4
Ершов достал карманный фонарь и посветил вниз. Я заметила, как дрожали его пальцы. Он понял это и скривился, стараясь взять себя в руки.
— Вижу только ступеньки … Тьма кромешная… — сказал он, щурясь и склоняясь ниже над отверстым зевом тёмного подвала.
Пал Палыч запальчиво вскричал:
— Что же мы стоим? Нужно быстрей спускаться!
Лопаткин быстро шагнул к люку, нервно нащупывая свой фонарик, и, как на зло, неудачно застрявший в кармане брюк.
Ершов посмотрел на сержанта, ругаясь одними губами и поспешно доставая рацию.
— Свяжусь с центральной! Лопаткин, что копаешься? Спускайся!
— Можно, я сама? — взволнованно попросила я у милиционеров. — Понимаете, Вы — мужчины, вам к ней нельзя. Если она там, вы ещё больше напугаете её.
— А Вы уверены, что справитесь одна? — Пал Палыч, побледнев, посмотрел на меня.
— Я должна справиться.
— Вы не боитесь? — участливо спросил Лопаткин, подняв от удивления густые чёрные брови.
— Я боюсь… Я боюсь, что будет поздно, — подавив в себе готовые выплеснуться слёзы, ответила я.
Переглянувшись, милиционеры неуверенно кивнули. Ершов уже понял, что со мной лучше не спорить. Он пропустил меня к люку, передавая мне фонарь, и, отойдя подальше, громко выпалил в рацию:
— Косаренко! Приём! Срочно сюда бригаду Фомина и машину скорой помощи!.. Срочно!
Ника подошла и встала рядом, готовая хоть сейчас прыгнуть вниз. Я присела к ней и обняла за её мохнатую, красивую шею. Собака терпеливо замерла, глядя мне прямо в глаза. Она, наверное, тоже чувствовала, как похолодели мои руки, как сердце перестало биться и только дрожало от всепоглощающего ужаса. Поэтому в этот миг мне необходимо было к кому-то прижаться, чтобы перебороть его. Понемногу силы начали возвращаться ко мне.
— Спасибо тебе, Ника! Золотая ты моя! Ты нам очень помогла. Прости, подруга, но дальше я должна сама… — произнесла я почти неслышно.
— У меня есть ещё один фонарь, я подсвечу Вам лестницу, — предложил Лопаткин, стараясь говорить тоже тихо.
— Если что, сразу зовите на помощь, — нервно добавил Пал Палыч.
Я кивнула и начала осторожно спускаться, сдерживая противную дрожь в ногах, чтобы не упасть. Ступеньки исчезали где-то в глубине чёрного туннеля. Когда отверстие осталось над головой, я остановилась, но лишь на миг. Рядом разлился свет от другого фонаря, и в проёме показалось лицо сержанта Лопаткина.
— Ну, что? — он с опаской наблюдал за мной.
Я покачала ему головой, прикладывая палец к губам. Он кивнул и смолк.
А я продолжала свой путь во мрак. С каждым шагом я погружалась в холодное, страшное подземелье, где Дьявол, сняв маску, становился тем, кем был, обретая свою истинную сущность.
Две ночи, проведённые в складском помещении школы в ожидании смерти, казалось, закалили меня, и уже ничто не должно было напугать и поразить моё воображение. Но я чувствовала, что это подземелье таило в себе куда более ужасающую тайну.
Луч от фонаря вздрагивал и метался по голым стенам, пока я, наконец-то, не нашла переключатель. Я, немедля, нажала его и огляделась.
На потолке висел уродливой формы плафон, отбрасывающий тусклый свет вокруг себя. Несколько секунд я осматривалась вокруг. Потолок был высоким, соразмерно хозяину дома. Было холодно и сыро, но стены, сложенные из кирпича, были густо покрыты белой известью, которая не позволяла плесени разрастаться.
В какое-то мгновение я увидела в глубине подвала бледную, движущуюся фигуру. Я отшатнулась и схватилась за перила, готовая закричать от ужаса и повернуть назад, но уняв новый приступ страха, тут же поняла, что это был мой собственный силуэт, отражённый в большом зеркале, висевшем на стене.
Приблизившись, со злости мне захотелось разбить его на мелкие осколки, но я сдержалась и лишь толкнула его. Оно легко шатнулось в сторону и закачалось как маятник. Я вспомнила страшную исповедь завуча: «В нашем доме не было зеркал. Я разбивал их все». Это зеркало не имело ничего общего с магией. Оно не ослепило и не убило меня. И Лаврентий Карлович не появился в зеркальном отблеске. Для чего же это зеркало было повешено здесь?
Ответ на этот вопрос я получила, но намного позже, после того как все опасные испытания и нервные потрясения остались далеко позади. Одному опытному психиатру я поведала все детали этих трагических событий, а также страшную историю жизни и гибели Лаврентия Карловича. Этот умудрённый опытом врач высказал мне свою версию, которую я тоже посчитала вполне вероятной. Он сказал: «Перед нами случай глубокой эмоциональной травмы, требующий серьёзной терапии. Видно, что тот человек превосходно обладал психотехникой. И эту терапию он решил проводить на себе сам, но нарушение объективной самооценки с отрывом от реальности изначально привело его к неправильному решению и в итоге — к гибельному концу. После многолетнего избегания зеркал он начал рассматривать своё отражение, сначала чтобы увидеть себя таким, каким его видят другие, а затем он сформировал в своей голове такой образ, как должен выглядеть положительный, серьёзный, внушающий к себе доверие и уважение человек. Он знал даже, какой мимикой, жестикуляцией и голосом должен обладать. И в итоге просто перенёс этот образ на себя и начал его «носить», то есть приобрёл навык показывать себя другим только в нужном, приятном обличье, совершенно забыв о своей страшной внешности, но по-прежнему сознавая свою истинную суть — одиночки, лишённого общественной, нравственной морали. Совершая свои преступления, он был очень самонадеян и уверен в своей абсолютной безнаказанности. Но однажды он совершил ошибку и проявил своё двуличие. А Вы, сами не ведая того, поразили его прямо в «ахиллесову пяту». Рано или поздно это должно было случиться. Никакая здоровая человеческая психика не в состоянии выдержать ни постоянного притворства, ни состояния полного одиночества. И, по-видимому, спрятанное в подвале зеркало было необходимо для подпитки искусственно созданного им образа».
Итак, поняв, что висевшее зеркало не заключает в себе никакой опасности, я поспешила дальше по проходу, где ещё несколько ступеней направили меня вниз, в самое жерло ада. Сердце колотилось, как бешеное, голова кружилась. Только мысли о маленькой Маше придавали мне решимость и силы идти.
Основательно упрятанная от внешнего мира темница была так глубоко под землёй, что никакие звуки все равно не были бы слышны. Никакие шумы извне не могли проникнуть под каменные своды, и никакие крики, как бы громки они ни были, не могли прорваться наружу. Подземелье было полностью изолированным, замкнутым, беззвучным мирком, абсолютно обособленным от всего, что творилось вне его стен.
Всё было обустроено так, будто кому-то предназначалось жить в этой подземной тюрьме, в полумраке холодных, смрадных камер. Там была мебель: кровати и столы. Нет, это были школьные парты! Они были накрепко привинчены к полу. Я узнавала здесь и другой наш школьный инвентарь. Вот зачем он собирал и чинил списанное школьное имущество. На кроватях, на мятой постели лежали детские вещи. Меня снова бросило в дрожь. И сколько же лет он тайно строил это подземное узилище? И никто даже не подозревал, что этот безумец воровал и прятал здесь детей, обрекая их на страшные мучения и унижения. Душегуб! Он мечтал создать здесь свою школу — школу рабов! Он и меня заманивал сюда!
Я задыхалась от окружавшей меня кошмарной картины и тяжёлого, зловонного воздуха. Подземный, мертвенный холод заставлял тело дрожать ещё сильнее. Сквозь запылённые решётки в нише одной из стен виднелись вентиляционные отверстия. Наверное, трубы поднимались вверх и выходили на поверхность земли именно в том месте, где на задней стороне двора разросся густой, непролазный кустарник. Но сооружение осталось недостроенным или сломалось, и сейчас вентиляция не работала.
Переведя дыхание, я сделала ещё несколько шагов и остановилась перед последней дверью. Сердце уже не просто сильно билось, с каждым толчком оно разбивалось о грудную клетку и растекалось кровавым потоком по всему телу. В последний миг, когда я дрожащей рукою отодвинула засов и медленно потянула ручку на себя, оно бухнуло и больно защемило, готовое разорваться в любую секунду.
Мерцающий свет, исходящий от висевшей позади меня лампы, слабо осветил следующую подземную камеру, открыв моему взору лишь пустынный пол со знакомым уже узором.
Нет, на полу всё же что-то лежало. В первую секунду мне показалось, что там лежит маленький голый ребёнок с неестественно поднятыми вверх ручками и будто застывший в немом крике. Но это была просто большая пластмассовая кукла, недалеко от неё лежала лицом к полу ещё одна. Можно было подумать, что здесь просто недавно играл ребёнок, а потом забыл за собою убрать. Но весь кошмар увиденного состоял в том, что шеи обеих кукол были стянуты широкими брючными ремнями.
Мне стало совсем дурно. Я не могла себе даже представить, какие невообразимые ужасы творились здесь. Человек, порочный и злобный, охваченный маниакальной жаждой господства и насилия над другими, и не обладающий государственной властью, становится насильником и серийным убийцей, но не дай Бог ему подняться на самую высоту и взять в руки бразды правления над целым государством, он замахнётся на мировое господство и уничтожит миллионы людей. Человек, обиженный на судьбу, но полный гордыни, готовый в своих низменных стремлениях и жалких амбициях всего лишь ради своей эгоистичной цели преступить нравственный закон — закон человечности, не остановится ни перед чем.
На подкосившихся ногах я стояла на пороге этой камеры, прислушиваясь и боясь произнести даже малейший звук. В тёмной её глубине, куда ещё не достал проникнувший от люстры свет, кто-то шевельнулся и запищал. Я шире распахнула дверь.
В углу, прижавшись к стене и съёжившись в маленький комочек, сидел ребёнок. В раскрытых от ужаса глазах замерли капельки слёз. И вдруг из тщедушной, маленькой груди вырвался пронзительный вопль.
Я подбежала к ней и, не устояв на ногах, упала на колени. Упала, чтобы тоже стать такой же маленькой, как эта измученная рыданиями и страхом девочка. Чтобы молить о прощении за то, что мы, взрослые, в слепоте и равнодушии допустили такой грех.
«Пресвятая Богородица, помоги мне!» — прошептала я и, старательно скрывая дрожь в голосе, ласково позвала девочку:
— Машенька! Машенька!
Внезапно наступила звенящая тишина.
— Ма-ма…Мама… — охрипшим голосом произнесла девочка.
Я замерла.
— Я всё-таки нашла тебя, Машенька! — прошептала я и протянула руки к девочке, совершенно изнеможённой и затуманенным взором глядящей на меня.
Я осторожно прижала Машеньку к себе и почувствовала, как колотилось её измученное сердце, и как моё ласково отвечало на её внутренний зов:
— Я теперь всегда буду рядом. Буду с тобою, родная моя… Ничего не бойся, я рядом…
Всё это время беспокоясь и переживая за Марию, я уже давно полюбила её! «Сохраняй доверие и верность своему сердцу. Оно трудится не только для тебя», вспомнила я Его слова и, качая девочку на руках, повторяла: «Я успела. Слава Богу, я успела».
Я бережно подняла ребёнка на руки и понесла к выходу.
«…Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!...»
Мария затихла. Её худенькие замёрзшие пальчики судорожно обхватили мою шею, а пылавшая жаром голова обессиленно упала мне на грудь. Она только конвульсивно вздрагивала всем телом и инстинктивно повторяла:
— Ма-ма… Ма-ма… Ма-ма…
Горло сдавило так больно, что ни говорить, ни плакать я уже не могла… Я шла, покачиваясь, обессиленная от голода и нервного напряжения, крепко прижав к себе девочку, и молила Бога, чтобы не уронить её и не споткнуться в полумраке. С каждой секундой я чувствовала, как силы покидают меня. Словно сквозь пелену я видела спустившихся в подземелье и спешащих нам навстречу мужчин. И лишь после того, как я передала несчастного ребёнка Пал Палычу, я пошатнулась и, теряя сознание, упала прямо в руки подоспевшего сержанта Лопаткина.
«Пресвятая Богородица, благодарю…»
Продолжение следует...
http://proza.ru/2023/09/24/1647