Поездка за город
Я стояла на дороге и, не отрываясь, смотрела на автоматические ворота и высокий кирпичный забор. Джинсы, ветровка, короткие седые волосы покрашены в цвет, подвернувшийся под руку. Кажется, на упаковке значилось “Мокко”.
Чувства переполняли меня! Любовь, удивление, скорбь. “Как на кладбище” подумала я.
Конечно, было бы наивным думать, что за столько лет, перевернувших российскую жизнь, здесь сохранится то, что было встарь. Начать с того, что жена бывшего хозяина домика три окошечка, в котором прошли мои летние годы, не задумываясь, продала его. Зачем он ей? У неё на другом конце деревни ещё один, свой, родовой. Ритка мне никогда не нравилась, её хитрый прищур, жирные прилизанные волосы. Когда же я узнала, что она ложится с мужем в постель с условием, что утром, перед уходом на работу, он положит под подушку червонец, то и совсем утвердилась во мнении, что она – гадина. Впрочем, Ритка это совсем не то, о чём я хотела бы рассказать. Какое мне до неё дело.
Но не успела я вспомнить о своём сокровенном, как заметила, что от разлившейся реки, перегороженной плотиной, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, поднималась пожилая женщина. Как она похожа на соседку, которая жила через один дом от нашего. “Неужели Полина? Не может быть! Это сколько же ей лет?”. Я попыталась подсчитать, но тут же сбилась со счёта. Когда Полина поравнялась со мной, я, как обычно при встрече со старыми знакомыми, засмущалась и мне показалось, что ошиблась. Правда, поздоровалась.
- Здравствуйте, - оглядывая меня и будто пытаясь узнать кого-то, хрипловатым и, как мне показалось, недовольным голосом ответила женщина, прошла мимо и, стоя перед калиткой, открыла сумку. Очевидно искала ключ.
“Теперь и калитки запирают. Ну, и времена” удивилась я и опять посмотрела на автоматические ворота и высокий кирпичный забор. Только сейчас обратила внимание, что за ним пряталось сразу два участка. «76» и «78». Дом же Полины, по-прежнему, носил номер «74» и годы ничуть не изменили его. Всё такой же тёмный, обшитый состарившимися коричневыми досками. Как он нелеп среди богатых, можно даже сказать, роскошных особняков.
- Полина! – окликнула я.
- Какая я тебе Полина. Я Катя. Её дочь. А ты?
Я подошла ближе.
Придерживая калитку, и будто бы подобрев, она продолжила, назвав моё детское имя:
- Нонка что ли? Да, ты заходи, протрепимся. А дом, где вы снимали, Ритка давно продала, почти сразу, как дядя Толя утонул.
– Это что же тут у вас? Неужели все так разбогатели? - ¬¬повернув голову в сторону коттеджей и особняков.
- Все да не все. У нас теперь знаешь какие здесь цены. Нулей не сосчитать. Продали. А кто не хотел продавать, сожгли. Сама удивляюсь, как уцелела. Правда, участок почти весь отобрали. Оставили четыре сотки. Да, ты заходи. Чего на дороге-то стоять.
- Зайду, зайду. Чуть позже. Ты калитку не запирай. Прогуляюсь.
- Прогуляйся. Только кроме заборов да трассы ничего не увидишь. Да ещё таджики. Кто строит, кто присматривает. Хозяева или в Москве, или за бугром. А ты сама-то в Москве? – внимательно оглядывая меня, будто пытаясь определить уровень моего благополучия, - На машине или как?
- В Москве пока, правда, уже не в центре. На автобусе. Ладно, Кать, пройдусь.
Как давно я мечтала приехать в места, некогда так любимые мной. Но муж твердил «Никогда не возвращайся в прежние места». Сегодня я не удержалась и вместо того, чтобы пойти в близлежащий парк, отправилась, куда рвалась душа.
Я шла и, не узнавая, удивлялась, если же взгляд наталкивался на что-то хоть отдалённо напоминавшее прошлое, улыбалась и, не закрывая глаз, видела что-то из прошлой жизни. Дошла до моста, соединявшего разорванную автобаном деревенскую улицу. Опираясь на перила, посмотрела вниз на проносившиеся внизу машины. Оглушило. Посмотрела налево, в сторону Москвы. Вместо лесов хищными зубьями торчали многоэтажки, справа, где когда-то после кино или танцев гурьбой гуляли по полевой дороге, блестел зеркалами автосалон.
Пройдя дальше, увидела мастерскую, где был слесарный цех. Помнится, в полёте с крутой горы, я так покорёжила велосипед, что пришлось просить мастеров, чтоб выточили новую втулку. Сюда бегали звонить по телефону в Москву, если что-то вдруг случалось, иногда пускали.
“Надо же, уцелела”. Но окна забиты, грязно намалёваны граффити.
Повернула назад, к Кате. А она уже стояла у калитки под тусклым одиноким фонарём. Подумалось, как жаль, что осенью так рано темнеет и что пора домой, к Кате не пойду, через лес одной страшно. Надо было бы пораньше приехать.
- Заходи! – односложно пригласила Катя, удерживая калитку.
- Нет, спасибо, домой поеду, поздно уже.
- Не отпущу, в кое веки человека увидела, а ты домой. У меня останешься.
Я подчинилась, благо, чтобы позвонить, не надо бежать в слесарку.
Поднялись по ступенькам, зашли на терраску, в сени. Мне казалось, что могу идти с закрытыми глазами. Здесь всё было также, как в доме дяди Толи, как когда-то у всех в этой деревне. У входа слева, рядом с окном – хозяйственный стол, когда-то покрашенный белой масляной краской, печь, раньше у всех здесь стояла русская, теперь – голландка, за дверью в комнату –ещё голландка, под иконами стол, справа за голландкой кровать. И кисловатый запах, то ли самогона, то ли солёных огурцов.
Пока я прогуливалась по деревенской улице, Катя накрыла на стол в комнате. И опять я удивилась: тарелки, чашки со скромным синим ободком, алюминиевые вилки, ложки. Варёная картошка в середине стола. “Уж, не во сне ли я?”
Катя вышла, а я не могла насмотреться на эту устаревшую жизнь, мне хотелось перекреститься на иконы, но почему-то в тайне, чтоб Катя не увидела, уже щепотью сложила пальцы, но она вошла, неся перед собой современный электрочайник от Брауна.
– Жаль, выпить нечего, я не гоню, - сказала Катя, поставила чайник и перекрестилась. – Я теперь в храм хожу, хорошо! А ты?
Катя села только после того, как перекрестилась и прочитала «Отче наш”.
– Какая всё-таки сука эта Ритка. Всё на себя переписала. А дядю Толю она отравила. Видели, как он из дома побежал к реке. Там его вывернуло, он упал. Скорая сказала, что утонул. А ты-то замуж за кого вышла? Я помню ты всё с чёрненьким ходила, чудно так на расстоянии, по пионерски. А потом к тебе беленький приезжал.
– За беленького. Я Катя ещё пройдусь. Ладно?
От реки поднимался туман, как в ту ночь, когда мы с Игорем, раздвигая мглу, плыли туда, за излучину холодной каменки, впадающей в озеро. Вдруг со стороны деревни раздался голос деда, выкрикивающего моё имя. Игорь поднял вёсла, чтобы погасить плеск волн и приложил палец к губам: не отвечай. Позже, почти под утро, когда мы причалили, дед по-прежнему метался по берегу. Взгляд его был бешеный, брови подняты в гневном упрёке.
– Что вы так переживаете? – удивился Игорь. –Она же не одна была.
– Вот именно! – ответил дед и, не глядя на нас, повернулся и пошёл к дому.
Но замуж я за него не вышла. Да, он особенно и не настаивал. Но, если бы и настаивал, всё равно бы не вышла. А вот беленький…
Когда я подошла к Катиному дому, у забора стоял, мигая в темноте фарами, логан. Открыла дверку и села на переднее сиденье рядом с мужем. Машина развернулась и я, оглянувшись, увидела автоматические ворота и высокий кирпичный забор.