Рона попыталась высунуться из трюма - в шесть рук мы спихнули её обратно. А Вернер ещё и обругал - на правах ближайшего родственника. Сатарина же по-прежнему не было видно. Командой стрелков распоряжался Волкодав. Как ни потрёпан он был Крамолем там, в бункере, он явно совершенно оправился и был привычно грубым, злобным и сильным. Я слышал его низкий раздражающий хриплый голос :
- Стреляйте по цыганам, бестолочи! Вы что, не видите их? Стреляйте!
Но казалось, что защитники"кольца" и впрямь не видят лезущих на палубу цыган, словно они были невидимы или заколдовали своих противников. Впрочем. да, именно заколдовали - монотонной песней и ударами бубна. Я знал Орбелли не слишком близко, но довольно давно, и знал, что в области своей разлюбезной суггестии он способен на многое, но никогда мне не было так жутко наблюдать проявления его таланта и таланта подобных ему мастеров психического воздействия на людей, как во время противостояния с сумасшедшим профессором и его големами, когда этот странствующий не то врач, не то маг неподвижно стоял на палубе полицейского катера, как некое властное изваяние, безмолвно дирижирующее происходящим.
Волкодав сам выстрелил, и кто-то вскрикнул - с моего места я не мог видеть, в кого попало пуля. Зато нас люди в чёрном вполне себе видели. Очередной залп, и пули, словно рассерженные осы, снова зажужжали вокруг нас.
Люди в чёрном щелчками, слышимыми даже здесь, перезарядили оружие. То, что Орбели даже не пытался укрыться, сильно тревожило меня.
- Да пригнитесь вы, наконец! - крикнул я ему, не выдержав - Что за дикая бравада! Даже если они вас тоже не видят и не станут целиться в вас, ведь и шальная пуля может убить!
- Они меня видят, - спокойно возразил он, но меня не послушался, продолжая торчать на виду и пристально глядеть на корабль, с которым мы уже сблизились настолько, что пусть не руку протянуть, но плюнуть друг в друга и попасть вполне себе могли.
Конечно, я догадывался, что он торчит на виду на самом деле не для бравады. Я знал, куда - вернее сказать, на кого - он смотрел. Там был Холмс – его воспитанник, его мальчик, готовый пустить пулю в лоб каждому из нас. Но всё дело в том, что и для меня это был самый близкий и единственный мой друг, и я не мог проявлять эмпатию к старому цыгану – чувства, раздиравшие меня, были едва ли ни больнее.
Следующий залп - и наш молчаливый полицейский вскрикнул и зашипел сквозь зубы - его задела пуля.
Мы не стреляли в ответ – мне почему-то казалось, что тем неотвратимее должно было выглядеть для защитников "Кольца" наше приближение. Команду не стрелять дал Вернер. Лично у меня давно бы сдали нервы, но меня сдерживало понимание того, что марионетки Сатарины едва ли отдают себе отчёт в своих действиях. Ведь Холмс - Холмс- был среди них, искалеченный, порабощённый; и откуда мне было знать, сильно ли в этом смысле отличались от него остальные.
Крамоля я не видел. Между тем члены нашей абордажной команды, завершившей свой манёвр, ни в какой бой не вступая, как тараканы на свету, кинулись ко всем мыслимым и немыслимым отверстиям, ведущим с палубы внутрь корабля. Теперь я не только услышал, но и отчётливо увидел Волкодава - взревев, он бросился к одному из цыган, сильно кренясь на бок от боли – всё-таки Крамоль сумел ему навредить, судя по всему - с искажённым этой болью и злостью лицом – искаженным даже против обыкновенного своего отталкивающего вида - и металлическим прутом в руке.
- А вот его не жалко, - сам себе, но вслух проговорил я и в нарушение приказа Вернера прицелился. Но в этот самый миг Холмс быстро выпрямился и, подняв свой обрез, выстрелил в меня. Пуля не попала в мою плоть, но, отпрянув от неожиданности, я, разумеется, промазал. Впрочем, даже если бы он и попал, едва ли его пуля смогла бы причинить мне столько же боли, сколько сам вид, друга, обратившего против меня оружие.
Волкодав ударил цыгана прутом - тот как раз пытался открыть дверь, ведущую вниз, в трюм, и пропустил момент удара. Я уже видел, что парень убит наповал. Волкодав расколол ему череп - труп можно было не осматривать.
С того момента, как смолкла песня и прервался барабанный ритм, цыгане словно снова стали видимыми для людей в чёрном, и кто-то выстрелил, а кто-то попытался схватить незваного гостя. Краем глаза я увидел, что второй полицейский катер уже близко, и в этот миг не Вернер – Орбели - вполголоса приказал:
- Пора!
Холмс - он по-прежнему не обращал внимание на цыган - бросился к тому месту, где полагалось выдвигать причальный трап.
- Верно! - одобрительно крикнул ему Волкодав. – Стой там и бей наповал любого, кто сунется! - и он добавил грязное ругательство.
- Инициатива - слишком отчётливый симптом, - быстро хватая меня за плечо, пробормотал Орбелли - Думаю что...
Он не успел договорить. Держа обрез на изготовку, Холмс пнул лежавшие, как оказалось, на палубе сходни и одним прыжком оказался на полицейском катере.
Это был не слишком простой прыжок - без своих лесных дикарских навыков он бы, пожалуй, серьёзно повредил ногу или позвоночник при таком прыжке, Но ведь перед нами был уже не кабинетный философ детектив, а Магон, полуволк, злой дух этих мест.
Он упал на бок, мягко перекатился и встал, не выпустив оружия.
Я так растерялся, что замер на месте, как изваяние. Теперь наш катер и "Кольцо" находились совсем близко и соединялись хлипким деревянным трапом, но не были даже пришвартованы друг к другу.
- Ну! - резко сказал Холмс и качнул своим обрезом в сторону корабля Сатарины. - Вы разве не этого хотели?
- Огонь! Огонь! - хрипло заорал Волкодав. – Стреляй в них! Кого ты ждёшь?
Холмс посмотрел на него через плечо, его рот дёрнулся, и рука, сжимавшая обрез, дёрнулась тоже. Казалось, в нём происходит мучительная борьба, и Волкодав - это тоже видит
- Стреляй в них, о Брайан! - снова приказал он, но уже другим тоном -жёстким, властным, торжествующим.
Холмс поднял обрез и уставил дуло мне в лицо.
- Вернер, - проговорил он очень тихо. - Уотсон явно тугодум. Но от вас я не ожидал. Сбейте меня с ног живо - и вперёд, на корабль. Крамоль там.
Судя по дальнейшим действиям, Вернер – не чета мне - тугодумом не был. Его удар выбил из рук Холмса обрез, выстреливший в полёте « в молоко», а другой стремительный удар под ложечку сбил Холмса с ног на палубу нашего полицейского катера. Впрочем, я видел, что настоящим ударом этот удар и не был – Вернер только наметил удар и сдержал руку, а упал Холмс сам.