Опять пришёл. Стоит на берегу и смотрит в воду. Что хочет там увидеть? Чего ждёт? Опять синяк под глазом, а сам — как в воду опущенный. Смешно — я в воде, а он на суше, но это он как в воду опущенный. Уже не маленький, но всё такой же беззащитный.
Издали женский крик: "Витя! Домой!” Побежал, но только от дома. Будет опять всю ночь в кустах прятаться. В прошлом году тоже прятался. И в позапрошлом.
Знаю я его место любимое на берегу. Там куст большой, развесистый, даже от дождя укроет, а рядом камыши. Вода тихая, тёплая. Будет там сидеть и смотреть в воду. Пригоняю ему рыбок, если вечер, или лягушек, если жаркий полдень. Зелёные лежат среди толстых стеблей камыша, широко раскинув лапки, на солнышке греются, а ему всё забава. Сидит, не дышит. Как мало надо для счастья человеку живому. И каждый год одно и то же ему в радость. Подрос уже… Скоро исчезнет. Все исчезают. Уедет ли новую жизнь искать, новое счастье? Конечно уедет. Что ему здесь оставаться? А я уже нежить давно. Мне всё не в радость. Почему живу? Зачем? Никто не знает, и спросить не у кого.
— Витя! — крик вдали. Голос измученный, жалкий.
Витя лежит на животе под своим кустом и смотрит на воду, а взгляд такой, словно удавиться хочет. Подплываю ближе — так потрогать тянет, приласкать. Вдруг он вскакивает, смотрит на меня. Неужели увидел? Ох, плохой знак! Утекаю, а он долго потом на воду смотрит, но я уже далеко.
Но не уходит — упорный. Крадётся по берегу, всё в воду заглядывает. А мне и забавно стало — и какие у меня ещё забавы? Пока Хозяин спит, почему не поиграть? Плеснула ладонью волну тихонечко — и точно! Заметил! Выглянула к нему из воды — даже ахнул от испуга:
— Ты кто?
— Нава… — шепчу. А ему слышно. Ох, и правда плохой знак.
— Нава? — удивляется. — Это как русалка что ли?
— Или кикимора, — смеюсь.
— Ты не похожа, — говорит и сам краснеет.
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что красивая, — и ещё больше краснеет.
— А сколько тебе лет-то? — подплываю поближе.
— Тринадцать, — отвечает и тоже шаг вперёд.
— И мне было тринадцать… — то ли ответила ему, то ли ветер в камышах прошелестел.
— Что? — спрашивает, и прямо на бережок ногой. — Что?
— Не подходи, — вскрикиваю, — здесь омут. Очень глубоко.
— Хорошо, — шепчет испуганно и отступает. — А тебе не страшно?
— Мне? Страшно? — давно так не смеялась. — Самое страшное, что здесь есть, это я. Меня все боятся, и люди, и звери. И человечка утяну, и волчонка. Только Хозяин страшнее. А больше никого.
— А кто такой Хозяин?
— Не спрашивай, — говорю, — не призывай. Худо будет.
И чтобы отвлечь, плеснула на него брызгами ледяными, он рассмеялся:
— А что же меня-то предостерегаешь?
— Не знаю… Понравился ты мне, — сказала тихо-тихо, а сама ударила по воде, и на глубину. И чувства такие странные, каких давно не было. Лежу на дне, смотрю на солнце сквозь серо-голубую пелену, а оно бледное, еле заметное, и до него далеко-далеко. Взметнула муть — и не видно его вообще. А я лежу и думаю. Что же мне этот мальчик так сердце режет? Видела-перевидела на этом берегу много. Весёлых тоже. Но они убегают отсюда. Тёмный угол здесь, нехороший. И больше видишь несчастных, избитых, изувеченных. И только один в душу запал. И не знала, что есть ещё она у меня — душа эта.
*
Опять пришёл. И ещё раз. Ищет меня, зовёт тихонько. Прячусь, не выхожу. Вдруг Хозяин заметит. И сколько дней прошло не знаю, но так снова хочется увидеть! Других-то радостей у меня особо и нет. Выглянула наконец, а он чуть в воду не прыгнул!
— Нава! Привет! Где ты была? Я искал-искал, звал-звал!
— Зачем искал? — смеюсь. Даже странно, что ещё смеяться умею.
— Ну просто… Не знаю. Повидать хотел.
— Ну вот, повидал. И что?
— Да ничего. Не знал я, что русалки бывают.
— Бывают, — говорю грустно.
— А откуда?
И правда откуда? Словно я вчера на свет появилась. Ничего не помню, как из небытия.
— Не знаю… — шепчу. И почему-то грустно.
— Говорят, что утопленницы русалками становятся.
— Не знаю… Отстань, — снова плеснула в него и ушла на глубину. А самой досадно. И правда, кто я? Откуда?
*
— Нава, — опять зовёт.
Не иду. Не хочу. Опять будет досадно.
— Нава!
Не уходит. Настырный какой. Сидит опять под своим кустом и со мной разговаривает:
— Нава, я спросил у бабушки Светы. Она говорит, что была одна девушка много лет назад. То ли утопла сама, то ли утопил её отец. Никто не знает.
— Зачем ты мне это говоришь? — сержусь, а может зря сержусь. Ведь добра мне желает.
— Не уходи! Не бросай меня, а то тошно! У меня тоже отчим злой. Мать бьёт, сестрёнку…
— Не помню я ничего. И не хочу… — опять брызнула на него водой сердито. — Не хочу! Не надо!
И опять на глубину.
Лежу, а уже не лежится. C боку на бок, с одного омута в другой, а покой уже не приходит. Всё свербит, тревожит…
Бросилась опять наверх, а он всё сидит, ждёт. Спрашиваю:
— А как звали её?
— Лиза, говорят.
Лиза… Лизанька… как-то зазвенело в душе, и сама не знаю почему. Вдруг вспоминаться стало что-то, руки маменькины ласковые, запах хлеба, чеснока, щей… Запах варенья… Вот так делай, Лизанька, пенку снимай… А пенка сладкая… И что-то чёрное заслоняет…
Нет! Нет… Не хочу знать!
— Подожди! — кричит вослед.
И не хочу — а вернулась.
— Ну что тебе?
— Не утопилась ты. Это наверное он… Твой отец… Я спрашивал, бабушка говорит, что никто не знает. Но говорит, что сгинул он после этого.
— Знаешь, я не помню и не хочу… — шепчу, а сама уже не верю.
— Бабушка ходила, свечку ставила… Может удастся спастись?
— Что мне твоя свечка! Нельзя мне из озера уходить! Нельзя! Я даже на берег не могу выйти! Пропаду, исчезну, и ни росинки от меня не останется! Хозяин не отпустит. А ты можешь уйти! Пусть мать твоя только голову поднимет, пусть выйдет за порог. Да, это тяжко с двумя детьми, но жить с таким нельзя!
— Да не уйдёт она! Сколько уговаривал! Куда, мол, мы пойдём? Тут дом, семья…
— Какая семья?! — мне уже плакать хочется, — вот этот злыдень?! Почему не решитесь сделать шаг? Ты хоть беги! Скажи “прощай" всему! И беги!
— Сестрёнку не могу бросить… — прошептал он. — Захар её тогда совсем… того…
— Вы просто обречённые! — сержусь. Хочется его треснуть по голове.
— А ты? Ты сама? Говоришь, Хозяин не отпустит. А ты пробовала? — скривился на меня и ушёл.
*
Досада. Злая обида. Зачем это мне? Возвращаются обрывки памяти — и так неспокойно, так больно. Больше не пойду к берегу. Не нужно мне этого! Не помнила раньше — и хорошо было. Зачем?! Зачем я его приманила?!
Опять на глубине. Но что это? Тьма наваливается, страшная, густая, неспокойная… И лицо в памяти — злобное… Как этого Захара. Но нет, не в памяти, а наяву — сгущается передо мной сам Хозяин и — вдруг вспомнилось всё! И опять стоит надо мной, неотвратимый, и хочется кричать от ужаса, и голоса нет, и бежать некуда.
Есть куда бежать — к берегу. Что-то случилось! Словно зов в душе, словно чужая боль…
Поднялась туда, а там — вот она жизнь человеческая во всей красе, всё, что в памяти всплыло, всё там наяву. Захар этот, страшный, рычит словно зверь, ружьём машет, женщина мечется, дети кричат… Витя пытается мать заслонить, но тот его одним ударом в сторону.
Бросилась я на берег, но поздно. Выстрел прогремел, словно гром. Упала женщина на берегу, воздух ртом ловит, а на груди красное пятно растёт.
Метнулся Витя к матери, а отчим и на него ствол направляет — вот-вот выстрелит!
Я к ним из озера — а ноги не идут. Не выпускают меня от воды. Медленно-медленно, как во сне. Не успеваю!
— Эй, ты, скот! — кричу, а у самой и сил нет. — Сладил с мальчонкой? Трус ты поганый!
Он оглянулся и не поймёт, кто я, что тут делаю.
— Злыдень! — кричу, — ну-ка оглянись! Сам Хозяин идёт!
Повернулся мужик к озеру и видит — там вода вскипела посередине, забурлила. И небо потемнело, тучи сгустились, налились бордовым.
Отступил Захар от воды, видно, что и ему страшно стало.
Схватила я за руки Витю и сестричку его, и тащу их от воды подальше. Откуда только силы взялись.
— Скорей, скорей! — кричу, — бегом! Не смотрите назад!
— Мамку! Мамку надо спасти! — кричит Витя.
— Нет, не спасёшь, — кричу.
— Надо! — кричит Витя и руку хочет выдернуть.
Но вдруг ветром и дождём хлестнуло, словно кнутом огромным — с ног сбило. Упали мы втроём, а сверху ливень с градом. Бросилась я на детей, закрыла их собой, держу, не отпускаю.
А посреди озера, где вода бурлила, поднимается гора водяная. Вот в рост человека, а вот уже выше — как дом. И открываются в ней глаза огненные, страшные, и пасть, что чёрная пещера — как провал в преисподнюю. Зубы острые, огромные… А между зубами чёрные твари с красными глазами.
И видно, как Захар пытается кричать, а крик не выходит. Хочет отступить от берега, а ноги не идут. Споткнулся о камень и упал, а чёрная пасть к нему ближе, ближе… Выбежали чёрные твари, схватили Захара и потащили прямо в эту пасть. Закричал он тонко, смертно, но гром заглушил всё.
Отступила волна, а на берегу никого.
Хотел было Витя к берегу броситься, но я кричу сквозь грозу:
— Бегите за помощью! Сами вы ничего не сделаете!
— Но там мама! — Витя кричит.
— Так зови людей! Чем ты поможешь? Минутки терять нельзя! — а сама знаю, что уже поздно.
И девочке кричу:
— Есть у вас кто родня?
— Бабушка Света, — голос девочки сквозь грозу еле слышен.
— Бегите к ней.
Побежали они, и вдруг гроза начала утихать. Посветлело вокруг, ливень стал лёгким, потом обернулся дождём.
Смотрю на озеро, и вдруг поняла, что я из него вышла, что я уже не в нём! Смотрю на себя — а руки у меня лёгкие, светлые, прозрачные… И на душе тоже легко.
И вижу — в озере две фигуры поднимаются. Одна — та женщина, всё забывшая. Будет теперь русалкой…
А кто же второй? Ведь не Захар…
Издалека вижу, что усмехается.
— У меня обречённые остаются, — говорит. — Пока боятся ступить на волю, так и маются. А потом обретают силы. Вот и ты обрела. Лети с миром…
И слова его тихие над водной гладью пронеслись — словно ветра шелест, но я слышу. И лицо у него больше не злое.
— То был только твой страх, — отвечает Хозяин на слова, которые я не сказала.
Протянул он руку ко мне — и не заметила, что он уже рядом со мной стоит. Коснулся ладонью моего лба.
— А теперь прощай, — говорит. — Тебе пора.
— Прощай, — прошелестела в ответ, а сама уже в круге света.
И так хорошо стало!
Только увидела на мгновенье, как Витя с девочкой остановились и издалека смотрят, как улетаю я ввысь. Но ещё мгновенье — и весь этот мир растворился в потоке света…
И матушка моя руку мне протягивает…