О роли губернатора Волынского в конфронтации Давуд-бека ал-Мушкури с Петром I (1721)
В 1711 году восставшие жители Джаро-Белоканских вольных обществ вступили в Ширван и подняли местное суннитское население на борьбу против иранцев-шиитов. Повстанцев возглавил «родом мужик простой», энергичный и предприимчивый лезгинский мударрис ал-Хаджжи Давуд-бек ал-Мушкури, к которому примкнул уцмий Кайтага Ахмад-хан и правитель Казикумуха Сурхай-хан. Объединенное войско разгромило силы наместника Ширвана и других местных ханов, а в 1712 году [дата 1712 год исследователями ставится под сомнение, вероятно это событие произошло в 1721 году] разграбило Шемаху.
В 1719 году Давуд-бека ал-Мушкури удалось схватить, но вскоре он бежал из дербентской крепости. В это же время началось восстание афганских племен абдали и гильзаев; наследственный вождь последних, Мир-Вейс-хан, захватил Кандагар, а предводитель абдали ‘Абд Аллах-хан поднял бунт в Герате. Несмотря на все попытки правительственных войск, вернуть утраченные провинции не удалось, и в 1720 году Махмуд, сын Мир-Вейс-хана, начал набеги на Иран. Шах обратился за помощью к кавказским владетелям, но те не спешили с её оказанием, а Ширван был вновь был охвачен брожением. Давуд-бек ал-Мушкури рассылал по горским обществам Дагестана письма с призывом подняться против Сефевидов.
«Ныне нам время себя людьми поставить и обогатиться; нежели мы сей случай из рук упустим, на то мы достойны, чтобы весь свет нас дураками признал, ибо сила в наших руках, шах от Мирмахмута утеснен, и ничто мешать не может», — писал он Сурхай-хану.
Одновременно Давуд-бек ал-Мушкури обращался и к русским властям в Астрахани: объяснял, что движение вызвано «обидами» со стороны «персов-кызылбашей», обещал «дружелюбие иметь» и даже «великому государю под руку иттить, также и юрты [владения] свои отдать». Астраханский губернатор А.П. Волынский (1684–1740) в июне 1721 года поначалу обнадежил «бунтовщика» и даже «секретно» передал ему, что российскому государю «не противно, что он с персианами воюет».
Но в то же время особых иллюзий в отношении нового «приятеля» он не питал:
«Кажется мне, Дауд-бек ни к чему не потребен; посылал я к нему отсюда поручика [как я перед сим вашему величеству доносил], через которого ответствует ко мне, что конечно желает служить вашему величеству, однако ж чтобы вы изволили при слать к нему свои войска и довольное число пушек, а он конечно отберет городы от персиан, и которые ему удобны, те себе оставит [а именно Дербент и Шемаху], а также уступит вашему величеству кои по той стороне Куры реки до самой Гиспогани [Исфахана], чего в руках его никогда не будет, и тако хочет, чтоб ваших был труд, а его полыза».
Давуд-бек ал-Мушкури приглашал русских торговых людей приезжать - «мы и волосом их не тронем», но едва-ли был в состоянии реально контролировать «грубых бунтовских мужиков» и пустившихся в поход горцев. Объединившиеся против «еретичного персианского ига» повстанцы во главе с Давуд-беком ал-Мушкури и Сурхай-ханом совершали набеги на Ардебиль и Баку, угрожали Дербенту.
В августе 1721 года они вновь [?] взяли Шемаху. Беглербег города ал-Хусайн-хан был убит вместе с сотнями других горожан; при грабеже гостиных дворов русские купцы были «обнадеживаемы, что их грабить не будут, но потом ввечеру и к ним в гостиный двор напали ... иных убили, а товары все разграбили, которых было около 500 000, в том числе у одного Евреинова на 170 000 рублей персидскою монетою». По более точным сведениям «экстракта ис поданных доношений о том, коликое число было у купецких людей товаров в Шемахе и кого имяньm, ущерб оценивался на персицкие деньги 472 840 рублев на 29 алтын».
Волынский послал в Шемаху своего представителя, переводчика Дмитрия Петричиса, но переговоры окончились безрезультатно. Предводитель лезгинских мятежников Давуд-бек ал-Мушкури откровенно заявил гонцу: о возмещении убытков «и думать не надобно, чтоб назад было отдано для того, что у них обычай в таких случаях: ежели кто что захватит, того назад взять невозможно».
В донесении от 10 сентября 1721 года Волынский сообщил, что к нему явились ограбленные в Шемахе купцы; двоих из них, Филиппа Скокова и Василия Скорнякова, губернатор сразу же отправил к царю, чтобы Пётр I получил сведения из первых рук. Однако грабеж русских купцов стал для Волынского принципиальным аргументом в пользу начала военных действий.
«По намерению вашему к начинанию законнее сего уже нельзя и быть причины», — убеждал он царя, что такое вторжение теперь будет выглядеть выступлением «не против персиян, но против неприятелей их и своих». Он призывал Пётра I выйти в поход следующим летом, поскольку, «что ранее изволите начать, то лутче, и труда будет менее». Напористый губернатор был уверен: «... невеликих войск сия война требует, ибо ваше величество уже изволите и сами видеть, что не люди — скоты воюют и разоряют». Он даже подсчитал, что для успешной операции необходимы максимум десять пехотных и четыре кавалерийских полка вместе с тремя тысячами «нарочитых казаков» - «толко б были справная амуниция и доволное число провиянта».
Известно, что Волынский и прежде был сторонником активных действий на Кавказе. В августе 1721 года он убеждал Пётра I «учинить отмщение андреевцам [жителям селения Эндери]» за набеги на казачьи городки на Тереке и призывал его построить новую крепость на Тереке. С другой стороны, донесения российского консула Семена Аврамова рисовали картину разложения шахской армии, бессилия правительства, которое рассчитывало в борьбе с мятежниками только на помощь самих же горских князей и Вахтанга VI, и давали неутешительный прогноз: «Персидское государство вконец разоряется и пропадает».
Осенью 1721 года повстанцы Давуд-бека ал-Мушкури разгромили силы Гянджинского и Ереванского ханов и осадили Гянджу. Призывая Пётра I в поход, Волынский от кабардинских князей уже знал, что ал-Хаджжи Давуд и Сурхай-хан через крымского хана обратились к турецкому султану, «чтобы он их принял под свою протекцию и прислал бы свои войска для охранения Шемахи». Но губернатора это не пугало, хотя ему и не было известно, что посланцев Давуд-бека в Контантинополе встретили «милостиво, но отпустили без определенного ответа». Он логично полагал, что Давуд-беку и Сурхаю «надобно сыскать безопасный и основательный фундамент», а потому «они, конечно, будут искать протекции турецкой», тем более важно было опередить турок. Едва ли стоит объяснять колебания «ребелизантов персидских» сугубо «классовыми и национально-религиозными интересами феодалов-суннитов». После учиненного в Шемахе разгрома рассчитывать на поддержку российских властей им уже не приходилось.
Устремления же Волынского, как пишет российский исследователь И.В. Курукин, отражали имперские черты внешней политики России в её крайнем, так сказать, «кавалерийском» проявлении, но вместе с тем учитывали реальный кризис системы международных отношений в регионе. «Фундамент» относительной кавказской стабильности базировался на утвердившемся без малого сто лет назад, по договору 1639 года, разделе сфер влияния Османской Турции и Сефевидского Ирана. Быстрое ослабление Ирана и наметившийся интерес России к восточным делам разрушал баланс сил и заставлял политиков действовать, а многочисленные местные государственные образования и общины — выбирать политическую ориентацию. Позднее Давуд-бек ал-Мушкури и Сурхай-хан ал-Казикумухи станут одними из самых упорных противников российской «протекции» над Дагестаном и головной болью для русской военной администрации, но в это время их действия позволили Пётру I выступать в качестве гаранта наведения порядка в крае против «бунтовщиков шахова величества».
В дальнейшем, все неудачи Персидского похода Петра I были списаны на самого Волынского. Недруги Волынского объясняли это поражение Петру ложными, будто бы, сведениями, доставленными Волынским, и кстати указали на его взяточничество. Царь жестоко наказал Волынского «своей дубинкой и уже не доверял ему по-прежнему». По словам Волынского, когда Пётр I узнал о потерях, Ветерани, Апраксин и Толстой перевели царское раздражение на него — якобы губернатор неверно информировал о возможных трудностях. Разошедшийся государь «изволил наказать меня, как милостивой отец сына своею ручкою», а потом уехал с адмиральского корабля на свой, вызвал к себе Волынского «и тут гневался, бил тростью, полагая вину ту, что тот город [Эндери] явился многолюднее, нежели я доносил». От дальнейших поучений «милостивого отца» избавила Волынского — Екатерина. В 1723 году у него была отнята «полная мочь», предоставлена одна только деятельность административная, и от участия в войне с Персией он был совсем устранён.
Автор: ‘Али Албанви
Литература
1. Курукин И.В. Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722–1735) / И.В. Курукин. — М.: Квадрига; Объединенная редакция МВД России, 2010. С. 43–47. [Электронный ресурс] Режим доступа: https://clck.ru/34jHxL, свободный. — Загл. с экрана (дата обращения: 15.09.2023). — Яз. рус.
2. Курукин И.В. Артемий Волынский. — М.: Молодая гвардия, 2011. С. 67–70; 81. [Электронный ресурс] Режим доступа: https://vk.com/wall-2879585_1774, свободный. — Загл. с экрана (дата обращения: 15.09.2023). — Яз. рус.
3. Корсаков Д.А. А.П. Волынский. Биографический очерк. С. 95 (111). // Древняя и новая Россия / ред. С.Н. Шубинский. — Санкт-Петербург: Типография В. Грацианского, 1877. — Том 1, №1, Январь-апрель. — 133 с. [Электронный ресурс] Режим доступа: https://philhist.spbu.ru/images/books/DrPoss_1877_1.pdf, свободный. — Загл. с экрана (дата обращения: 17.06.2023). — Яз. рус.