КАК Я ГЕНЕРАЛУ ЧЕСТЬ НЕ ОТДАЛ
(рассказ деда Ивана)
Во время первой мировой войны я служил в Крыму в береговой обороне сначала в Керчи, затем в Севастополе.
За всю войну мы не сделали ни одного выстрела и никого не убили*.
Но турки были рядом — говорили, что в ясную ночь с Крымских гор видны огни турецкого берега. По морю рыскали их корабли, которым наши выходили навстречу и вели с ними бои.
Турок мы боялись, так как были много наслышаны о их жестокости и молили Бога, чтоб они до нас как-нибудь не добрались.
Однажды ночью в казармах сыграли боевую тревогу, и у нас началась паника. Я спросонья вскочил обеими ногами в одну штанину и прыгал по казарме как петух со связанными ногами, а мой приятель и односельчанин Фридрих Ленк кричал: «Мама, мамочка, началось!»
К счастью тревога оказалась учебной, и служба покатилась дальше такая же скучная, как и до этого. Единственной неприятностью были наказания за солдатские провинности, и самым распространённым – стояние под ружьём.
Солдат снаряжался по полной выкладке: надевал шинель, ранец с положенным количеством тяжестей, брал винтовку и становился на два часа на самый солнцепёк без права пошевелиться. Если солдат не выдерживал, ему добавляли час-другой, а если экзекутором был офицер, охотник помучить солдата, можно было получить и в зубы.
К счастью, за три года службы я как-то избежал стояния под ружьём, хотя однажды и был приговорён к нему генеральским распоряжением.
Было это в Севастополе жарким летним днём. Мы с другом Василием Прохоровым получили увольнительную в город.
Погуляв некоторое время по приморскому бульвару и поглазев на дам, мы зашли к фотографу. Дело было новое, у нас в селе невиданное, решили и мы сфотографироваться. Фотограф нафабрил и закрутил нам усы, так что мы вышли бравыми вояками, каковыми на самом деле не были.
После фотографа мы с Василием разошлись. Я забрёл в какой-то парк, где, несмотря на тень, было довольно душно. Вдруг на меня нашла тоска по дому, и я стал думать, как там мои справляются с хозяйством, ведь дома остались жена, годовалый сын да престарелая мать. Засеяны ли наши поля, перезимовала ли скотина — об этом не было у меня никаких известий. Из невесёлых дум вывел меня оклик:
— Эй, солдат!
Я оглянулся и увидел перед собой старичка — совершенно иссохшего, с личиком не больше пятикопеечной монеты.
— Ну-ка, поди сюда! Ты что ж это, бездельник, генералу честь не отдаёшь?
Тут только я заметил, что старичок действительно генерал.
— Какого полка?! — закричал он и сдвинул брови для суровости и придания своему лицу побольше свирепости.
Я назвал.
— Я тебе покажу, каналья! Я тебя научу дисциплине! — продолжал стращать меня генерал, вынул записную книжку, написал в ней две строчки и, вырвав листок, подал мне.
— Передай командиру роты! Да смотри ж, я проверю!
Генерал задыхался, глазки его слезились, а ручки были — одни кости — и белые, как у мертвеца.
— Ступай, — рявкнул он и закашлялся.
Я повернулся кругом и пошёл прочь.
Оглянувшись через десять шагов, я увидел удаляющегося генерала с трясущимися под лампасами коленками. Развернув листок, я прочитал: «Поставить под ружьё на два часа за не отдание чести генералу».
«Ещё чего», — подумал я и выбросил записку в первую попавшуюся урну.
* По всей видимости дед попал в Севастополь уже после 29 октября 1914 года, когда немецкие крейсера Гёбен и Бреслау обстреляли Севастополь.
На фотографии мой дед слева.