– Да.
– Привет, Никита.
– Привет, Лена.
– Удобно говорить?
– Удобно.
– Мне нужна твоя помощь, не переживай, не материальная в этот раз.
– Что случилось?
– Паршиво чувствую себя, Гусев.
– Чего бы? Уж не больна ли?
– Нет.
– Ну, говори, говори.
– Надя вернулась?
– В Новосибирске.
– Всё плохо?
– Пока да. Тёща в реанимации, тесть в обычном отделении, но тоже под кислородом.
– Ясно. Теперь только и разговоров, что о ковиде. И как Надя?
– Переживает, разумеется.
– Гусь, отчего люди так дорожат жизнью?
– А ты жизнью не дорожишь?
– Не слишком... Ладно, ты на работе?
– Дома.
– Слушай, хочу сменить состояние. Кардинально. Составь компанию? Алё, чего молчишь?
– Приезжай.
– К тебе?
– Да.
– Через час, полтора.
– Хорошо.
Он выключил компьютер и, пробарабанив по столу что-то ритмичное, встал со стула. «Вот откуда я знал, что она позвонит? Чувствовал, позвонит и предложит встретиться».
– Привет, Надюш.
– Привет.
– Что сказал врач?
– Ничего не сказал. Не берёт трубку. Отцу лучше, созванивалась с медсестрой. Знал бы ты, как я хочу домой.
– Что собираешься делать?
– Будто у меня есть выбор.
– Подумай, может стоит хоть не надолго вернуться домой? Всё равно ты не можешь им помочь. Сколько они ещё пролежат в больнице? Месяц? Больше?
– Нет, Никита, исключено. Мама в коме, а я полечу домой? Поживи один. Ты ведь мечтал об этом.
– Ерунда.
– Ерунда?
– Конечно.
– Тогда прилетай на выходные ко мне?
– Надь, четыре тысячи километров, да и…
– Ладно. Это я так… болтовня. Всё. До завтра.
– Не обижайся. Если я прилечу, чем я смогу быть полезен?
– Мне не польза нужна.
– Надюш, я же работаю, я…
– Ладно, ладно. Я поняла.
– Не обижайся.
– Не обижаюсь.
– До завтра?
– До завтра.
***
– Новое приобретение? – Лена посмотрела на картину.
– Недавнее.
– Современное искусство?
– Вроде того.
– Что здесь изображено?
– Какая разница, просто смотри и прислушивайся к своим чувствам.
– Что я должна чувствовать?
– Что угодно: счастье, печаль, разочарование, наслаждение, всё зависит лишь от твоего воображения.
– Хм.
– Виски?
– У меня тяжёлое похмелье от виски, а я хочу минимальных потерь на завтра, поэтому буду пить водку. Есть водка?
– Водка, Ленка, – кровь сатаны.
– Гусь, неужели ты читаешь Чехова?
– Почитываю. Нет водки. Есть ещё вино и коньяк.
– Почему не сказал? Ты же знаешь, когда я хочу наебениться, я пью водку.
– Ленка, ты филолог, а материшься, как…
– Имею право на хобби. Знаешь, филологи говорят: если в русском языке мат заменить смайликами, наш язык из самого могучего превратится в самый весёлый. Ладно, виски так виски. Вот, приготовила специально для тебя: свиной язык, тушёная говядина с луком.
– Врёшь, у тебя не было времени.
– Вру. Времени действительно не было. Купила по дороге.
– За встречу? Сколько мы с тобой не виделись?
– Почти месяц. Я не успела по тебе соскучиться, но ты, Никита, – идеальный собутыльник, а потому без тебя не обойтись.
– Тост за меня?
– Исключительно, как за собутыльника.
– Как мужчина я уже не стою внимания?
– Никитос, сегодня ты нужен мне не для этого. Дорогая вещь?
– Хорошие картины стоят дёшево.
– Она дешёвая?
– Хорошая.
– Объясни мне дуре, почему хорошие картины стоят дёшево? Нет, правда, любопытно.
– Художник не ставший брендом почти ничего не стоит. По этой причине почти все художники никогда не будут стоить дорого, но среди них есть хорошие.
– И как ты понимаешь: плох художник или хорош?
– Субъективно.
– Надеешься на свой вкус?
– Исключительно.
– А мнение галеристов?
– Я покупаю работы у авторов.
– Экономишь?
– Не только. Для меня важно общаться с художниками.
– Да? Помнишь Виталика, псевдоним у него был, Брен что ли?
– Помню. По-моему, он давно живёт в Москве?
– Да. Ещё до Москвы, лет десять назад, у него была мастерская на… как этот завод, не помню…
– Я понял. И?
– Пару раз я позировала ему обнажённой.
– Да? Интересно. Мне ты об этом не говорила.
– Да, неважно. Написал какую-то херню. Говорю: «Я похожа на зелёную лягушку». А он мне: «Оставим реалистическую живопись людям без воображения». Почти Пруст. Ну и дальше: разговоры, стихи, вино, всё по схеме. Вроде не глупый, не страшный, но что-то было в нём отталкивающее.
– Чем кончилось?
– Ничем. Всё думала, как ему вежливо отказать. Но отказывать не пришлось. Видимо равнодушие моё его смутило. Отстранился, сказал, что много выпил. Стал извиняться. Больше я его не видела.
– С тех пор ты не любишь живопись?
– Живопись я люблю, но я, видимо, примитивна, люблю красивую живопись, я даже Шишкина люблю, хотя знаю, что в этом не следует признаваться.
– Не стесняйся, твоя любовь, как минимум оригинальна.
– Только без сарказма, Никита. Я знаю, что в живописи мой вкус архаичен, но я не могу понять, что ты увидел в этой картине? Ещё и купил её?
– Возможно, у тебя действительно нет воображения? И тебе нужна ясность?
– Ясность? Я смотрю на эту картину и не вижу в ней ничего кроме хаоса. В чём её ценность? Я от тебя не отстану, Гусь. Всё же в живописи должно быть хоть какое-то мастерство?
– Оно здесь есть. Но мастерство без воображения – ремесло. А здесь есть и мастерство и воображение. И самое важное, что есть в этой картине – это энергия. Понимаешь, большинство художников балансируют на грани недостатка таланта и полного его отсутствия, и при этом могут быть вполне успешны. Это – мастера. Художнику помимо мастерства нужны эмоции, воображение и энергия. Это – главное! Импотент никогда не напишет хорошую картину. В нём нет энергии. Включи воображение, ведь хаос – первоначальное состояние мира, из хаоса может возникнуть всё что угодно. Если долго смотреть на эту картину, можно услышать музыку, услышать звук каждой краски. Чёрный звучит как контрабас, синий как виолончель, фиолетовые – это альты, розовые – скрипки.
– Красиво, Гусь, но, по-моему, то, что ты говоришь – художественный свист. Ты придаёшь искусству оттенок сектантства. Искусство для избранных, запретное царство высоколобых воображал. Говоря, что мне не хватает воображения, ты как бы снисходительно гладишь меня по головке, мол, прости, Ленка, сложное искусство не для тебя. Люби Шишкина и не стесняйся в этом признаваться. Другими словами, сиди там где привычно, а значит и безопасно, где нет ничего нового, необычного, непонятного, того что может тебя испугать. Будто моё воображение организовано не достаточно тонко, чтобы понять эту херню. Ну, извини, я действительно не способна в этой мазне разглядеть прекрасный мир. Мне важно эстетическое удовольствие, Гусь, ведь это так просто, всего лишь получить кайф, восхититься тем, что сделано искусно.
– Ленка, а может всё несколько проще? Может всё, что ты говоришь это обида за невозможность понять увиденное? Что может быть проще сравнения непонятного с мазнёй?
– Вот опять. Обида за невозможность понять увиденное. Будто речь о теореме четырёх цветов, блять… Я не набрасываюсь с кулаками на художника и его картину за то, что она выглядит для меня непривычно и непонятно! Нет! Что в этой картине непонятного и непривычного? Она именно понятна, именно привычна, как понятны и привычны – грязные пятна на асфальте.
– Слушай, мы напрасно спорим. Что для одного истина, для другого – бред.
– Хорошо. Я тебя поняла, аргументов нет, поэтому спор напрасен. Ну, тогда наливай. Кстати, Никита, сколько у тебя картин?
– Около ста.
– Где ты их хранишь?
– Часть висит на стенах, ты их видела в прошлый раз. Остальные в мансарде.
– Мансарда… Помнится, по плану там должна была быть биллиардная и комнаты для гостей?
– С некоторых пор всё пошло не по плану.
– Помнишь, как долго мы выбирали проект?
– Конечно.
– Теперь у тебя большой дом, подземный гараж с двумя автомобилями, а я до сих пор езжу в автобусе.
– Это твой выбор.
– Да, разумеется. Ты, может быть, подумал, я завидую твоему дому, который мог бы быть нашим? Или твоей коллекции картин? Ничего подобного.
– Правильно, зависть горькое чувство.
– Не беси меня, Никита. Не говори со мной свысока. Ты – сноб. И страстишку – коллекционирование, завёл только для того чтобы выделиться, хоть чем-то отличаться от других. Ведь, по сути, ты – рядовой предприниматель.
– Ленка, разве нельзя бескорыстно любить живопись?
– Не смеши. Что ты вообще любил бескорыстно?
– Тебя…
– Опять?
– А что ты хотела от меня услышать?
– Чтобы ты честно признался, да, я собираю картины, чтобы казаться значительнее.
– Быть значительнее.
– Нет – именно казаться. Ладно… Кстати, мне любопытно, как ты их выбираешь?
– Очень просто, покупаю работы, с которыми мне хочется бок о бок прожить какое-то количество времени.
– А что потом?
– Потом я перестаю их замечать и покупаю другие.
– Что-то похожее у меня происходит с людьми.
– Именно. Кто станет новой жертвой? Цель намечена?
– Нет, Гусь, я выдохлась. Тридцать семь лет. Усталость. Лень. Скука. Да и зачем опылять увядающие цветы? Что ты на меня так смотришь?
– Как?
– Не знаю. Пытаюсь понять. Что ты сейчас ко мне чувствуешь, Никита?
– Ничего.
– Это не правда. Ты меня всё ещё любишь?
– Я тебя ненавижу.
– Ха… За ненависть ко мне, ты будешь мучиться в аду.
– Ада нет.
– Ад есть. Всё же стоило выйти за тебя замуж. Надо было не отказывать тебе тогда, ещё двадцать лет назад. Ты бы убедился – ад существует. Был бы бедным и несчастным. Ты знаешь, как устроен ад по Сартру?
– Я не читал Сартра.
– Ад по Сартру – это отель без выхода. Никаких чертей, костров, сковородок. В нём слегка жарко. Нескольких грешников коридорный проводит в номер без окон и зеркал. Они интересуются друг у друга о причине, по которой попали в ад, но никто из них не говорит правду. Они это понимают.
– В чём же ад?
– Пытка взаимной ложью, пытка друг другом. И длиться она будет вечно.
– Пытка друг другом – это действительно страшно.
– Ты ещё помнишь, как сделал мне предложение?
– Я делал это дважды.
– Я о первом предложении. Ты был трогателен в тот вечер. Но… в тоже время – глуп и смешон. Гусь, как тебе пришло в голову сделать мне предложение на выпускном вечере?
– Ленка, какая разница, где делать предложение?
– Ты помнишь, мы танцевали, а я не могла сдержать смех. Я видела, ты был готов заплакать от обиды.
– Иди на хер.
– Да, Никитос, в тебе всегда чувствовалось что-то ущербное.
– Да? Ну конечно… Тебе было с кем сравнивать.
– Не без этого. Давай отвлечёмся на выпивку.
– Может, сбавим темп?
– Прекрати, Гусь, темп нужно только наращивать.
– Ты пьёшь так же жадно, как читаешь книги.
– С той разницей, что книги я читаю чаще.
– Ты обладаешь редким для женщины качеством.
– Каким?
– Никогда не пьёшь меньше, чем хочешь.
– Не волнуйся, Никита, я всё ещё на той счастливой стадии алкоголизма, когда наслаждение выше страдания. Я ещё в форме. Сопьюсь я не скоро. Не скоро, я тебе обещаю. Когда меня выгонят из университета, я устроюсь кондуктором. Когда-то победительница университетского конкурса красоты, располневшая, со следами алкогольной деградации – кондуктор. Каково? Кстати, ты не заметил, что кондукторами работают странные люди?
– Я не езжу в автобусах.
– Да, точно. Мне кажется, если среди кондукторов провести конкурс неудачников, проигравших не будет. Все кондукторы неудачники.
– Личное наблюдение?
– Да. Например, кондуктор подаёт билет, если она или он суёт его пассажирам в руку, как в стакан, нетерпеливо, не смотря в лицо, – эти обозлены своими неудачами, срываются на пассажирах, толкаются, хамят.
– Ты и сама не прочь нахамить.
– Гусь, моё хамство, обусловлено не неудачами, оно не приобретённое, оно врождённое, природное. Я же родилась в интеллигентной семье. Моё хамство – хамство интеллигентного человека.
– Сказать мне – ты глуп и смешон – это интеллигентно?
– Я так сказала?
– Только что.
– Не обижайся, Гусь, я ведь не со зла это сказала, я на самом деле так думаю.
– Спасибо за искренность.
– В тебе, Никита, так много скрытых комплексов, что ты практически никогда не ведёшь себя естественно. И это бросается в глаза. Ты действительно часто выглядишь смешным. Попробуй быть естественным. Смирись, плюнь на свой немужественный вид, на не…
– Ленка, почему тебе так нравится меня унижать? Знаешь, мне порой кажется, что ты мне за что-то мстишь.
– Нет, мне всего лишь хочется тебя разозлить.
– Зачем?
– Когда мужчина злится, он становится способным на поступки.
– Каких поступков ты ещё ждёшь от меня?
– Действительно… Никита, а скажи мне что-нибудь неприятное.
– Зачем?
– Не спрашивай зачем. Оскорби меня.
– Слушай, иди-ка ты…
– Поверь, я заслуживаю оскорблений. Самых отвратительных.
– Может тебе не стоит сегодня пить?
– Нет, как раз стоит. Скажи мне, Никита, что с тобой не так? Почему ты всегда мне потакаешь?
– Разве?
– Ну, конечно же.
– Ты ошибаешься.
– Ошибаюсь?
– Да. Ты только что просила тебя оскорбить, я этого не сделал.
– Достижение… Сейчас я вспомню какой-нибудь пример. Помнишь, лет двенадцать назад, когда мы в очередной раз мы были вместе, – она изобразила пальцами кавычки, – мы были в гостях у Синицкого, по-моему, это был старый новый год. Большая была компания. Ты помнишь?
– Да, я помню.
– А Артёма ты помнишь? Он поцеловал меня за столом при всех, но ты как будто и не заметил.
– Я заметил.
– Я же сказала – будто не заметил. Ну, хорошо. Потом Артём собрался уходить, и я вышла из-за стола его проводить, помнишь?
– Конечно, я помню. Прекрасно помню. Тебя долго не было, я вышел в прихожую, но и там тебя не было. А в ванной горел свет. Я подошёл к двери и постучал. Но ты не открыла. Я продолжил стучать. Дверь открыл Артём, и сказал: «Никит, извини», снял с вешалки куртку и вышел в подъезд. А ты сидела на краю ванной и поправляла колготки.
– Да.
– И что?
– Как что?! Ты же ничего не сделал.
– А что я должен был сделать?
– Но как-то ты должен был прореагировать? Ударить Артёма, или ударить меня! Но ты ничего не сделал. Что с тобой не так?
– Ты же знаешь, я умею себя контролировать.
– Вот это и херово, Никита. Ты совершенно не способен на поступок. Даже пустяковый.
– Послушай, не сделать глупость, это тоже поступок. А потом… знаешь, ты была необыкновенно красива. Я запомнил. Растрёпанные волосы. Смазанная тушь. И колготки ты поправляла демонстративно, гладя мне в глаза. С вызовом глядя. Ты мне очень нравилась в тот момент.
– Идиот.
– Я был бы идиотом, если б устроил драку. Да и разве это было впервые?
– При тебе и гостях закрыться в ванной с чужим мужиком?
– Помнится, ты говорила, что чужих мужчин не бывает.
– И всё же?
– Никто кроме меня тогда этого не увидел.
– А как ты думаешь, что подумал о тебе Артём?
– Послушай, если бы я переживал от того, что другие думают обо мне, я бы жить не смог. Ты столько раз демонстративно изменяла мне, уходила от меня… Я привык. Мне интересно другое: почему ты ко мне возвращалась?
– Мне это тоже интересно.
– Ты настолько себя не понимаешь?
– Есть то, в чём я не хочу сознаваться даже себе.
– А ты попробуй.
– Попробовать?
– Да.
– Я увлекалась, но в какой-то момент понимала, что…
– Что понимала?
– В общем…
– Что?
– Ты… важнее моих увлечений.
– Именно важнее?
– Именно.
– Никогда ты не признавалась мне в чувствах, разве говорила, что ненавидишь меня.
– Это не так, и ты это знаешь. Поступки важнее слов.
– Поступки? Хочешь правду? Когда ты исчезла четыре года назад, я будто провалился в яму, тёмную, грязную. Я не понимал, как мне жить, что делать. Боль и отчаяние, это всё что я тогда чувствовал. И так продолжалось долго. Я не мог смириться с тем, что не могу тебе позвонить, что тебя больше нет в социальных сетях. Я измучил твою мать, пытаясь узнать где ты. Я стоял на коленях у неё в прихожей, и ничего… «Я знаю только, что с ней всё в порядке, больше я ничего тебе сказать не могу». Я просил дать твой контакт. Но она отказала мне наотрез. Я дошёл до угроз.
– Трудно поверить в угрозы такого телёнка как ты.
– Лучше быть телёнком, чем змеёй разоряющей гнёзда!
– Так себе метафора, Никитос.
– Тебе смешно?
– Это нервное.
– Тяжело жить и непрерывно чувствовать боль. Хорошо, что тебе это незнакомо.
– Думаешь? Никита, природа мудра. Долго жить в таком состоянии невозможно.
– Да, именно. В какой-то момент я перестал чувствовать боль. Я не перестал о тебе думать, но думая уже не чувствовал боли. Я достроил этот дом. Женился. Но ты появилась опять.
– Ты жалеешь об этом?
– Позвонила, как ни в чём не бывало: «Гусь, ты ещё не бросил пить?»
– Что необычного в этом вопросе?
– Действительно… Через четыре года неизвестности…
– Никита, прошло два месяца, как я вернулась. А мы встречаемся с тобой лишь третий раз. И всегда по моей инициативе. Ты меня избегаешь?
– Знаешь, Ленка, иногда мне хочется тебя придушить. Чтобы ты действительно исчезла навсегда.
– Так нет же препятствий, Никита.
Он встал из-за стола и отошёл к окну. С минуту молчали. Она подошла к нему, обняла сзади за плечи:
– Всё, Никита, всё. Успокоились. Я виновата. Ты хочешь, чтобы я ещё раз попросила у тебя прощения?
– Нет.
Он почувствовал, что она обнимает его нежно, и щекой прижалась к плечу. Почувствовал спиной её грудь, и через футболку – её горячее дыхание. Он, сдерживая желание развернуться к ней, обнять, спросил:
– Скажи, что случилось тогда, почему ты сбежала?
– Ну, сбежала и сбежала. – Она мгновенно отстранилась от него. – Посчитала, что так будет правильно.
– Но почему правильно?
– Никита, я не хочу об этом говорить.
– Я хочу знать!
– Не заставляй меня врать.
– Как ты не понимаешь, незнание меня мучает. Ведь всё было хорошо. Так?
– Так… Или не так… Не знаю.
– Не знаешь? Но ты согласилась выйти за меня замуж! Мы начали строить этот дом.
– Ну, знаешь…
– Хорошо. Послушай, всё уже случилось. Расскажи мне и я успокоюсь, забуду всё это, наконец.
– А если не забудешь? Станешь мучить меня упрёками?
– Обещаю, не будет упрёков.
– Нет, Никита.
– Ладно. Давай выпьем.
– Надеешься, я напьюсь и всё расскажу?
– Да. Напою тебя до беспамятства. Всё расскажешь.
– Только не усни. Ты же любишь заснуть, когда выпьешь.
– Выдержу. Скажи мне только, где ты была эти годы? Лишь скажи, где была.
– Да что с тобой? Почему для тебя это так важно?
– Важно, очень важно. Ну? Где?
– А давай-ка выпьем ещё.
– Хорошо. Ну? Говори.
– Ладно. Скажу.
– Ну, говори – говори!
– Всё это время я жила в Калининграде.
– Калининград?
– Да.
– Почему?
– Ты просил лишь сказать, где я была. Я сказала.
– Ты меня удивила.
– Чем?
– В Калининград нельзя уехать случайно… Не помню, чтобы этот город тебя интересовал.
– Так вышло. Никита, как ты и просил, я сказала тебе где была. И всё. На этом остановимся. Лучше расскажи мне, как ты познакомился с Надей.
– Тебе действительно интересно или ты спрашиваешь, чтобы я…
– Мне действительно интересно, и я не хочу больше говорить о Калининграде.
– Мне показалось, или Надя тебе не понравилась? Когда я вас знакомил, ты вела себя холодно.
– Я должна была измять её в объятиях?
– Нет. Но я знаю, как ты умеешь вести себя с другими людьми.
– Надя что-то знает о нас? Или только то, что я твоя одноклассница и друг?
– Только это.
– Ясно. Так как вы познакомились?
– Банально. После твоего побега, примерно через год, я достроил дом и решил, что не хочу жить в нём один.
– И?
– Тиндер.
– Что? Тиндер? Никита, ты нашёл жену в Тиндере? – Она рассмеялась.
– Почему нет?
– Да, нет… нормально. Но, так не похоже на тебя.
Он пожал плечами.
– Выпьем за Тиндер? – Она улыбнулась. – Приложение спасло тебя от одиночества. Никита, очнись, о чём ты думаешь?
– Я думаю, почему ты сбежала именно в Калининград? И, кажется, я понял. Да, я понял.
– Что ты понял?
– Военный моряк. На дне рождения у Виталика. Точно? Моряк. Майор. Нет, как это… капитан третьего ранга. Он?
– Что он?
– Ты сбежала к тому моряку? Двоюродный брат Виталика, кажется. Да? Да, ты смутилась. Я угадал.
– Я не смутилась. Я не понимаю при чём тут брат Виталика?
– Понимаешь, Лена, понимаешь. Я помню, как ты смотрела на него. Ну, ещё бы, красавец, офицер.
– Ты научился разбираться в мужской красоте?
– Я научился понимать твои желания.
– Будто бы?
– Но как же я сразу о нём не подумал? Хотя как я мог подумать, что ты сбежала к нему? До этого я его никогда не видел, и даже не знал, что у Виталика есть двоюродный брат. И после того дня рождения прошло три, нет, четыре месяца. Как же так случилось, что ты сбежала к нему? Я помню, вы несколько раз танцевали, и всё. Как же всё произошло?
Она усмехнулась, взяла бутылку, налила только себе:
– Принеси ещё, эту мы выпили.
– Сначала ответь.
– Это не он.
– Это он, Лена. Он. Всё совпадает. Но какая же сука Виталик, знал, но мне не сказал.
– Что мог сказать тебе Виталик?
– Все эти годы он знал, где ты и с кем, и ничего мне не сказал. Не могу в это поверить. Какая сволочь…
– Никита, ты всё это только что придумал.
– Придумал? Нет. Я же по глазам твоим вижу, что угадал.
– Нет.
– Да!
– Хорошо… – Она с вызовом посмотрела на него. – Думай, что хочешь.
Он подошёл к холодильнику, достал бутылку.
– И всё-таки я не понимаю… почему? Что было не так? А Виталик, сволочь, видел, как я мучаюсь и не сказал мне где ты.
– Ну, хватит! Хочешь всё знать – пожалуйста! Да, я действительно уехала в Калининград к Денису. Виталик не знал. И мать моя не знала. Я звонила ей, но не говорила, где нахожусь. И сказала, что если она даст тебе мой телефон, я поменяю номер и перестану звонить даже ей. В этом смысле ты можешь быть спокоен, никто ничего не знал. Мы так решили с Денисом: никто не будет знать.
– Денис? Да, точно, Денис. – Он открыл бутылку, почувствовал, дрожь в руках, и поставил бутылку на стол. – Отлучусь на минуту.
Он зашёл в ванную комнату, умылся холодной водой, с полминуты смотрел на себя в зеркало, глубоко дыша. Вытерся полотенцем.
– Выпустили джина из бутылки, – сказала Лена, когда он вернулся. – Теперь будет о чём поговорить. Жду упрёков.
– Не будет упрёков.
– Спасибо. Правда, спасибо. – Она погладила его по руке.
– Секунду. Я обещаю – упрёков не будет, но я хочу знать, как это произошло, как ты решилась уехать к нему за три недели до нашей свадьбы? Почему? Я хочу это осмыслить.
– А какой, говоря не филологически, в этом осмыслении смысл?
– Для меня это важно.
– Хорошо. Если тебе это действительно важно, а упрёков не будет, то спрашивай. Поговорим, и забудем. Так?
– Так. О чём ты договорилась с ним, я имею в виду Дениса, тогда на дне рождения?
– Он предложил встретиться на следующий день, сказал, что послезавтра уезжает, попросил показать город, он ведь был у нас впервые. Я с ним встретилась. Тебе сказала, что останусь у мамы.
– И что было дальше?
– Никита, послушай, ты уверен, что хочешь знать подробности?
– Мне необходимо их знать. Ты разве не понимаешь?
– Хорошо. Я с ним встретилась днём. До вечера гуляли по городу, потом посидели в кафе. Ну а потом поехали к нему, он остановился в арендованной квартире. Ночь я провела у него. На следующий день он улетел в Калининград.
– Ясно.
– Ты расстроился? Тебе неприятно это слышать?
– Всё нормально.
– Нет, Никита, не нормально, я вижу. Выпей, успокойся. Видишь, я же говорила, не стоит это обсуждать.
– Ну, хорошо. Всё это случилось, но почему ты к нему уехала? Вы были вместе один день. Один день! И через четыре месяца, ты всё бросив, уехала к нему. Почему?
– Никита…
– Я хочу понять.
– Никита, я сама не могу этого понять. Сейчас, когда всё закончилось, прошло время, я думаю, что оказалась под его влиянием не случайно. Он манипулятор, гениальный манипулятор. Прошло три года, прежде чем я поняла это. Он подчинил меня своей воле абсолютно. Я не замечала очевидного, любила человека, который существовал только в моём воображении. А когда гипноз закончился, мне стало страшно.
– Страшно чего?
– Всего, что я сделала.
– После его отъезда ты четыре месяца вынашивала план сбежать от меня?
– Нет, что ты, нет. Какой неприятный разговор, Никита, я не хочу это вспоминать.
– Я хочу знать.
– Не было никакого плана. Он уехал, даже не разрешив себя проводить. И не звонил. И я не звонила. Зачем? Но недели через три он написал мне в Фейсбуке, у него был аккаунт под чужим именем. Потом позвонил. И…
– И?
– Ты знаешь, чем кончилось.
– И всё время, когда мы готовились к свадьбе, когда я…
– Никита, не мучай себя. И меня.
– Грустно, Ленка.
– Давай выпьем и погрустим.
– Знаешь, не могу представить вас вдвоём. Не визуально – эстетически. Два разных мира. Ты и военный моряк. Как вы жили? Он уходил в море, ты ждала его возвращения?
– Он не ходил в море. Он служил в Калининграде. Но, ты прав – миры были разными. Представляешь, он не читал книг. Говорил – пустая трата времени, жизнь учит лучше книг. Меня это поражало. Я, оправдывая его, вспоминала, как у нас на филологическом препод любил рассказывать байку о скульпторе, князе Паоло Трубецком, как тот лепил портрет Толстого в Ясной Поляне, а когда Толстой поинтересовался, что тот думает о его книгах, Трубецкой ответил, что книг его не читал, и что вообще не читает книг. Но Толстой был в восторге от Трубецкого. Я пыталась читать Денису стихи, но… оказалось, стихи он особенно не любит. Хотя поэтов и писателей знал, помнил важные моменты их биографий, и при случае мог поддержать разговор. О классике мог судить только по фильмам. Но при этом он говорил, как интеллектуал, мысли, размышления его были всегда интересны. Ты знаешь, я ведь вышла за него замуж.
– Даже так. И какая у тебя теперь фамилия?
– После развода я вернула свою.
– Почему развелись?
– Длинная история.
– И всё-таки?
– Когда я приехала к нему, он поселил меня в съёмной квартире в Калининграде, через месяц уехал по службе в Балтийск. Его не было больше полгода. Потом… потом случилось событие, не хочу о нём говорить, после которого он позвал меня замуж.
– Что за событие?
– Не важно. Не спрашивай.
– Ладно.
– После свадьбы я стала жить у него.
– Офицерская жена.
– Да. Я была хорошей женой. Но… год назад всё изменилось.
– Что именно?
– Всё.
– Почему?
– Не хочу говорить.
– А мне любопытно. Попробую предположить. Ты узнала, что он тебе изменяет? С матросами?
– Дико смешная шутка, Никитос.
– Ну, не тяни, рассказывай.
– Глупая история…
– Глупые истории бывают любопытны.
– Не эта.
– Неприятно вспоминать?
– Да.
– И всё же.
– История, дикая, глупая… Но хорошо… Мы большой компанией обмывали очередное звание нашего друга, сослуживца Дениса. Денис в тот вечер был не в духе, злой был, мрачный. Для него это не характерно, сказал – неприятности по службе. Все веселились, танцевали, а он сидел за столом и пил. Мичман – Алексей – молоденький, красивый, всё время приглашал меня танцевать. И мы танцевали весь вечер. В какой-то момент Денис подошёл к нам, схватил Алексея за горло, подтащил к стене, и несколько раз ударил головой об стену. Их тут же растащили. Помню, мичман опустился на корточки, и из носа у него кровь капала на пол. Но самое противное… Денис достал из кармана тысячу рублей, смял и кинул Алексею под ноги: «Это тебе на лекарства». И ушёл. Кто-то пошёл за ним, но он не вернулся. Я в шоке была… Я впервые таким его видела. Мичман тоже сразу ушёл.
Когда пришла домой, Денис спал. Помню, сидела на кухне и плакала. Он вышел: «Перестань, ничего не случилось, пустяк». И тут у меня случилась истерика, я стала на него кричать, не помню даже, что я тогда кричала, что-то злое, матерное. А я ведь при нём никогда ни одного матерного слова не произнесла. Он взял меня за волосы на затылке, задрал голову вверх: «Слушай меня внимательно, если не заткнёшься, я с тобой сделаю то же, что с мичманом. Поняла меня? Поняла, я спрашиваю?!» Я не ответила, смотрела на него и не узнавала, лицо его казалось мне не знакомым. Он быстро с собой справился. Отпустил меня, поправил мои волосы, улыбнулся, говорит: «Это было потрясающе! Ты настоящий филолог. Роскошно владеешь языком. Поздравляю. Не ожидал». И посмотрел на меня ласково, будто ничего не случилось. Но с того момента я уже не могла относиться к нему по-прежнему. Налей, пожалуйста.
– Что было дальше?
– Дальше? А дальше всё изменилось. Как-то сразу многое меня стало в нём раздражать. Мы стали ссориться. Дошло до того, что стали спать в разных комнатах. Потом я ушла. Сбежала. Подала на развод. Месяц жила у друзей. Он даже не попытался со мной встретиться, поговорить. Передал на словах, чтобы я уезжала, деньги передал и письменное согласие на развод. Вот и всё, такая нехитрая история.
– Жалеешь?
– Нет, что ты! Не жалею. Совсем не жалею. Любовь это была или страсть, но прошла она также, как и началась, мгновенно и даже вспоминать о том времени мне сейчас неприятно.
– Да, сложный ты человек, Ленка. С одной стороны, а с другой…
– А с другой? Примитивна и проста?
– Всё время думаю: как бы я жил, если бы тебя вообще не было?
– Скучно жил бы, Никита.
– Считаешь, с тобой я жил весело?
– Точно не скучно. И потом мне кажется, взаимная любовь тебе не нужна.
– Да? А что мне нужно?
– Переживания. Надя тебя любит, но не мучает, поэтому тебе с ней скучно.
– Мне с ней не скучно.
– Уверена, что скучно. Тебе необходимо испытывать стресс, без этого ты раскисаешь. Эмоции делают жизнь яркой.
– Слушай, ты же не любишь банальности, ещё про дофамин расскажи, про серотонин, эндорфины.
– Но ведь это так, Никита.
– То есть, я наслаждался, испытывая ревность? Так по-твоему?
– Так.
– Ты поступала, как дрянь и сука, и полагаешь, я любил тебя именно за это?
– Именно. Если бы я была такой, как Надя, ты был бы равнодушен ко мне.
– Я влюбился в тебя ещё в восьмом классе, после того как нас посадили за одну парту.
– Я помню.
– А ты считала меня ботаником, и страшно расстроилась.
– Не то что бы расстроилась...
– А помнишь, как дразнила меня?
– Как?
– Специально наклонялась ко мне, что-нибудь шептала в ухо, прислонялась грудью к моей руке.
– Помню, как краснели твои уши.
– Веселила подружек сидящих сзади.
– Невинная шалость. Тебе же нравилось?
– Ты обожала посмеяться надо мной, унизить меня.
– Дети злы, Никита.
– Из-за тебя я пошёл в секцию бокса, хотя ненавидел бокс.
– Тебя ненадолго хватило.
– Почти на два года.
– По крайней мере, над тобой перестали смеяться.
– Только не ты.
– Ты обижался по любому поводу, по неделям не разговаривал со мной.
– Я долго изживал это в себе.
– Но когда мы мирились, ты был счастлив. Ты наслаждался ссорами и примирениями уже тогда, Никита. А мне нравилось доставлять тебе наслаждение. Мы оба играли в одну игру.
– Я ревновал, унижался, всё это терпел, лишь бы ты не бросила меня навсегда. – Он отхлебнул виски. – Тогда я бы вытерпел и не такое.
– Тогда?
– Разумеется не теперь.
– Видишь, Никита, я мучила тебя, а в результате оказалась кругом неправа. И осталась одна.
– Думаю, не надолго.
– Одна, без тебя. Прости, я скажу это, и не потому, что много выпила… Ты мне нужен. И тогда был нужен и теперь. И…
– Не продолжай. Что же за день сегодня такой? Помечу его красным. Услышать от тебя – ты мне нужен – это впервые. Что изменилось?
– Я изменилась.
– Ты думаешь, я, услышав это, пойду тебе навстречу? Так? Нет, Лен, ты и сейчас пытаешься играть. Но я в эту игру играть не стану. Нет.
– Я ни к чему не призываю тебя.
– А знаешь, зачем я был тебе нужен? Сейчас я тебе скажу. Твои бесчисленные романы, происходили у меня на глазах, но при желании ты легко могла их скрыть от меня. Но не скрывала. Уверен, если бы я не был их свидетелем, большинство из них потеряли бы для тебя смысл. Ведь так? Так. Тебе было в кайф, что я всё стерплю, всё прощу, выслушаю, посочувствую и утешу, если потребуется. Тебе был нужен свидетель твоих побед! И я им был. Но…
– Ты прав, прав. Давай потанцуем?
– Уверена?
– Да. Хочу танцевать.
– Хорошо. – Он включил музыку. Подойдёт?
– Вполне. Ты во многом прав, Никита. А помнишь, какие были примирения, ты помнишь? – спросила она, и положила голову на его плечо. – Как бурно мы мирились.
– Да, помню.
– Это были счастливые дни, дни после примирений. Ради этого стоило ссориться.
– Да, я скучаю по тем временам. Я, страшно признаться, ждал… ждал, когда ты в очередной раз заведёшь роман, и, как всегда бывало, разочаровавшись, вернёшься ко мне. Ты права, мне это было нужно. Я действительно этого хотел.
– Никита, мы извращенцы. Идиоты. Вместо того чтобы создавать, мы тратили энергию и эмоции на пустяки. Зачем?
– Что мы можем с тобой создать?
– Не знаю. Человеку важно делать что-то, что будет существовать после него.
– Для этого рожают детей.
– Да…
– Что с тобой, почему ты плачешь?
– Что-то я устала, Никита. Грустно. Я одинокий, усталый человек.
– Перестань.
– Друг от друга копится усталость, в глаза не глядя, отрешенно пьём. Вино закончилось, осталось… лишь одиночество вдвоём.
– Почему ты перестала писать стихи? Или не перестала?
– Что ты… конечно не пишу.
– Почему?
– Нет таланта.
– Брось.
– Это так. Никита, давай вспомним что-нибудь хорошее.
– Это легко. Я часто вспоминаю… помнишь, у тебя был роман с каким-то столичным журналистом? Ты несколько месяцев жила в Москве.
– Да, помню.
– Мы не общались с тобой. И вдруг твой звонок. Это было накануне моего дня рождения.
– Да, твоего двадцатипятилетия. Я помню.
– Ты позвонила, сказала, что хочешь меня поздравить, не можешь пропустить мой день рождения.
– Да. Я хотела поехать тебя поздравить, но Сидельников ни за что не соглашался меня отпустить. Мы поссорились.
– Я был у тётки в деревне, и ты сказала, что хочешь ко мне приехать.
– Да, и я к тебе поехала. Я даже помню, что тебе подарила.
– Это была ручка, Паркер. Она у меня в офисе, я до сих пор пишу ей.
– Это приятно.
– Ты приехала последним автобусом.
– Да. А ты встречал меня с букетом пионов.
– Я украл цветы.
– Я до сих пор помню их запах.
– А я помню твой запах, ты пахла солнцем, шампунем, духами. На тебе было белое платье, и плечи у тебя были сгоревшие на солнце.
– И мы пошли к реке.
– Шли и целовались.
– Точно. На берегу ты открыл бутылку вина.
– И мы пили его из горлышка.
– Ты кормил меня клубникой.
– Ты помнишь?
– Да. И помню, что была пьяной и счастливой. Потом мы купались голыми.
– Потом пошли в бор.
– И там нас закусали комары.
– И мы убежали.
– А дома твоя тётя кормила нас пирогами.
– И до утра в веранде...
– Никита, неужели это было с нами?
– Было.
– Та неделя в деревне… Господи, почему нельзя это вернуть?
– Ты опять плачешь?
– Да. Давай выпьем за наше прошлое?
– Давай.
– Каким будет наше будущее, Никита?
– Не знаю.
– Ты хотя бы желаешь кем-то быть, что-то делать. А я уже нет. Никаких надежд. Никаких иллюзий. Как верно сказано, жизнь – это с каждым днём растущая усталость. Мне порой кажется, нет ничего более бесцельного, бесполезного, чем жить. Всё летит в тартарары. Что делать, Никита? Что здесь делать?
– Не знаю.
– Посоветуй мне что-нибудь?
– Что я могу посоветовать? Думаешь, то, что с нами происходит, нравится мне? Нет. Или ты думаешь, я доволен жизнью?
– Нет? Почему? У тебя семья, дом, бизнес, твои картины наконец.
– Семья? У меня есть жена, а семьи у меня нет. Картины? Может быть, ты думаешь, что я действительно верю в искусство? Не верю я в искусство. Ни *** я в него не верю. Нет никакого искусства. Ничего великого. Ничего вечного. Всё игра. Всё лишь игра. Искусство превращается в цифру. Мир превращается в цифру. Мы биохимические алгоритмы, Лен, грёбаные флешки. Мы мусор на этой планете. Мусор! На хрен любовь! Искусство! Люди – зло, ты слышишь меня? Зло! Мы отвратительны, глупы, злы.
– Тебе не кажется, что мы напились?
– И пусть всё летит в тартарары! Пусть.
– Никита! – Она стала тормошить его за плечо. – Тебе не кажется, что мы напились?
– Наебенились, как ты любишь говорить.
– Именно.
– Ну и прекрасно. Значит на сегодня наше жизненное задание выполнено.
Они сидели друг напротив друга, наклонясь вперёд, соприкасаясь лбами. Он держал её ладони в своих.
– Никита, ты не спишь?
– Он отрицательно покачал головой.
– Всегда я удивлялась твоей способности засыпать. Разве мы выпиваем для того чтобы спать? Почему у тебя такой горячий лоб? Ты не заболел, Никитос?
– Нет.
– Скажи, почему у вас с Надей нет детей?
Он дёрнул плечами, не ответил.
– Никита?
– Не мешай. Я слушаю твои мысли.
– Никит, и всё же, почему у вас нет детей?
– Не случилось. Просто не случилось.
– Но у тебя есть деньги, возможности.
– Ленка… иди в жопу.
– И лоб у тебя горячий и дыхание горячее. А ты вообще хотел детей?
– Да.
– Очень?
– Очень – не очень. Хотел. Конечно хотел… А ты, ты разве не хотела?
– Хотела.
– Вот видишь… и у тебя не случилось.
– Случилось.
– В смысле?
– У меня есть сын.
– Кто? – Он оторвал голову от её лба, взгляд его стал осмысленным. – То есть? Что ты имеешь в виду?
– У меня есть сын.
– Я не понимаю тебя.
– У меня есть сын.
– Но… ты же…
– Да, я думала, что никогда не смогу забеременеть. Так мне говорили. Но… это случилось.
– Но… где же он?
– Не со мной.
– А с кем?
– Не со мной.
– Ленка? Ты не бредишь?
– Нет. Я родила и... отказалась от него.
– Что за херня? Врёшь?
– Нет.
– Я не верю тебе. Ты врёшь.
– Это так. Денис не хотел детей. Ребёнок ему был не нужен, ему была нужна я, женщина – праздник. Денис, Денис… я делала всё, что он хотел. Такая херня, Никитос.
– Но почему ты не вернёшь ребёнка?
– Его нет.
– … Умер?
– Его нет в стране, его усыновили. Усыновили в Израиль. А через год, насколько конечно правда, то, что мне удалось узнать, семья переехала в штаты.
– И ты не можешь ничего сделать?
– Бессмысленно теперь что-либо делать. Я спасаюсь не делами, а верой. Верю, что ему там хорошо. Плачу и верю. Верю и плачу.
– ****ец… Не понимаю. А как же Денис? Ему было всё равно?
– А при чём здесь Денис?
– Ну как… отец.
– Он не отец.
– Как? А кто?
– Ты.
– Ты охуела? Что ты несёшь?!
– Я сбежала от тебя к Денису уже беременной. На втором месяце.
– Да ведь ты врёшь? Врёшь?! Зачем ты это делаешь? Ну, скажи, ведь врёшь?
– Нет. Это был твой сын.
– Я прошу тебя, не ври мне. Прошу.
– Прости, Никита, то, что я сказала тебе об этом, это подло конечно, но я больше не могу одна с этим жить. Я не сказала ему, что беременна, когда приехала в Калининград. Ребёнок... ты же знаешь, я так долго ждала эту беременность, уже и не верила, что когда-нибудь это случится. Даже думала сказать ему, что это его ребёнок, но не смогла… Я не могла его обмануть. Я всё ему рассказала. Он предложил сделать аборт. Я отказалась. И он уехал в Балтийск. Шесть месяцев я не видела его. Я родила и отказалась от ребёнка. Главное – я не убила его. А без Дениса я жить не могла. Он вернулся ко мне. Я вышла за него замуж.
– Ленка! Это правда?!
– Да.
Его пощёчина сбила её со стула на пол.
– Сука ты. Какая же ты сука!
Она села на полу, вытерла выступившую на губах кровь:
– Браво, Никита… это поступок. Рада за тебя. Кое-что ты всё-таки можешь. И кстати – ты прав, я – сука и мразь. Всё так, всё так.
– Если ты сейчас… – он опустился на колени, взял её за подбородок, – если ты не скажешь, что всё это придумала, я тебя прибью, слышишь?
Она стала целовать его руку разбитыми губами:
– Всё правда, Никита, всё правда.
– Сука… – Он навалился на неё, опрокинул на пол, сдавил руками горло. Она захрипела, но не пыталась оторвать его руки, и тут зазвонил телефон. Он на секунду замер, обернулся, разжал руки. Она, хрипло дыша, опираясь на локти, отползла к стене. Он, стоя на коленях, развернулся к столу, потянулся за телефоном.
– Да, Надя.
– Мама умерла, Никита. Прилетай, мне будет нужна твоя помощь.
– Умерла? Да, конечно… я прилечу. Ты как? Ты…
– Позвони, как только возьмёшь билет. Всё. Не могу говорить.
Они сидели на полу друг напротив друга и молчали. Он смотрел на неё и думал: что с ней он мог бы быть счастлив. А когда-то и был счастлив. Ведь её одну он всегда и любил. Только её. Но сейчас он чувствовал, что она ему стала навсегда враждебна.
А она спрашивала себя, почему ей казалось, что она никогда его не любила? Никогда. Даже когда они были близки. Но сейчас она знала, что хочет быть с ним. Именно с ним. Что на самом деле ей всегда и был нужен только он.
Они смотрели друг другу в глаза. Он с ненавистью. Она с любовью.
2021