В мирный и налаженный быт графа де Ла Фер неожиданным диссонансом проникла едва уловимая, но тревожная нота: Рауль вернулся домой на сутки, вернулся неожиданно, не предупредив письмом. Он приехал во Францию вместе с принцем Конде и сразу же отправился по его поручению в Блуа. Атос обрадовался свиданию, он был бы полностью счастлив, если бы не одна деталь: Бражелон умудрился повидаться с Луизой де Лавальер. И пусть, по его рассказу, его вины в том не было, все равно граф разозлился: каждое такое свидание, пусть и неявное, компрометировало девушку, давало ей и ее семье повод к ненужным мыслям и, не дай Бог, и планам.
Когда до графа дошла новость о том, что Луиза де Лавальер принята в число фрейлин принцессы Генриетты, Атос обрадовался: теперь, приезжая домой, Рауль не будет искать возможности повидаться с девушкой, а там она, с Божьей помощью, найдет себе мужа при дворе. Но радость была недолгой: виконт, которого его величество забрал у Конде, получил чин капитана личной гвардии короля и, увы, первое что сделал, увидевшись с Луизой при дворе, предложил ей руку и сердце. И, как придворный офицер, желая соблюсти все правила, примчался объявить об этом отцу.
И вот теперь графу предстояло ехать самолично в Париж, к королю, и просить его разрешения на брак, которому он противился изо всех своих сил! Но ради счастья любимого сына он готов был переступить через самого себя!
Как странно! Он, сильный и волевой человек, терялся перед необходимостью просить – просить о том, чего вовсе не желал! Он не умел льстить и, тем более, пресмыкаться, как придворные нового закала, а обращаться к королю не стал бы даже ценой собственной жизни, но не ценой счастья сына и друзей. Атос просил редко, и никогда – для себя. Однако, все осложнилось из-за ссоры Бражелона с де Вардом. Лощеный и заносчивый наглец посмел назвать его мальчика бастардом! Хотя нет, не в этом истинная причина оскорбления: сколько бастардов при дворе, а уж о всей Франции – и говорить не стоит!
Дело не в нем, дело в матери Рауля, которую никто не знает, но о которой на этом основании можно говорить все, что угодно. И слушок, пущенный кем-то из придворной камарильи, скорей всего шевалье де Лорреном, который в любимцах у герцога Орлеанского, можно представить так, как это выгодно наушнику: мать Рауля никакая не дворянка, а граф де Ла Фер умудрился протащить своего незаконного отпрыска в первые ряды придворных! И если против родословной самого графа никто и слова бы сказать не посмел, то сомнительность происхождения матери виконта можно было сделать притчей во языцех: Атос тщательно берег честь своей неизвестной любовницы, не позволяя никому даже строить догадки на ее счет.
Самое ужасное, что Атос не видел иных способов, кроме дуэли, чтобы заставить замолчать всю эту свору. Промолчать, а тем более спустить это все оскорбителю, было совершенно невозможно. Он будет драться первым, а если де Варду повезет, то только тогда он сойдется в поединке с Бражелоном. Если, конечно, до того король не отдаст приказ шевалье д’Артаньяну арестовать всех участников дуэли.
Ночь только началась, но граф понял, что уснуть ему не удастся. Если днем он скрывал свои чувства, чтобы не расстраивать Рауля, то сейчас дал волю мыслям. А они были странными.
В зыбком свете ночника видел он вновь убогую комнату, давшую ему ночной приют, словно наяву слышал нежный голос женщины, раскрывшей ему объятия. Если бы он знал, кого привел к нему в постель случай, он был бы куда осмотрительнее. Но все случилось так, как случилось, истина открылась ему только поутру.
Тогда он решил, что имеет дело с взбалмошной дамочкой, которая удирает не то от строгого отца, не то от престарелого мужа, а, может, и вовсе от надоевшего любовника. Он уезжал, не считая нужным узнать ее имя, и узнал совершенно случайно, одновременно осознав, что оказался в соперниках у Арамиса.
Но он не забыл, оказывается, ничего: взбалмошная герцогиня осталась в памяти не только в связи с той ночью, она изменила его отношение к жизни; правда, это случилось не сразу, на то, чтобы жизнь снова стала прекрасна, понадобились годы, годы работы над своим ощущением мира, над отношением к людям: ребенок изменил все!
Весь год после той ночи в деревушке, он нет-нет, да вспоминал о прекрасной герцогине, невольно улыбаясь при мысли о ее своеобразном чувстве юмора, которое и привело к их встрече. Неужели она не поняла, что имеет дело не с робким священником?
Герцогиня была плутовкой: она добивалась желаемого так, что попавшему в ее сети казалось, что это он сумел заполучить ее расположение только благодаря своему обаянию. Вот и Атос, хоть и мнил себя женоненавистником, попался на ее удочку, не устоял перед ее обаянием и умом, не говоря о всем прочем.
Но идиллии из месяца в деревне не получилось, и их отношения, после пребывания герцогини в Бражелоне, изрядно охладели. А, с некоторых пор, заметив, что герцогиню стали тяготить встречи с Раулем, граф сделал все, чтобы свести их до редких визитов вежливости. И герцогиня не обеспокоилась, не стала разыскивать сына, у нее были уже новые интересы.
Новые интересы! Атос почувствовал, как гнев и возмущение гонят сон. Он встал, набросил халат и уселся на подоконник, отдернув занавесь. Огонек ночника едва мигал, на улице царил мрак, не было света и в покоях виконта, который в эту ночь остался на квартире у отца: видимо Рауль спал, разнежившись в домашней обстановке. Хотя нет, скорее всего, он тоже не спит, думает о предстоящей аудиенции у короля. Тишина и покой вокруг резко контрастировали с бурей, поднявшейся в душе графа.
Атос давно уже выстроил свою жизнь так, что она всецело была подчинена интересам сына. И хотя внешне он казался независимым и самодостаточным, на деле все в его жизни было устроено так, чтобы обеспечить счастье и карьеру Рауля. Сын должен получить от жизни и своего положения все, что не сумел удержать граф де Ла Фер: титул, состояние, карьеру и семью. Отец проследит за всем, а дело Рауля достойно нести службу и прислушиваться к советам. Но, дав мальчику волю в пятнадцать лет, отослав его в войска Конде (видит Бог, если бы не участие самого Атоса в побеге Бофора и страх, что в случае неудачи преследовать будут уже сына), он бы еще год-другой придержал Рауля при себе. Но кто мог всерьез думать о том, что Бражелон так серьезно увлечется юной соседкой? И вот теперь ясно, что отсылать его надо было года на три раньше, пока он не увидел этой крошки.
Может быть, все дело было в том, что Раулю не хватало матери? Мысль эта больно кольнула Атоса, хоть была не нова. И все же он знал: женитьба не для него, Рауль должен быть и будет единственным наследником. Надежда на то, что мадам де Шеврез сумеет стать для сына настоящей матерью, оказалась бредовой: похоже, что герцогине просто нравилась мысль, что мальчик будет слыть ее юным поклонником, а ничто так не придает увядающей кокетке видимость молодости и очарования, как хор молодых почитателей. Атос это понял быстрее, чем ему бы хотелось бы, и он понемногу стал отваживать Бражелона от салона герцогини.
Разговор на эту тему состоялся на следующий же день после приезда де Шеврез в Бражелон.
– А где наш мальчик? – непринужденно поинтересовалась ее светлость уже за ужином, не найдя за столом Рауля. – Я надеялась, что увижу его к вечеру. Может быть, он проводит все время у своей юной подружки? Тогда я удивлена, граф: неужто наш виконт не из тех, кто прислушивается к голосу наставников?
«Если мадам герцогиня паче чаяния причисляет себя к наставникам Бражелона, ухо надо держать востро! – подумал граф, любезно улыбаясь. – “Я вовремя услал Рауля”, – мысленно похвалил он себя за предусмотрительность.
– Виконт в Париже, – ответил он герцогине. – Лучше, если он больше времени будет проводить вне дома: ему пора привыкать к самостоятельности.
Тогда Атосу показалось, что мадам де Шеврез была разочарована: видимо, у нее были какие-то планы насчет Рауля. И Атос подозревал, что та броня от любви, которую герцогиня хотела дать их сыну, скорее всего окажется какой-то совершенно неприемлемой вещью. Нет, ему решительно не подходили все эти планы. Виконт должен делать карьеру.
Да, граф беспокоился о жизни сына, боялся за него больше, чем даже готов был признаться в этом самому себе. Боялся, что однажды Рауль упрекнет его в том, что отец не поведал ему имя матери, что однажды найдется кто-нибудь, кто бросит в лицо Рауля: «Ты всего лишь безродный бастард, из милости пригретый дворянином».
И этот день настал! И что он может сделать? Просить короля о разрешении обнажить шпагу? Атос остро пожалел о временах Ришелье, когда они ни у кого не спрашивали разрешения, даже не задумывались об этом, зачастую действуя импульсивно, в первом необдуманном порыве бросаясь в драку. О, если бы он мог поступить так и сейчас, не подставив при этом сына. Он бы пошел на плаху без колебания, если бы сумел рассчитаться с де Вардом. Но последствия этого поступка были бы ужасны для Бражелона: поражение в правах рода, возможно и лишение домена… нет, лучше не задумываться о таком исходе. Вот когда ему остро не хватает гасконской изобретательности! Д’Артаньян – вот человек, с которым он может говорить на эту тему. Дай Бог, капитан завтра окажется на своем месте при короле.
Решение повидаться с другом пришло совсем не спонтанно: каждый свой визит в Париж граф старался посвятить встрече с друзьями. Без мушкетеров ему там было скучно, при том, что знакомых у него было достаточно. Арамис сидел в Бретани, в своем епископстве, всецело занятый делами в недавно полученном диоцезе, Портос, если собирался в Париж, заранее предупреждал письмом и подробно объяснял, по какому делу решил навестить столицу. С д’Артаньяном было сложнее: он, если не бывал в разъездах по делам службы, то неотступно находился при короле. Разговор же с ним нужен был наедине и без помех.
По приезде, получив приглашение на аудиенцию, о которой Атос хлопотал, он рассчитывал, что Рауль проведет его к д’Артаньяну, но вышло иначе: Бражелона забросали письмами и граф решил действовать сам. От короля он вышел в состоянии растерянности, что, бывало с ним не часто: если бы не Рауль и страх за него, Атос сразу ушел бы домой, но отказ короля в просьбе о немедленной женитьбе привел Рауля в недоумение, а обещание короля лично переговорить с ним на утреннем приеме, держало в беспокойстве не только виконта, но и его отца.
Итак, Атос отправился на поиски д’Артаньяна и нашел друга на месте, в личном кабинете рядом с королевскими покоями. Дежурный мушкетер, завидев графа и зная его как одного из ближайших друзей капитана, тут же доложил о его визите. И вот теперь Атос сидел перед д’Артаньяном в затруднении, не зная, как начать этот тягостный для него разговор.
– Атос, что-то случилось? На вас лица нет! – забеспокоился чуткий товарищ. – Вы очень бледны!
– Д’Артаньян, я заранее прошу прощения, что касаюсь того, о чем мы с вами старались никогда не упоминать, но вчера я узнал от Рауля, что господин де Вард, стремясь вызвать виконта на дуэль, упрекнул его в том, что он… – Атос глубоко вздохнул, – что он не знает имени своей матери. Более того, он заявил, что в свете судачат о его сомнительном происхождении. Рауль признался в этом только под моим давлением. Я рассчитывал просить у его величества разрешения скрестить шпагу с оскорбителем, но, после отказа короля на брак виконта, не решился говорить с ним о таком ходатайстве.
Атос опустил глаза, и д’Артаньян увидел, как усталость все явственнее проступает во всем облике графа. “Догадывается ли Атос, что я давно уже понял, кто эта женщина? – думал в это время капитан. – Верно, мы никогда не говорили с ним о таких вещах, но я был в Париже, когда он сидел в Блуа, и я многое успел заметить. Знал бы этот щенок де Вард, насколько знатен наш виконт, он никогда бы не посмел заикнуться о его происхождении”.
– И вот теперь я пришел к вам за советом, мой друг, – заговорил вновь, после недолгого молчания, граф. – Пришел, потому что знаю вас, как человека чести и как человека, который лучше меня осведомлен о всех придворных ухищрениях, и о мере подлости всех этих светских хлыщей. В первый раз в жизни, д’Артаньян, я не знаю, как поступить. Но я твердо знаю, что такое оскорбление я спустить обидчику не в силах. Как заставить молчать де Варда, не подставив при этом Бражелона?
– Вы хотите драться сами, Атос? Это невозможно! – мушкетер покачал головой.
– У меня нет другого выхода, д’Артаньян: я должен опередить Рауля.
– А если де Вард сумеет вас ранить, Атос? Я не говорю: убьет, этого не случится ни при каких обстоятельствах. Но ранить он вас может, и это, совершенно точно, заставит Бражелона продолжить дуэль. Атос, милый мой, я знаю короля лучше вас: он горд, упрям и злопамятен. К тому же, он хочет быть королем, и он им понемногу становится. Никто и ничто не должно мешать ему проявлять свою волю. Этот юноша проницателен не по годам, но он не простит того, кто пренебрегает его властью. К, тому же, он хорошо, слишком хорошо помнит Фронду. Незачем ему знать, что вы были не на стороне Мазарини в том противостоянии. Король взялся укрощать старую знать, и он не отступит. Но вот у меня появилась мысль, Атос. Де Вард, видимо, считает себя образцом чести и добродетели, а меня он зачислил в свои враги на основании того, что я обошел его отца в истории…
– С подвесками? – Атос с надеждой, невольно улыбаясь, посмотрел на д’Артаньяна.
– Это – не наша тайна, ею я бы не посмел воспользоваться. Нет, мой дорогой, есть история куда пикантнее. Ею мы и воспользуемся. Только, Атос, уж простите, но придется, не к ночи, помянуть вашу бывшую супругу.
– Что вы имеете в виду? – невольно опять побледнел граф.
– Нет, не вашу печальную историю, и не Армантьер: я говорю о том, как совершил подмену.
– Д’Артаньян, я не желаю пользоваться этой историей, чтобы разрешить этот конфликт: я не позволю, чтобы прилюдно говорили об этом поступке!
– Эх, Атос, Атос, – вздохнул капитан, – неужто вы верите, что де Вард постесняется или побоится трепать мое имя? Его душит злоба, он завистлив, а такие люди не побрезгуют ничем, чтобы добиться своей цели. Но мы сделаем иначе, мы соберем у меня людей истинной чести, и они будут судить, сравнивая прошлое и будущее. Вот увидите, я рассчитаюсь с этим мальчишкой не хуже, чем рассчитался с его отцом. Если этот щенок считает меня, старого солдата, своим врагом, то он получит от меня трепку по его же правилам.
– Я не понимаю вас, д’Артаньян, но верю в ваш изобретательный ум.
– Вот и прекрасно, милый мой. Я хочу, чтобы вы вернулись к родным пенатам со спокойной душой и с уверенностью, что больше никто не посмеет упрекать Рауля и сомневаться в вашей честности.
Атос с печальной улыбкой смотрел, как его старый товарищ, исполнившись молодого задора, машинально подкручивает усы. Он все же не был уверен в успехе задуманного мушкетером.
***
Домой, в Блуа, граф де Ла Фер с верным Гримо возвращались куда медленнее, чем они мчались в Париж. Гримо только поглядывал на хозяина: тот ушел в себя, иногда, правда, словно очнувшись, оглядывал окрестности, и Гримо понимал, что Атос все же следит за дорогой. Они часто оказывались вдвоем на пустынном тракте, но беспокойства по этому поводу не испытывали: дорога здесь была безопасна, трактиры не были редкостью, а по сторонам лежали маленькие городки и деревни. Без еды и без ночлега остаться им не грозило, они часто ездили по этому маршруту, останавливаясь в одних и тех же, давно приглянувшихся гостиницах, где их уже знали. Ближе к вечеру они заночевали в одном из таких знакомых постоялых дворов, где гарантировано можно было получить неплохой ужин, чистую постель, и быть уверенным, что к тебе не подселят постояльца.
Теперь ничто не отвлекало графа от невеселых мыслей. Атос был так уверен, что сын слушается его в важных вопросах, что упустил одно важное обстоятельство, некогда и его самого заставившее пренебречь всеми условностями своего сословия: имя этого обстоятельства было – любовь. А ведь он предчувствовал, что страсть окажется гибельной в жизни сына! И теперь предчувствия начинали сбываться.
Сплетни по поводу рождения виконта могут серьезно повредить его карьере, помешать планам самого графа найти ему достойную невесту. Ведь для родителей невесты совсем не безразлично, что будут говорить в свете о матери виконта, которую скрывают не столько ради ее чести, сколь из страха, что станет известно, что она, возможно, из самых низов.
Атос начал понимать, что он со своими матримониальными планами смотрел на женитьбу сына только со своей колокольни. И даже король дал ему понять, что для карьеры Бражелона лучше ему пока оставаться холостым. Пусть проявит себя не только как храбрец и отличный воин, но надо ему дать возможность карьерного роста. Семья и дети только свяжут его по рукам и ногам. Пусть воюет во славу Франции и короля и, если судьба будет по-прежнему благосклонна к виконту, он сумеет сам заслужить у короля те почести, которые придворные получают за счет лести и интриг. Рауль прямодушен, честен и обладает чувством долга: все то, что сумеет оценить его величество. Сам же Атос больше ничем не может помочь сыну: к сожалению, все связи его остались в прошлом. Даже почтенная герцогиня, захоти она помочь сыну, не обладает уже ни нужным влиянием, ни достаточными средствами, чтобы купить патент для виконта. Поговаривают, что мадам в Париже, но встречаться с герцогиней Атос не намерен.
Дома графа ждало письмо, написанное знакомым крупным почерком.
«Только вспомнил, а она уже тут как тут, – подумал Атос с досадой. – Что она задумала на этот раз?»
Письмо было выдержано в обычном духе герцогини: вежливое, почти дружеское, с легкими намеками. Под конец она выразила желание встретиться и, как бы между прочим интересовалась, не знает ли граф, где можно найти Арамиса, с которым бы она желала повидаться ради воспоминаний о прекрасных днях молодости.
Граф с досадой смял письмо, не испытывая ни малейшего желания отвечать, но вошедший на звонок Шарло доложил, что письмо прибыло с посыльным, и он ждет уже несколько часов, потому что ему велено без ответа не возвращаться.
Пришлось сесть за письмо, и это оказалось делом непростым. Раза три он рвал написанное, вскакивал, ходил по кабинету, чтобы успокоиться, пока не признался самому себе, что герцогиня де Шеврез одним своим появлением способна нарушить его покой. Наконец он сел, взял в руки перо, и ответ написался сам собой: вежливый, ничего не значащий, от которого веяло холодом. Постскриптумом граф написал то главное, из-за чего герцогиня обратилась к нему: он не имеет представления, где может находиться Арамис, адреса его он не знает, и последние несколько лет связи с ним не имеет.
Письмо он запечатал и вручил курьеру. Одного взгляда на посыльного было достаточно, чтобы понять, что этот человек не из людей герцогини: скорее всего, какой-то бедняга из Блуа, которому мадам пообещала хорошо заплатить, если он исполнит поручение. Судя по тому, как робел парень в присутствии графа, он явно не привык к общению со знатью. А то, что герцогиня использовала для этого постороннего человека, говорило и о том, что она сама неподалеку.
– Езжай, вот ответ, которого так ждет твоя госпожа, – граф протянул посыльному письмо. – Далеко тебе добираться? – как бы между прочим спросил он.
– Госпожа ждет в Блуа, – ответил простодушный парень, которого не предупредили, что он должен об этом молчать.
– Тебе дали поесть?
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, и я и моя лошадь славно отдохнули, – с поклоном парень отступил к дверям, прижимая письмо к груди.
– Вот тебе за труды, – граф протянул ему золотой. – Наведайся ко мне на той неделе, думаю, тебе найдется работа в замке.
Атос посмотрел вслед ушедшему долгим взглядом: он не ошибся, этот человек – случаен для герцогини. Гримо наведет о нем справки за эти дни и, если на него можно положиться, для него найдется дело получше, чем передавать письма от заезжих дам.
И вот теперь граф по-настоящему ощутил, как же он устал. Будущее, которое казалось ему определенным, виделось теперь размытым горизонтом. Атос понял, что полоса удач прошла, и с воцарением короля Людовика XIV время вельмож кануло в Лету. Дело, которое начал Ришелье, и которое так возмущало его и его друзей в молодости, близилось к завершению. Наступало время де Вардов и Лорренов, и в этом времени он не видел места ни для себя, ни для Бражелона.
Но как сказать об этом Раулю, он, увы, не знал.