2
Я подошла к столпившимся людям. И мне открылась жуткая картина: огромное, скорченное от судорог и обезображенное огнём чёрное тело Лаврентия Карловича с обуглившейся головой лежало на сырой земле. Через два дня в школу должна была приехать комиссия из министерства, перед которой он так боялся ударить лицом в грязь.
Ни чувства торжества и, тем более, ни малейшей жалости к повинному в чужих бедах и мучительно погибшему по собственной вине преступнику у меня не было. Бросив короткий взгляд на его труп, я пошла дальше. Сейчас было важно другое, и я поспешила туда, где высокий худощавый старик что-то настойчиво объяснял маленькому, нервному милиционеру. А возле них, покачиваясь, переминался с ноги на ногу ещё не совсем протрезвевший сторож Рябов.
Не успела я заговорить, как сидевшая рядом большая рыжая собака вдруг заволновалась и поднялась. Высокий мужчина тихо скомандовал:
— Ника, свои. Сидеть.
Собака обнюхала меня и, почувствовав резкий запах дыма, зафыркала. Не спеша она вернулась на прежнее место, но уже не сводила с меня своего внимательного взгляда.
Я стояла в обгоревшей, полностью измазанной сажей одежде. Все в изумлении разглядывали меня, заметив, что ни на лице, ни на руках не было видно даже слабых следов от ожогов.
Милиционер, на вид немногим старше меня, деловито сделал шаг навстречу и поправил фуражку. Он оказался даже ниже меня ростом, чем был явно недоволен, и старательно вытягивал шею. Пожилой мужчина, стоявший рядом, выглядел очень бледным и взволнованным.
— С Лукьяном Петровичем всё хорошо? Он жив? — выпалила я, тревожно глядя ему в глаза.
— Давайте всё по порядку! Лейтенант Ершов! Участковый уполномоченный отдела милиции! Прибыл по вызову на место преступления, — отрапортовал офицер милиции, выступая вперёд и изо всех сил вытягиваясь, чтобы выглядеть повыше. — Надежда Романовна? — он недоверчиво оглядел меня, — Вас опознал школьный сторож. Как Вы себя чувствуете? Мне сказали, что Вы лежите без сознания и Вам требуется госпитализация.
— Нет, нет… я хорошо себя чувствую! А Лукьян Петрович был ранен! И к тому же у него случился сердечный приступ! Мы двое суток находились в этом подвале!
— Вам, наверное, уже сказали, что он под присмотром врачей? — недовольно продолжал Ершов. — А мне надо спокойно во всём разобраться. Вам всё же необходимо поехать в больницу... Вас подлечат, накормят, Вы поспите, а потом всё спокойно расскажете, что и как произошло...
Меня начал раздражать его заносчивый, самодовольный вид. Его новенький отглаженный костюм с блестящими пуговицами красноречиво говорил, что он только недавно получил эту должность. От этого он держал себя несколько высокомерно.
— А Вы, лейтенант, знаете, что у него есть внучка… маленькая? Она осталась дома совсем одна … — я игнорировала его идиотские наставления, пытаясь рассказать об опасности, в которой, возможно, оказался ребёнок.
— Какая внучка?! Тут огнестрельное ранение и сгоревший человек! — тыча пальцем в сгоревший труп, возмущённо закричал лейтенант. — Для начала мне необходимо получить полную информацию о составе преступления и позаботиться о пострадавших.
— Я Вам всё расскажу, лейтенант Ершов! — разозлилась я и подошла к нему вплотную. Наклонившись, я хлёстко крикнула ему прямо в лицо: — А для начала наберитесь терпения выслушать меня, если не хотите ещё одной жертвы!
Ершов неосознанно отшатнулся, будто его ударило звуковой волной. Он открыл рот, но встретившись с моим тяжёлым взглядом, стушевался и сделал шаг назад, чувствуя, как все вокруг оглядываются на нас.
— Знакомьтесь: полковник в отставке… — уже почтительно произнёс он, указывая взглядом на своего собеседника, который всё это время молча стоял в стороне и внимательно рассматривал меня.
Хозяин собаки махнул рукой, обрывая его речь.
— Такая молодая, а уже такая боевая! Спасибо Вам, Надежда Романовна! Благодарю от всей души! — протянул он свою большую сухую ладонь.
— За что? — не поняла я.
— За Луку, то есть Лукьяна Петровича. Я так понимаю, Вы потушили пожар на складе, который устроил этот… несчастный. Что же здесь произошло? Извините, не представился. Павел Павлович, для Вас — просто Пал Палыч. Вы говорили что-то на счёт Марии? Её не было дома… Я заходил к ним…
— Да! Нужно срочно узнать адрес дачи Лаврентия Карловича!
— Я знаю, где дача, — твёрдо сказал Пал Палыч. — А что, разве она там?
— Да, Мария там!
В это время к нам подошёл врач, тот самый, полный с залысиной на голове, и осуждающе посмотрел на меня. Он давно уже чувствовал себя здесь ненужным, но издали с профессиональным любопытством наблюдал за мной.
— Так Вы в порядке? Или всё же поедете с нами? — повторил он свой риторический вопрос, не ожидая ответа. Его интересовало другое.
— Спасибо, но я действительно в полном порядке. Не волнуйтесь и спокойно уезжайте. Если надо, я подпишу все бумаги. А лейтенант Ершов будет свидетелем.
— Как хотите, — он напряжённо разглядывал мои руки и лицо. — Моя обязанность предупредить Вас… о последствиях и осложнениях при отравлении угарным газом, — он пожал широкими плечами и посмотрел на Ершова. Тот согласно кивнул. — Ну, если так… — пробормотал он и снова искоса посмотрел на мои руки.
Я обратила внимание на его вспухшие, уставшие глаза, тучное тело, тяжёлую отдышку. Каждый день он был готов прийти на помощь другим и спасти от смерти, но мало думал о себе. Несмотря на своё высшее медицинское образование, видимо, он сам не знал, что значит быть здоровым. Мне стало жаль его, и я крепко пожала его большую, горячую ладонь.
— Пожалуйста, простите меня! Я совсем забыла Вас поблагодарить! Большое Вам спасибо! И Вашему замечательному помощнику… И всем, кто нас спас, огромное, сердечное спасибо! — закричала я в сторону пожарной машины. Потом крепко обняла его широкие плечи, чувствуя, как дрожу от волнения, и уже сквозь слёзы прошептала: — Я приду в больницу... Приду… Честное слово, но попозже…
Он в замешательстве улыбнулся и, ничего не ответив, покачиваясь на своих толстых коротких ногах, не спеша, направился обратно к машине. Я услышала, как он тихо пробубнил:
— Быть такого не может.
Когда врач ушёл, участковый, продолжая прерванный разговор, деловито спросил:
— Откуда Вам известно, что девочка на даче?
— Лаврентий Карлович сам сказал.
— Лейтенант Ершов, дело не терпит отлагательств! Надежда Романовна права. Мне доподлинно известно, в каком тяжёлом положении оказалась эта семья! — сурово произнёс Пал Палыч. — Нам нельзя рисковать жизнью ребёнка… бедная Маша…
Заслышав это имя, большая собака пытливо взглянула в глаза хозяину и встала.
Ершов всё ещё не двигался с места, обдумывая возникшую ситуацию. Я потрясла его за рукав.
— Послушайте, лейтенант! Я обещаю, что всё подробно расскажу и помогу следствию, но не сейчас. Нам надо спешить. Ведь нас завуч хотел убить именно из-за неё! Я даже представить себе не могу, что с ней может случиться! Или случилось… Надеюсь, мы не опоздаем.
Услышав адрес дачи, лейтенант Ершов громко и нервно выдохнул:
— Черт, ещё и мой участок…
Он нехотя достал рацию и сообщил диспетчеру о направлении и цели своей поездки.
— Косаренко! Срочно! Мне нужно произвести обыск жилища, точнее, дачного участка! Да, именно, без решения суда! Да, исключительный случай! Выпиши постановление. Протокол составлю я сам. Со мной сержант Лопаткин и двое свидетелей. Вернее, один свидетель и одна пострадавшая. Если понадобится помощь, сразу сообщу… Запиши адрес… По прямой километров шесть. И вызывайте туда скорую. Конец связи, — он отключил рацию. — Сейчас домчим. А Вы, Рябов, — крикнул он гневно сидевшему на ступеньках сторожу, — ждите повестку в прокуратуру. Будете там объяснять, почему явились в нетрезвом состоянии на работу и заснули на посту.
Икающий Рябов тёр лицо и недоумённо раскачивался, тупо повторяя:
— Виноват, товарищ лейтенант милиции…
Его не раз замечали в пьяном виде, но почему-то до сих пор не уволили. Видно, потому и был удобен этот несчастный, страдающий алкоголизмом человек, которого можно было легко подкупить бутылкой водки или запугать позорным увольнением, чтобы он не обращал внимания на ночные похождения завуча.
— Лопаткин! — крикнул Ершов водителю новенького Уазика, когда мы садились в машину. — Заводи мотор! Едем вот по этому адресу и без промедления.
Мы неслись по городу с включённой мигалкой. Уже где-то на горизонте красной полосой занимался рассвет.
— Какая-то странная история… — лейтенант Ершов нетерпеливо ёрзал на сиденье, оглядываясь назад, где расположились мы с Пал Палычем и большой рыжей собакой. — У разбитого окна был обнаружен пистолет с глушителем, видимо, из него и ранили завхоза школы. Но вот, что интересно, найденные гильзы указывают на то, что это тот самый пистолет, которым года полтора назад была убита вся семья: муж с женой и престарелая мать мужа. Правда, тело ребёнка так и не нашли.
— Сколько лет было девочке?
— Откуда Вам известно, что это была девочка? — напрягся страж порядка.
— Я просто догадалась, лейтенант Ершов. Так сколько ей было лет?
Он задумался и угрюмо ответил:
— Около семи.
— А Марии, внучке Лукьяна Петровича восемь лет.
— Ну и что?
— А то, что именно из-за неё он хотел нас убить. У него склонность к насилию над детьми. Вы понимаете меня?
Ершов неопределённо кивнул.
— Ему нужно было от нас избавиться, ведь мы оказались в качестве ненужных свидетелей, — продолжала я. — Сначала он хотел довести старого ветерана до инфаркта и надеялся, что убийство будет квалифицировано как несчастный случай! Но я спутала ему все карты, и тогда он решил поступить по-другому: всё поджечь… Если бы он успел бросить все бутылки, я бы не справилась. Весь этот старый хлам так бы и вспыхнул словно пороховая бочка.
Сержант Лопаткин, молодой милиционер с большим вьющимся чубом и огромными чёрными усами, молча вёл машину. Он с интересом слушал мой рассказ и хмурился, время от времени бросая возмущённый взгляд в зеркало заднего вида. Ершов тоже безмолвно и напряжённо прислушивался к нашей беседе.
— Я даже представить себе не мог, что там произошло! И Вы, Надежда, рассказываете воистину невероятные вещи! Просто чудовищные! — гневно произнёс Пал Палыч.
— Да, чудовищные… Но как же Вы оказались на школьном дворе ночью? — обратилась я к нему.
— Я давнишний друг Лукьяна Петровича.
— Так это Вы были лётчиком? И тоже воевали?
— Да. Откуда Вам это известно?
— У нас с Лукьяном Петровичем было о чём поговорить… Ах, сегодня же День Победы! Я поздравляю вас с праздником… — я пожала его сухую ладонь.
— Спасибо, конечно. Но какой уж тут праздник… — хмуро ответил Пал Палыч и тяжело вздохнул.
Я с нескрываемым интересом разглядывала того самого лётчика, о котором я услышала накануне героическую историю. Под моим пристальным взглядом Пал Палыч смутился и прокашлялся.
— Это Вы нас нашли? — спросила я, всё ещё не веря в такое совпадение.
— Да, — начал он. Лицо его было бледным, удручённым, — я искал его… Давно не виделись… В субботу и в воскресенье телефон молчал. Днём заходил к нему домой, там никого не оказалось. И Марию нигде не нашёл. Даже всех знакомых обзвонил, больницы… Неспокойно как-то стало на душе. Да и надо было с ним обязательно повидаться… Поговорить… — он напряжённо подбирал слова.
— Я знаю. Он всё рассказал, — тихо сказала я. — Он сильно переживал и сожалел о случившемся.
— Да? — Пал Палыч удивлённо взглянул на меня, и вдруг его лицо просветлело. — Вы всё знаете? — спросил он, понизив голос, чтобы никто кроме меня не услышал его.
Я кивнула. Он придвинулся ко мне и тихо произнёс:
— Я… был слишком суров к нему, но не мог потакать ему в таком деле… Он хороший человек, и мне его очень жаль… Но дело сейчас не в нём, а во мне. Я молчал и был долго зол на него. Задетое самолюбие не позволяло мне простить его. Да я же и сам страдал от этого. Потом долго болел. Врачи нашли язву желудка. Я чуть не умер от внутреннего кровотечения. А Лука ничего не знал... Он даже не позвонил. И это обижало ещё сильнее. Но ведь и я не знал, что с ним! Лёжа в больнице, я много обдумал и понял, что непрощение — это червь, пожирающий всё изнутри, оставляющий лишь пустоту, боль и горечь утраты. Что же я осудил его, будто я праведней, чем он? У каждого в сердце свой дьявол и своя добродетель… И я, пересилив свою гордыню, простил его и поклялся себе, что сам приду к нему и скажу об этом. Я искал его везде уже два дня, но безрезультатно. И я решил, что уж сегодня я не отступлю… И разве возможно было прийти на парад без него, без боевого товарища? К тому же какое-то нарастающее беспокойство и мысли о скоротечности жизни неуклонно гнали меня. Я думал: мы должны успеть, пока живы, исправить ошибку и простить друг друга... Знаете, Надя, я ведь в вечном долгу перед ним... Он мне не единожды во время войны жизнь спасал, рискуя собой… — он глубоко вздохнул, — Как же я погорячился с ним! Не понимал его!..
Я с интересом слушала его, вспоминая рассказ Лукьяна Петровича, и, соглашаясь, молча кивала.
Пал Палыч говорил и дрожащими руками гладил свою собаку.
— Лука довольно часто допоздна засиживался за работой, всё что-то чинил, мастерил, — продолжал он. — Вот я и подумал: схожу-ка я к его школе, там проверю. Было уже затемно, когда мы с Никой вошли во двор школы. Дверь склада была заперта. Постучав и не получив ответа, я собрался было уходить, да только гляжу, Ника моя даже не сдвинется с места. Обнюхала двери и легла у порога. Я зову её, ругаю, а она — ноль внимания. Ну, я-то знаю эту даму много лет, если она упрямится, то что-то здесь не так. Я снова дёрнул за дверную ручку — закрыто. А во дворе темень сплошная и ни одной живой души вокруг. Рассердился я на Нику, думаю, капризничает, как вдруг слышу ужасный крик, просто душераздирающий. Ника сразу кинулась в ту сторону, я побежал за ней, — он снова вздохнул и перевёл дыхание. — На это было страшно смотреть, со времён войны такого не видел. Огромный человеческий факел нёсся нам навстречу и вдруг упал как подкошенный. Пока я подбежал и тушил пламя, этот несчастный уже умер. Я не знал, кто это, но меня успокаивало уже то, что для Петровича этот человек был слишком высок. А Ника обнюхала его и бросилась в сторону складских помещений. Я увидел дым, сгустившийся у самой земли, и тлеющий кустарник. Если бы не прошедший накануне дождь, то там бы такой пожар полыхал... — он набрал новую порцию воздуха и продолжил свой рассказ: — Я сразу помчался к сторожу. А он, сволочь, в стельку пьяный спал, ничего не замечая. Пока его в чувства приводил, думал, отметелю… Простите, Надежда, но нервы уже сдавали! — он сжал кулаки, — Мы сразу вызвали пожарников, милицию и скорую. Сторож нашёл запасной ключ от склада. Я увидел Луку, когда его, окровавленного выносили из подвала. Он был без сознания, но я успел пожать его руку.
Он потупил взор, пытаясь совладать с собой, и потом твёрдо добавил:
— Я знаю — он крепкий мужик, он справится! Врачи сказали, что ещё есть шанс. Они спасут его…
«Вы и только Вы придали ему сил и спасли его», — подумала я, вспоминая слова Лукьяна Петровича.
Я наклонилась к красивой рыжей собаке. Всё это время она послушно лежала у ног хозяина и не сводила с него пытливого взгляда.
— Можно, я тебя поглажу, Ника? — я осторожно тронула её тёплую шею. — Это ты нашла нас. Спасибо! Ты нас спасла! Ника! Умница!
— Она, как человек, всё понимает, только жаль, что говорить не умеет, — отозвался Пал Палыч.
— А какой породы Ваша собака? Я в этом совсем не разбираюсь.
— Золотистый ретривер. Удивительное, очень умное животное, — ответил старый лётчик.
Я погладила Нику, которая поняла, что речь идёт о ней.
— Ника, золотая ты наша! Спасибо тебе. Ты спасла нас всех!
«А ведь «Ника» означает Победа. Опять случайно?!» — удивилась я и подумала об отважном танкисте, который когда-то спас жизнь сидящему рядом со мной человеку. И сегодня именно этот человек оказался нашим спасителем.
Вот таким невероятным образом переплелись наши судьбы. Было ли это очередным совпадением? И я представила, что все события в нашей жизни — это множество маленьких узелков, которые вплетаются в ковёр судьбы. Но лишь по истечении долгого времени, многих десятков лет, из беспорядочного переплетения цветных ниточек проступают узоры и становится ясен весь рисунок. И воистину, будет счастлив тот, чьи узоры окажутся красивыми и гармоничными, чей ковёр будет таить в себе тепло человеческих рук и доброту человеческого сердца.
— Вы мужественная женщина, Надежда Романовна! Как говорят в армии, я бы с Вами в разведку пошёл! — воскликнул водитель, широко улыбаясь в густые черные усы и поглядывая на меня в зеркало.
— А мы как раз, Лопаткин, туда и едем, — сердито вмешался в разговор Ершов. — И, кажется, подъезжаем, — он взял рацию и громко произнёс: — Внимание! Лейтенант Ершов на связи. Приём. Мы на месте. Вижу машину скорой помощи. Молодцы, вовремя. Всё тихо. Свет не горит. По-видимому, в доме никого нет, но мы проверим. Конец связи! — он обернулся ко мне: — Вам лучше пока оставаться в машине. Это может быть неприятным зрелищем!
— Я сюда не ради зрелищ приехала! И нечего мне в машине отсиживаться, — возмутилась я.
Он кашлянул и махнул рукой:
— Ладно, что с Вами спорить… Лопаткин, выходим тихо. Мы втроём — к главному входу, а ты ищи запасной. Кстати, Ваша собака не будет лаять? — обратился он к Пал Палычу.
— Ника, ты поняла? Вести себя тихо, молчать, — как бы, между прочим, сказал Пал Палыч своей умной собаке.
Мы тихо пошли вдоль изгороди. За высоким деревянным забором и густой зеленью приусадебного участка дома почти не было видно. На калитке висел массивный замок.
— Прочная крепость, — прокомментировал Ершов.
Тут подошёл сержант.
— Докладываю: запасного выхода не обнаружено!
Лопаткин оценивающе взглянул на запертую дверь.
— Наверное, этот хмы... плохой человек хранил здесь что-то очень ценное, — с ухмылкой съязвил он, но под хмурым взглядом своего начальника смутился и погладил усы.
— Вместо того, чтобы языком молоть, посветил бы фонарём, — пробурчал Ершов.
— Слушаюсь! — он направил луч света на замочную скважину.
Ершов достал из кармана связку ключей и начал их подбирать к замку.
— Лейтенант Ершов, откуда у Вас ключи? — спросила я.
— У Лаврентия Карловича попросили на время… — ответил за него неугомонный Лопаткин.
— Ну, сержант, ты дошутишься!
— Виноват, товарищ лейтенант!
— Лопаткин, тебе в цирке надо работать, а не в милиции!.. Всё, тихо, заходим! — понизив голос и не меняя каменного выражения лица, велел участковый уполномоченный. Он расстегнул кобуру и первым шагнул в дьявольское логово.
Продолжение следует...
http://proza.ru/2023/09/24/1619