. Редкий лес просматривался довольно далеко, но коровы видно не было. Я был испуган и рисовал в воображении всякие страшные картины – воровство (в наших краях иногда водились цыгане), несчастный случай. Я бросился в лес, громко призывая Полину. Я бродил по лесу до сумерек – безрезультатно. Поплелся домой. Мне было жалко себя, жалко корову, жалко мать.
Мать встретила меня сердито: «и где же Полина?». Но что-то в ее суровых словах подсказывало, что она не так уж обеспокоена. Полина стояла в своем загоне, и безмятежно жевала жвачку. Я долго ее отчитывал, но в ее коровьих газах не было раскаяния, даже напротив, она косила на меня хитрым глазом, явно довольная своей выходкой. Я отчитывал ее и утром, когда вел на пастбище, но кажется, ее это веселило. И у меня появилось предчувствие, что она обдумывает коварный план нового побега. Все утро коровы усердно паслись. После обеда я заметил, что Полина тайком следит за мной. И тогда я договорился с Пашей, чтобы он помог мне устроить для Полины ловушку.
Он уселся читать книгу, а я послонялся на виду у Полины, потом побрел через дорогу к карьеру. Вдоль обрыва была насыпь, за которой меня не было видно. Я пробежал за этой насыпью, и вернулся в лес, на опушке которого паслись наши подружки. Лес выдавался острым углом между двух дорог, так что Полина не могла пройти мимо меня незаметно. Я спрятался за кустом и стал ждать. Паша к этому времени также должен был оставить свой пост, и уйти к карьеру. Минут через десять показалась Полина. Она бежала ровной рысью с вороватым видом прямо на меня. Потом ее хвост задорно взвился трубой, она потешно взбрыкнула с коровьей грацией, и тут почти наткнулась на меня, выскочившего из-за куста. «Стоять!» - заорал я во все легкие. Предполагалось, что я огрею ее хворостиной. Но я не стал этого делать. Ее веселость мгновенно улетучилась, она умудрилась изобразить на физиономии крайнюю степень изумления. Я покатился со смеху. Наверно точно так же Полина вчера покатывалась надо мной, возвращаясь домой в одиночестве. Она виновато плелась за мной, изредка смиренно пощипывая травку. Потом обиженно косила глазом на нас с Пашей, катавшихся от смеха.
Паша сообщил, что предполагает хорошую наживу. Неподалеку от опушки в лесу была глубокая воронка от авиабомбы метров десять диаметром. Она заросла травой и кустарником, и Паша заметил, что туда ходят куры из соседних дворов через дорогу. Я и сам слышал их кудахтанье, но не обращал внимания. Мы спустились в воронку и обнаружили в кустарнике три куриных гнезда. В них было десятка два яиц. Надеясь, что куры не очень склонны к арифметике, мы похитили четыре яйца и сварили себе еще один обед.
Вскоре трава на опушке закончилась. В западной части над карьером была полянка заросшая травой и молодыми липками, листья которых коровы любили. Мы привели их на эту полянку. Зорька обычно ничем не интересовалась, кроме травы. А Полина была весьма любопытна. Здесь ее очень заинтересовал грандиозный карьер. У нее отсутствовал страх высоты. Она паслась вдоль самого края обрыва, посматривая вниз совершенно спокойно, тогда как Зорька не подходила к краю и близко. Я также высоты не боялся, и не находил склонность Полины к эквилибристике чем то опасным.
И это случилось! Под немалым весом Полины земля под ее задними копытами провалилась, и Полина рухнула в пропасть! Под этим местом была небольшая площадка размером в полтора квадратных метра. Полина сползла по почти отвесному склону на два метра, и жалобно замычала. Я стал спускаться к ней, чтобы успокоить, хотя сам был на грани истерики. Я обнял ее за шею, шептал ей в ухо какие-то слова. Потом осмотрелся. Задние копыта ее стояли довольно прочно на площадке, хотя насколько прочна сама площадка, было трудно сказать. Передними копытами она опиралась о стену, и не шевелилась. Мы с ней прекрасно понимали, что без помощи нечего даже думать подняться наверх. Паша стоял наверху с растерянным видом. Чтобы найти помощь и средства спасения, потребовалось бы минимум полчаса. Сможет ли Полина простоять неподвижно над пропастью все это время? «Может ей поможет подруга Зорька?» - подумал я. Паша одобрил мой план спасения. Он подвел свою Зорьку к краю. Она увидела Полину, и впервые я заметил на ее физиономии эмоцию. Она была явно обеспокоена. Мы размотали веревки, которые были намотаны на рогах наших коров, связали их. Кажется, обе коровы поняли наш замысел. Зорька была гораздо больше моей изящной Полины. Мне не было видно Паши, не знаю, как он уговорил свою Зорьку тянуть веревку изо всех сил, но веревка натянулась, Полина мощно заработала своими копытами, и вскарабкалась наверх! Я изо всех сил ее подталкивал. Ура! Она наверху!
Мы развязали веревки. Мы обнимали обеих коров, Полина подошла к Зорьке, лизнула ее несколько раз с благодарностью, Зорька ответила тем же. Они стояли рядом и не паслись. Им было очень хорошо молча стоять рядом. Было очевидно, что обе коровы вполне сознают, что Зорька только что спасла Полину от смертельной опасности.
В середине августа Паша вдруг перестал приводить свою Зорьку на лесные пастбища. Вероятно его заставили готовиться к школе. Я водил Полину в лес еще неделю. Полина явно скучала по Зорьке, чем нагоняла и на меня тоску. Потом мать определила Полину в стадо, которое водил на пастбище профессиональный пастух. А мне пришлось выполнять домашние задания, заданные на каникулы.
Мы с Пашей учились в одной школе в параллельных классах, но при встречах только здоровались, едва ли не равнодушно. Дружбы не возникло. И выходило, что без наших коров нас ничего больше и не связывало.