Часть седьмая
Истинное счастье
Глава 1
Придя в себя в уже больнице, куда меня доставила скорая помощь, я узнала, что Машенька так же находится под надёжным присмотром врачей детского отделения. Я немного успокоилась и поняла, что отныне буду её защищать и беречь, как родного ребёнка, и уже не представляла своей жизни без неё. На третий день я встала на ноги и, несмотря на своё плохое самочувствие, сразу направилась на поиски её палаты.
Девочка выглядела сильно подавленной и истощённой. У неё не было сил даже плакать, но, увидев меня, она вскинула ко мне свои ручки и, ухватившись за мой больничный халат, неистово сжала его в своих кулачках. И с этого момента мы больше не разлучались. Учитывая все обстоятельства произошедшего, врачи с пониманием отнеслись к нам и, хотя я официально никем ей не приходилась, позволили мне находиться в палате рядом с девочкой. Как я ни пыталась сохранить в тайне подробности её спасения, но данные из истории болезни разносились и разрастались неимоверными вымыслами. Люди втихую передавали их из уст в уста и с любопытством поглядывали на нас.
Как только я поняла, что лечение будет серьёзным и затяжным, я позвонила Любе и обо всём рассказала. В тот же день они с Ильёй навестили меня в больнице. Я передала им ключи от своей квартиры, попросив привезти необходимые вещи и навещать меня только по острой необходимости. Верочку с её слабой нервной системой и чрезмерной впечатлительностью мне не хотелось тревожить, и мы договорились пока ей ни о чём не говорить.
Никому, кроме лечащего врача, не было известно моё настоящее имя. Меня все так и называли «мама Машеньки». Я предусмотрительно настояла на том, чтобы ни милиция, ни врачи ничего не сообщали в её школу. Это убережёт девочку от любопытных посетителей и опасных вопросов.
Врачи сказали, что пробудь Маша в сыром подвале ещё несколько часов, то из-за сильного переохлаждения её состояние осложнилось бы тяжёлым воспалением лёгких. Благодаря своевременной помощи, через несколько дней жар прошёл и кризис миновал. Опасную болезнь удалось вовремя предупредить, но все понимали, что её душевную рану надо будет долго и терпеливо лечить.
На теле девочки были обнаружены свежие ссадины и многочисленные синяки, но её психическая травма была куда сильней физической. Она постоянно пребывала в тревожном напряжении, вздрагивала при каждом звуке входной двери и пряталась под одеяло. Часто девочка «уходила в себя», и её трудно было вывести из такого состояния. На вопросы Маша не отвечала, лишь глядела затуманенным взором куда-то в пустоту или вовсе закрывала лицо маленькими худенькими ладошками. Напичканная успокоительным, она беспокойно дышала и плакала даже во сне. Когда у неё поднималась температура, она просила пить, задыхалась и кричала в темноте, в которой только она одна видела что-то опасное и страшное. Медсестра принесла маленькую настольную лампу, которая мягко освещала палату всю ночь, но кошмарные сны повторялись вновь и вновь.
Я была возле неё круглосуточно, заботилась и ухаживала за ней.
Обнимая и целуя в красные от жара щёчки, я подолгу качала её на руках и пела ей песенки, которые моя мама когда-то напевала мне. Из-за своего хрупкого телосложения и маленького роста девочка выглядела младше своего возраста, однако большие серо-голубые глаза смотрели по-взрослому серьёзно. Очень застенчивая и замкнутая, Маша ещё с явным недоверием и страхом относилась к незнакомым людям, но неудержимо тянулась ко мне. Лишь рядом со мной она успокаивалась, чувствуя себя в полной безопасности. Едва проснувшись, она нервно цеплялась за меня своими маленькими ручками и уже не отпускала ни на минуту, по своей многолетней привычке молчаливо наблюдая за окружающим миром. Она сутками не произносила ни звука, всего лишь взглядом или кивком головы показывая, что слышит и понимает меня. Но наступали и радостные моменты, когда её блуждающий взор вдруг оживал, она широко улыбалась, восхищённо вглядывалась в моё лицо, гладила мои руки и всё шептала, то ли спрашивая, то ли утверждая:
— Мама… Ма-ма? Ма-ма!..
Молодые врачи суетились, изучая этот феномен, и настороженно спрашивали меня:
— Что же Вы будете делать?
— Жить, — отвечала я. — И делать её счастливой.
Вот так, сверх всякого чаяния, меня стали называть МАМОЙ. Это волнующее состояние ещё не было вполне осознанно, оно ещё не наполнилось радостью, но уже обернулось глубоким переживанием за здоровье и будущее бедной девочки. И мне так хотелось стать ей по-настоящему родной…
С каждым новым днём Маше становилось легче, а в её напряжённом взгляде вместо душевного смятения всё чаще вспыхивали тёплые огоньки. Мы заполняли друг другом ту самую душевную пустоту, в которую много лет не допускался никто. Мы учились делать друг друга счастливыми, исподволь исполняя обоюдную заветную мечту.
Ради её счастья я была готова на всё. Она впустила меня в свой мир, в тот лучший мир, о котором я всегда мечтала — этот новый мир был наполнен теплом и светом. Но он был таким хрупким и зыбким, потому что был самообманом…
Детский психиатр, старый врач с воспалёнными от бессонницы глазами, выводил меня в коридор и, недовольно качая головой, наставлял:
— Вы должны сознаться и сказать Маше правду! Осторожно всё объяснить. И сделать это обязаны Вы сами. Она может это принять и осознать, только глядя Вам в глаза, потому что она Вам действительно верит. У детей, перенёсших насилие, вследствие воздействия сильной психической травмы развиваются тяжёлые нервные расстройства. У них отражение реального мира в сознании резко искажено. Они порой не способны определить, где реальность, а где вымысел. А Вы ещё больше вводите в пагубное заблуждение и без того измученного ребёнка.
Но проходило время, а я никак не решалась сказать Маше всю правду. Я понимала, что ещё рано. И когда доктор снова начал этот разговор, я оправдывалась:
— Но она нуждается во мне!
— Это её фантазии! А Вы поддерживаете и питаете её больное, детское воображение! Вы грубо нарушаете психологическую адаптацию! Вы наполняете ребёнка новыми иллюзиями и обманной надеждой. Это недопустимо! Я позволил Вам находиться при ней только для того, чтобы снять состояние острого горя, вернуть интерес к жизни! Пришло время сказать правду и уйти.
— Я скажу, доктор, только не сейчас. Вы же сами твердите, что этот самообман есть механизм психологической защиты! И таблетки тут не помогут! Кроме медикаментозного лечения Машеньке нужна поддержка близкого человека! Пожалуйста, дайте мне ещё немного времени. Её надо успокоить, подготовить. Нужно время…
— В данном случае время работает против нас. Поймите, Вы не имеете никакого права здесь находиться. Вы ей совершенно чужой человек! — упрямо твердил он, но заслышав, как девочка с громким плачем звала маму, тихо ворчал про себя: — Эх, старый болван… Нельзя было позволять…
Он недовольно вздыхал и уходил, а я оставалась с Машей.
Мне было невыносимо тяжело. Я не знаю, как бы я всё это выдержала, если бы не Пал Палыч. Он был единственный, кто приходил к нам каждый день. Маша хорошо знала друга своего дедушки и была к нему очень привязана, но она часто плакала и словно в бреду повторяла: «Де-да, де-да…» Самое страшное случалось тогда, когда она вдруг начинала стонать и агрессивно бить себя кулачками по голове, повторяя:
— Сама… сама… сама…
Тогда я крепко прижимала её к себе, стараясь унять явное самоистязание, но не понимая её причины. Я никогда и ни о чём не расспрашивала Машу, молясь лишь об одном, чтобы она быстрей позабыла все пережитые ужасы. Звуки моего тихого голоса магическим образом успокаивали её, увлекая за собой в мир счастливых и добрых сказок. А когда я пела, она, словно заворожённая, опускала голову мне на плечо и надолго замирала.
Так продолжалось почти две недели, пока однажды вечером она отчётливо не произнесла:
— Я сама виновата, что дедушка умер… Я не спасла его.
И тогда я поняла, что её всё это время мучало. Маша думала, что она не успела собрать деньги дедушке на операцию, и Лукьян Петрович умер от болезни сердца. Её детскую, раненую душу накрыло ощущение непростительной вины и безысходности. Лукьян Петрович в это время лежал в реанимации другой больницы в очень тяжёлом состоянии. «Он обязан, он просто обязан жить!» — подумала я, а вслух воскликнула, горячо целуя её мокрые щёки:
— Машенька! Я же говорила тебе, дедушка жив! Он жив! Поверь мне, милая! Он в другой больнице! Туда пока никого не пускают. Но мы обязательно проведаем его! Скоро, уже совсем скоро. Честно-честно! Только ты сама должна поправиться! Дедушка жив! Он жив, Машенька! Он такой замечательный!.. Ты же знаешь, какой он смелый и сильный?! И очень-очень хороший! Дедушка очень любит тебя! Он скоро выздоровеет, и мы все будем вместе!.. И ты ни в чём, ни в чём не виновата! Так и знай! Дедушка так гордится тобой, он очень любит тебя! Очень сильно любит!.. Машенька!.. Милая моя, девочка, и я тебя очень люблю! Солнышко моё!
Я задыхалась от волнения и не могла остановиться, радуясь новому чуду. Ведь после долгих лет молчания она снова заговорила. Заговорила чётко и осмысленно, а главное — искренно и доверительно. Теперь мне было легче понять её чувства и помочь ей, этой маленькой девочке с большим и благородным сердцем. Я смотрела на неё и не могла нарадоваться этому счастью.
— Солнышко моё! Машенька! Девочка моя любимая! Как я люблю тебя!.. Мы все очень любим тебя… И я, и дедушка, и Пал Палыч, и Ника!.. Да, милая моя Машенька, представь себе: наша умная, добрая красавица-Ника тоже по тебе соскучилась! Очень жаль, но ей сюда никак нельзя, а она так хочет с тобой поиграть…
Я вдохновенно и торопливо говорила, осторожно прижимая к своему лицу её тоненькие пальчики и осыпая их поцелуями. А Маша смотрела на меня немигающими, широко раскрытыми глазами, и лишь маленькие слезинки слабо дрожали на её ресницах. Тогда я взяла её на руки и, качая, стала тихо убаюкивать. И когда мне показалось, что Машенька уже заснула, она вдруг посмотрела прямо мне в глаза и серьёзно сказала:
— И я тоже люблю дедушку. Я дома всё-всё делала… Он старенький… Я его жалела, но он всё равно плакал. А я не плакала, я знала, что ты придёшь… — она осторожно провела пальчиками по моему лицу. — Мама! Я всегда ждала тебя. Мне было страшно одной… Очень страшно… Но я никому-никому об этом не говорила.
Продолжение следует...
http://proza.ru/2023/09/25/7