В те годы, 1983 и 1984, начиная с которых я хочу передать эти события, имя Булгакова для меня много значило. Во время учебы в институте мне достался ксерокс «Собачьего сердца» и «Мастера и Маргариты». Когда я их читал, температура тела повышалась до 41 град.
В пылу, в жару учебы было не до серьезного копания в биографии писателя, а вот во время аспирантуры, когда я начал посещать нашу, МЭИ-вскую изостудию в Доме культуре, я первым делом стал изображать разные наброски и сцены именно из этих произведений.
Чтобы как-то отметить комнату в общежитии, где я жил, и чтобы соседи- алкоголики не ломились лишний раз, я наклеил на дверь акварельную картинку т.н. "Мастера", летящего в пространстве на двух калькуляторах. Так что сосед Сережа не зря принес мне журнал "Турист", где он нашел напечатанные иллюстрации к "Мастеру и Маргарите".
Надо ли говорить, что это были работы художника Виктора Прокофьева, а автором статьи "По следам профессора Воланда", был писатель Борис Мягков. Уже через год, они оба стали моими близкими знакомыми и соратниками в серьезном деле изучения наследия Михаила Афанасьевича Булгакова.
Так что, будучи любителем ходить по Москве в то время, я бросился по тем адресам, о которых было написано в этой статье. Надо сказать, что у меня тогда уже был собственный маршрут, и собственные адреса, но они отличались от адресов Бориса Сергеевича Мягкова.
В общем, с этого всё и началось, и мы с моей подругой Татьяной Цветковой однажды поднялись на лестницу в подъезде номер 6 по Большой Садовой, д.10. В то время там проживали люди на всех этажах, никаких контор и общественных помещений, как сейчас, не было. В основном были коммуналки, поскольку квартиры были многокомнатные, как и во времена Булгакова.
Надписей на стенах тогда там было очень мало, только на верхнем этаже что-то из «Мастера и Маргариты», типа "Рукописи не горят", "Булгаков, мы тебя помним". Стиль «графити», который сейчас распространился по всем заборам, тогда еще не родился. Не буду вдаваться, почему, но в подъездах было чище.
Несколько раз поднимались мы с друзьями, то с Таней, то с Ирой, то с Викой, то с Сережей, то с Колей, в этот подъезд в конце 1983 года, и только иногда встречали таких же, как и мы, интересующими следами, которые оставил в этом месте писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. Он жил в этой квартире 50, которая никогда не открывалась в то время. В то время, как раз она была очищена от жильцов и передавалась конторе, под названием, кажется МОСРЕСТАВРАЦИЯ. Я сейчас многое не помню, сверяться с документами, которые у меня где-то есть, не буду. Просто буду писать то, что помню о том времени. Именно в таком виде и просили меня написать булгаковцы, которые тоже помнят те времена.
И вот однажды, читая надписи на стенах подъезда, вдоль лестницы, где то ближе к двери, мы прочитали, что нужно сохранить это историческое место, где жил писатель Булгаков, а для этого нужно организоваться, собраться и защищать его коллективно. И даже было конкретно написано: собираемся 25 декабря в 7 часов вечера. И подпись была, кажется Андрей. Было от чего заволноваться сердцу!
Я в то время учился на 3-м курсе аспирантуры МЭИ. Дел учебных было много, но сердце заволновалось, и в назначенное время я пришел к подъезду номер 6.
Было темно во дворе исторического дома. Это был обычный на вид московский двор, довольно неухоженный и грязный, тем более что перед Новым годом повсюду лежал грязный снег. Но народу, на удивлении в подъезде было много. Они делали вид, что случайно зашли сюда и сновали вниз и вверх. Народ стоял по группкам, по парочкам. Как таковых никаких организаторов не было. Кто был Андрей, было неясно. Я не помню кто же начал какие-то разговоры, типа того, что кто-то спросил, где квартира 50, а кто-то ответил - там наверху, откуда чемоданы падают. И тогда внизу, у подъезда и начался стихийный митинг. Признаюсь, моя комсомольская биография сыграла свою роль, и пришлось взять слово, после которого охотники что-то сказать, нашлись.
Может народу интересно, так что расскажу в двух словах о своей комсомольской биографии.
В комсомол я вступал чуть ли не 3 раза. Перед армией у меня сперли чемодан, в котором были все документы, включая только что полученный комсомольский билет. Восстанавливать его я не стал, а в роте сказал, что потерял. Но мне тут же дали какое то маленькое поручение, типа рисовать стенгазету, и я считался комсомольцем без билета. А когда хотели повысить до зам-секретаря я опять сказал, что я не комсомолец еще. Тогда меня срочно на собрании "вступили", но физически билета не нашлось, и так я продолжал «числиться». На первом курсе института МЭИ я сознался, что комсомолец в душе, но билета нет, и меня тут же избрали комсоргом группы.
Это избрание комсоргом сыграло в моей жизни значительную роль. У нас в группе было девять армейцев, т.е. отслуживших, и среди них я оказался имеющих высшее звание, для тех, кто не знает, старший сержант в срочной службе было значимым. В общем, комсорг группы должен был и учиться не хуже всех, так что прочь лень. Трудолюбие у меня видимо хватало, желание побыть в Москве тоже, в общем первую сессию я окончил с одной четверкой, а дальше учился даже еще лучше. Это не означало, что я все понимал, во всем разбирался. Так получалось, что экзамены я сдавал на "свое", как называлась оценка 5 в то время. У нас в группе был культ нормальной учебы. Особенно хорошо учились мои друзья Коля Чистяков, Саша Грибанов, Сережа Подковырин. Взаимная помощь была тоже тогда в чести.
Где-то на 4 курсе мы с Колей Чистяковым ударились как бы сейчас назвали в "антисоветчину". Тогда то и прочли «Собачье сердце» и «Мастера и Маргариту», и даже упали до того, что переписали на-пару от руки "Архипелаг Гулаг". При этом однажды на лекции по Научному коммунизму вошла делегация из комитета комсомола и нацепила Чистякову и мне значки ЦК ВЛКСМ "За отличную учебу", при озлобленном взгляде лектора, профессора Лифшица, который уже тогда познал нашу с Колей сущность. Потом это кончилось тем, что при круглом среднем бале "5" нам с Колей поставили четверки по Госэкзамену по «Научному коммунизму», и поэтому мы не получили с ним красного диплома. Нас обрадовало с ним как раз то, что таким образом сравняли, а декан Лобов Геннадий Дмитриевич, уже потом, когда советская власть пала, сказал на одном из юбилейном вечере, когда Коле вручали Государственную премию, что поскольку «Научного коммунизма», оказывается, не было, то он восстанавливает наши права и мы можем перекрасить корочки диплома в любой цвет.
Вернусь к митингу у подъезда номер 6. Среди взявших слово был Лёва, а затем его подруга Марина, которая как раз и произнесла замечательное предложение, что тут недалеко есть клуб им. Ю.А.Гагарина, и можно обратиться туда и собираться там для обсуждения наследия писателя Булгакова. Она как раз и работает там и посодействует этому.
Осталось малое - выбрать актив будущего кружка по изучению наследия Булгакова. После небольшой заминки, так как народ как сник, избрали выкрикнули таки имена Андрея, который написал объявление, Марину как сотрудницу клуба Гагарина и бывшего комсомольского вожака.
Чем всё кончилось, не помню. Торжественного фуршета не было, это точно. Но вот уже после Нового года, числа 7 января, и пришел в клуб Гагарина и спросил, где тут работает Марина.
Марина вышла, мы с ней познакомились еще ближе. Она была что-то вроде организатором вечеров, и следовательно, сама была заинтересована, чтобы идея создания булгаковского кружка не растаяла.
Я думаю, что очень подробно рассказывать о каждой встрече не буду. Но главное, вокруг чего все завертелось, это отметить день памяти Булгакова 10 марта, и потом день рождения 15 мая.
Так что январь и февраль прошли очень бурно, главное, что в это время я познакомился с писателем Виталий Яковлевичем Виленкиным, а также с артистом МХАТ Юрием Ларионовым.
Виленкин меня поразил вот чем. Когда мы остались одни, он посмотрел мне в глаза и сказал: «Закурим?» , и вытащил пачку Мальборо, которых я до сих пор не видел, ведь курили мы в те года только Яву, «Пожопи», да иногда «Союз-Апполон». Мы закурили, Виталий Яковлевич спросил: «А вы какое отношение к Булгакову имеете?» И сделал паузу. Ему не нужен был ответ. Я густо покраснел. Виталий сказал: «Я знал Елену Сергеевну. Я дам Вам телефон. Живу возле бассейна «Москва». Заходите ко мне. Я покажу Вам исторические вещи».
Из тех участников, которые уже замаячили на горизонте был и Б.С.Мягков, который делегатировал Алексея, добровольного его помощника, занимавшегося поиском в библиотеках неизвестных публикаций и рассказов М.Булгакова. Появился на наших семинарах и Андрей, который работал в библиотеке им. Ленина в том же отделе, что и Мариэтта Омаровна Чудакова. Еще в наших рядах появился целый московский класс, я помню только учительницу и одного из учеников, Чернова, тоже Андрея, который «писал замечательные стихи». В общем, 10 марта мы коллективно сходили к могиле Булгакова, возложили цветы и митинг был такой, которого возможно давно не было у этого камня и могилы Писателя. После Новодевичьего был вечер в клубе им. Ю.Гагарина. На этом вечере выступил В.Я.Виленкин, который рассказал о своих встречах с Булгаковым, выступил Андрей, с интересным докладом о биографии писателя, артист Юрий Владиславович Ларионов прочитал несколько рассказов Булгакова.
Такой был вечер 10 марта 1994 года. Достойный булгаковский день, который стал толчком и появлением клуба "ФЕНИКС" .
Между 10 марта и 15 мая прошли не менее интересные события в моей жизни. Я могу только рассказать, с кем я познакомился в эти 2 месяца.
Это художники: Виктория Тенета, Виктор Прокофьев, еще несколько, окончивших училища и институтов. Это сотрудница музея Станиславского Панфилова Галина Георгиевна , это Дмитрий Вячеславович Медведев, военный, журналист и писатель, ярый поклонник Булгакова, это Владлен Иванович Алексеев, инженер и писатель, это поэт и шахматист Дрюбин Герман Рафаилович …. . В эти два месяца мы провели около пяти, а то и больше встреч и семинаров. На них были и серьезные доклады, и подготовительные связанные с будущим вечером 15 мая.
И главное - в этот март - апрель я познакомился с Любовью Евгеньевной Белозерской-Булгаковой. Это событие, которое я уже пытался описать, как важнейшее в моей жизни.
В институте в какой-то период я отвечал за военно-патриотическую работу на своем радиотехническом факультете. Сейчас это кажется слишком серьезно и непонятно, но тогда я втянулся в эту работу и с большим желанием встречался с бывшими выпускниками факультета, ветеранами войны, старыми преподавателями, которыми было что рассказать о своей жизни и событиях. Я встречался с однополчанами Брежнева, когда мы организовывали в МЭИ музей Л.И.Брежнева, встретился с личным шофером Сталина, который жил на одной площадке с мамой нашего Героя Советского Союза Гагарина (не Юрия Алексеевича), встречался с бывшим директором МЭИ, Голубцовой, которая была женой Маленкова, Председателя Совета Министров еще при Сталине. Так что опыт послушать, записать, поговорить, у меня видимо был. Так что с Любовью Евгеньевной, как я думаю, мы быстро нашли общий язык. Тем более, что я был и остался большим любителем кошек, которые у Любовь Евгеньевны жили в небольшом, но дружном количестве. У меня как раз в годы аспирантуры был кот с именем Чингиз-Хан. Это был большой черный красавиц, и главное он тут же разобрался, как непросто ходить на 5 этаж, где я жил в комнате 637, и где живет председатель аспирантского совета Володя Малов, о котором мы по ночам пели песню "Гуд бай, Малов, Гудбай!". Чингиз Хан не любил Председателя и из мести ходил под его дверь. Дома Чингиз хан ходил в посылочный ящик, прибитый к подоконнику, причем из-за своего большого роста, ему приходилось вначале всовывать в его попу, что он делал очень изящно, ан радость гостей, которые часто засиживался в комнате 637.
Я пишу эти строки, находясь на 6 этаже Бастилии, лабораторного корпуса МЭИ. Пока я здесь работаю. Уже перешел в старшее поколение, все мои преподаватели многие ушли в мир иной, дожидаясь своих учеников там, в гуще наномира. Здоровье мое не прыгает от радости, и поэтому написав эти воспоминания, дополнительно выжимается грусть невозвращения.
Знакомство с Любовь Евгеньевной - это событие, которое до сих пор наполняет душу гордостью. Видел такого интересного человека. При всей мощи личности это был очень скромный, сдержанный, в общем человечный человек. Не просто видел, а даже делил заботы по уходу за кошками, обсуждал события в стране, как сегодняшнего дня, так и прошедшие. Я не имел такой манеры, записывать, вести дневник, поэтому вспомнить могу немногое. Ведь в то время мне приходилось тащить много телег - и научную, и творческую, и много времени я отдавал чисто организаторской работе, по подготовке очередной встречи, или булгаковского вечера. Сейчас удивляюсь, сколько это требовало разговоров по телефону, хождений по Москве, встреч и составления бумаг. Интересна география мест, где собиралась наша, довольно тягучая команда.
В клубе Гагарина мы удержались кажется год. Когда с треском выгнали пригретую нами рок-группу "Металлом", затем культ-организатора Марину, потом Леву, и потом и нас вместе с ящиком граненых стаканов, которые мы к тому времени обогатились, помогая оборудовать в годы перестройки и ускорения кооперативные ларьки на Большой Садовой и сквере вблизи Патриарших.
Мы переехали в Библиотеку им. Некрасова. За главным корпусом этой библиотеки было здание, в котором находились краеведческие и исторические группы. И там был неплохой зал, в котором мы, булгаковцы, стали собираться. Борис Сереевич Мягков рекомендовал нас Заведующей библиотеки (фамилию этой женщины я уже не помню, кажется Зильберштейн, потом её имя мелькало часто в культурной жизни Москвы).
В этой библиотеке мы тусовались года полтора. Обычно нас "выгоняли" с каких то мест после какого либо яркого вечера. На помню, почему и когда нас попросили из Некрасовки, кажется после выступления Павла Абрахама, булгаковеда из Чехии. Но после этого мы довольно удачно перешли в Эрмитаж. Сад Эрмитаж - это важное, значимое место нашей дислокации.
Надо сказать, что к этому времени мы, наш клуб, наше собрание, обросли разного типа творческими личностями, которые с удовольствием принимали участие в булгаковских вечерах, и сами выступали со своими мыслями, обсуждениями и дискуссиями. Я имею в виду поэтов Эдмунда Иодковского, Арсения Николаевича Чанышев, Анатолия Сенина. К нам стали даже ходить такие одиозные личности как отец Дмитрий Дудко, Валерий Николаевич Емельянов. Приезжали булгаковеды из Питера, тогда Ленинграда, благодаря тому, что там активно стала работать на булгаковской ниве Елена Монахова. Я подружился с Мариэттой Омаровной Чудаковой. Хотя она выступала в нашем клубе только один раз, но она использовала то, что я был близок к Любовь Евгеньевне, и составляла мне список вопросов, которые я задавал Любови Евгеньевне. Очень здорово, что я проторил дорогу к кровати Л.Е., когда она уже лежала после перелома шейки бедра, и приводил к ней таких в будущем крупных булгаковедов, как Соколов Борис Вадимович, Сахаров Всеволод Иванович , Лосев Виктор Иванович, Александр Мирер, знаменитого актера Георгия Семеновича Епифанцева, друга Высоцкого. Любовь Евгеньевна очень критически относилась к Высоцкому, к Алле Пугачевой, но актеров МХАТа уважала, с подачи Панфиловой Г.Г. они приходили к Л.Е.
О Лосеве хочется сказать отдельно. Еще в 1984 году я вдруг решил пойти в рукописный отдел библиотеки Ленина. Вход в него был с той стороны дома Пашкова, который сейчас глядит в сторону галереи художника А.Шилова. Я прошел по темным коридорам и в одном кабинете подошел к столу, за которым сидела полная, спокойная женщина, похожая на Крупскую.
Она не удивилась тому, что кто-то пришел в Рукописный отдел и хочет почитать что-то о запрещенном писателе. Но была перестройка в Рукописном отделе. И после какого-то время к работе в булгаковском архиве приступил Виктор Иванович Лосев, который до этого был историком и преподавал историю в школе. Тогда я ходил в Ленинскую библиотеку часто, работал по научной части, но каждый раз старался увидеться с Лосевым. Иногда он меня прижимал в угол, и нашептывал вещи, которые обижали его. Ему было важно, чтобы публика любителей Булгакова различала такие внутренние партии, как партия Чудаковой, партия Гудковой, партия Лидии Яновской и другие.
Вообще, Эрмитаж, а параллельно, библиотека Ломоносова, это была яркая страница еще и потому, что в этот период меня дважды обрабатывала госбезопасность. Первый раз вызвали в Свердловский райком КПСС после выступления Емельянова, а второй раз вызвали после вечера с Дмитрием Дудко в какой-то отдел ЦК КПСС (реально всё окончилось каким-то мрачным коридором, никакого ЦК КПСС я не видел). И там и там были какие то пацаны бандитского типа, которые больше изучали меня, не подставной ли я и не засланный, не играю ли я на два фронта. Не помню точно результата, но кажется в обоих случаях со мной прощались без всяких там протоколов.
В Эрмитаж меня порекомендовала Ляля Смирнова. Она, как концертмейстер, когда-то там работала и была знакома с директором Эрмитажа. Директор, лет 55, прямо ходил кругами вокруг Ляли, и дал добро, не вникая, что это за литературный клуб такой будет встречаться на его территории. Но после того, как второй раз выступил Дмитрий Дудко, он как ужаленный выгнал наш булгаковский клуб с глаз долой. Правда, тут произошло такое событие, которое в какой-то мере обогатило историю клуба. Дело в том, что среди активистов клуба, кроме Медведева, Владлена Алексеева, Борис Сергеевича Мягкова, двух женщин – Зори Красильниковой и Наташи Романовой, появился еще Саша Князев. Сейчас я не знаю, были ли у него особое отношение к Булгакову, но скорее всего он чувствовал себя патриотом, дружил с дружбанами из "Памяти", и хотел вычистить и наше общество от скверны. В любой банде , даже культурного назначения имеется формальный лидер, и даже устав. Мы к тому времени, пользуясь авторитетом Эрмитажа, провозгласили себя клубом "Феникс" имени Булгакова. И в нашем уставе, не знаю уж почему было решено, что Политбюро избирает собрание и Секретаря избирает собрание. Так что когда Саша Князев (Князь) выдвинул идею, что нужно Курушина долой, потому что он приглашает Д.Дудко и всякий сброд, и ставит таким образом клуб под удар, то под влиянием директора, Президиум дрогнул. Медведев, как самый авторитетный по-отечески поговорил со мной, что пусть формально лидером будет Князев. Я тоже дружил с Памятью, даже участвовал с ними, с Васильевым, однажды в субботнике на кладбище в Коломенском, но видимо всё-таки был непоследовательным гражданином - тут тебе и Высоцкий, тут и Галич.
В общем кончилось тем, что в клубе наступил раскол. В конце концов взяла слово Ляля: я нашла этот клуб для Курушина и всё. В результате мы ушли из Эрмитажа, сказав директору «Адью». Я решил, что я объявлю новый вечер, как раз тут Александр Мирер (Зеркалов) из Ташкента появился, а если кто-то захочет с Князевым проводить вечер на тему "Булгаков и православное масонство", то мы тоже сможем прийти, если пригласят. С тех пор след Саши Князева пропал, а мы продолжали собираться в том же составе. Нашли клуб где-то возле стадиона Динамо возле разрушенного аэродрома, но там собирались раза два-три.
Тут надо сказать, что произошли события, которые не меньше, чем Князь, повлияли на булгаковские дела. Умерла наша патронесса и помощница клуба, ради которой много делалось - Любовь Евгеньевна. Если сказать про себя, то я к тому времени оброс знакомствами, начал делать фильм о Булгакове, писать очерк о Любовь Евгеньевне, т.е. нашел занятие, может даже серьезнее, чем просто быть исследователем биографии Булгакова, его жён.
Надо сказать, что как среда булгаковедов, так и среда любителей творчества Булгакова, т.е. булгаковцев, разделилась по классам жен. Одна группа была поклонницей первой жены, Татьяны Николаевны, вторая группа - поклонницей Любови Евгеньевны, и третья, самая внушительная - поклонницей Елены Сергеевны. Поэтому этот момент был и притягательный, и собирательный. На каждом вечере, чему бы он не был посвящен, слушатели соображали, к какой партии относится докладчик, и потом начиналась дискуссия, кто больше любил, поклонялся, уважал М.А.Булгакова, а кто внес отрицательный ... момент в его жизнь.
После похорон Л.Е. я ещё приходил в гости к её знакомым, дружил, написал их воспоминания, Марики Артемьевны Чемишкиан и Натальи Абрамовны Ляминой - Ушаковой. С Марикой Артемьевной мы дружили больше года, она совсем плохо видела, я покупал ей лекарства, папиросы "Беломор" ленинградской фабрики Усачева, французские булочки. Ей как раз дали телефон, и ей очень хотелось, чтобы была и телефонная тумбочка. Эту тумбочку я привез ей откуда то из-под Рязани. Мы с ней гуляли по Москве, по булгаковским местам и не только. Наталья Абрамовна тогда уже была не-выходная из дома, но она мне очень много помогла с фотографиями для фильма о Булгакове. Еще я познакомился с дочкой писательницы Натальи Венкстерн, которая также посвятила Любови Евгеньевна какое-то свое произведение. Ну такая была Любовь Евгеньевна, каждый хотел её чем то отблагодарить. Говорили, правда, что и Михаил Афанасьевич плотно дружил с Венкстерн.
Потом в моей булгаковской биографии был перерыв. Умерла Ляля, потом я спасался рисованием, потом я серьезно начал писать иллюстрации к «Мастеру и Маргарите», решив, что посвящу лучшее, что сделаю, Ляле, потом был ГКЧП и нужно было стоять на баррикадах и раздавать противогазы. Потом поехал в Чехословакию к Павлу Абрагаму, потом в Германию. Рисовал Прагу, Нюрнберг, зарабатывал, частично не забывал науку. В 1996 году в Нюрнберге, точнее в одном из его «Dorf’ов» была персональная выставка, где я показал "Западу" иллюстрации по «Мастеру и Маргарите». И вот наконец познакомился с академиком Анатолием Фоменко и решил сделать его выставку в ЦДЛ. Это наша новая точка - Центральный дом литераторов проклюнулся для нас потому, что поэт Эдмунд Иодковский в последние годы своей жизни основал легендарную газету "Литературные новости", имел в Московском Союзе писателей отдельный кабинет и фактически порекомендовал нас для выступлений в ЦДЛ. В то время начал участвовать в нашей работе Секретарь комиссии по наследию Булгакова, Караганов Александр Васильевич (да и не только он) и фактически дверь в ЦДЛ был открыта. Только силы и эмоции уже были не те. Компьютер, а потом и работа в МИЭМ, МЭИ и МИРЭА, а затем в Академии образования забирали уже довольно много сил. В Академии образования я легализировал свою булгаковскую позицию, опубликовал несколько эссе, втащили Булгакова, Высоцкого и Солженицына (как раз за них я отвечал в лаборатории литературы) в школьную программу. Наконец, используя авторитет Караганова, Лосева, Панфиловой, состоялось собрание в Министерстве Культуры, на котором была принята концепция музея Булгакова. Реально дело винулось. В Киеве наши друзья – Кончаловский Анатолий , Татьяна З., уже пробили музей Булгакова в Киеве.
Сейчас я много писал о нашем булгаковском клубе, но параллельно шла работа, которую можно было назвать подготовкой музея Булгакова. Первые пару лет, когда наш клуб объединил назовем это "мечты народа", контора, которая занимала 50-ю квартиру, работала как говорится в штатном режиме, иногда реагируя на то, какое количество посетителей проходило по лестнице в подъезде 6. А народ просто оборзел. Любовь к Булгакову росла как на дрожжах. Еще бы - и на Арбате теперь можно было купить всё, и валюту купить, и Булгакова почитать. Булгаков стал лидером интереса в литературном мире.
Очень важно, что в конторе появились "наши люди", и конкретно Наташа Романова, она когда то даже спасла меня от ментов, которые наводили порядок в 6-м подъезде, и потом много лет помогала М.О. Чудаковой и её сестре Инне Омаровне, входила в Булгаковский фонд.
После того, когда Наташа спасла меня от ментов, когда я что-то неверно сказал в их адрес, стоя на пороге подъезда номер 6, она стала ходить на наши вечера, и полностью приняла идею создания музея Булгакова в квартире 50. Мариэтта Омаровна Чудакова должна была стать Председателем комитета по организации музея, Булгаковского Фонда. В эти же годы открылся музей Булгакова в Киеве, что стало толчком и для наших больших булгаковедов (наших, в клубе Булгакова называем булгаковцами).
На горизонте возникли такие личности как наследник Булгакова, Сергей Шиловский, племянник Елены Сергеевны Булгаковой. Сергей юрист, поэтому знает, что такое деньги, и как трудно они зарабатываются.
И вот году в 1998, когда мы уже проторили дорогу в Центральный Дом литераторов (ЦДЛ), возникла идея в честь 15-летия клуба «Феникс» собраться в 50 й квартире. Тогда она была пустынная. Но на счастье наше руководила там Наталья Барышникова.
Она и позволила провести там вечер. На стенах тогда еще ничто не висело. Собрались человек 15-20. Главное - Наталья Ивановна потом подружилась с нами, передала массу опубликованных в эти годы материалов, что-то рассказала, но очень важным была также встреча с ней в квартире, и её рассказ удалось потом описать, используя альбом с материалом, который она дала. Речь шла о том, что параллельно с Фондом Чудаковой, во дворе Садовой 10 появилась команда жителей дома на Садовой, во главе с супер-патриотом Князевым А.А. (Его звать, как ни удивительно тоже А.А.) Он лил воду сверху на двери в будущий подъезд народного музея «Булгаковский дом», выбрасывал бумаги из 51 квартиры, и еще много чудил.
Теперь мне приходится переброситься года на три вперед, поскольку в начале 21 века у меня был перерыв в булгаковской деятельности, т.к. я работал в Корее, потом в Китае. Однако много событий всё-таки не прошли мимо. И главное – реставрация, и потом создание Булгаковского дома со входом, который когда то назывался 52 квартира, а потом и ремонт нижнего подвала, создание полноценного подпольного музея «Булгаковский дом». Это заслуга Николая Голубева, об этом мы будем еще говорить.
Я же вспоминаю собрание, на котором присутствовали племянницы М.А.Булгакова, Елена Андреевна Земская, д.ф.д, крупный филолог, и Варвара Михайловна Светлаева.
…… А также Валентина Ферапонтовна Дименко. Валентина Ферапонтовна, которая позиционировала себя как основатель Булгаковского фонда в Киеве, как то первой захотела со мной познакомиться, видно переоценивала моё значение среди булгаковедов, но помню , что мы познакомились с ней в нижнем буфете ЦДЛ, сидя за бутылкой красного сухого. С нами была также поэтесса Надежда Семенова, которую также нужно вспомнить, т.к. в том время она активно участвовала в нашей булгаковской жизни, вместе с ошметкамидиссидентов. Сейчас Надежда в Соединенных Штатах, разводит кур, получила американское гражданство.
Начиная с 2004 года, когда «Булгаковский Дом» окреп, открылась совершенно другая, можно сказать новая страница в булгаковском движении. В новых, пока еще не побеленных и поэтому таинственных подвалах Дома на Садовой активно проводились вечера, на которых присутствовал весь цвет булгаковского общества. Это шло параллельно с большим изданием новых книг, один Борис Соколов опубликовал их более 50. На этих вечерах мы увидели таких личностей, как Андрей Кураев, Евгений Евтушенко, Андрей Макаревич.
Потом в Булгаковском доме открылся театр имени Булгакова. Мощный коллектив актеров во главе с Главным режиссером Сергеем Алдониным усилил и обогатил дело. Выставки, экскурсионная деятельность, знаменитый экскурсионный автобус. Это все родилось на платформе уникального музея «Булгаковский дом». Наша «представительница» Ира Мягкова стала звездой литературной части, ярким экскурсоводом, инициатором многих проектов.
История двигалась. Старшее поколение уходило. Проводили племянниц Булгакова, проводили старших организаторов булгаковского движения – Мягкова Бориса Сергеевича, Лосева Виктора Ивановича, Медведева Вячеслава Михайловича, Алексеева Владлена Ивановича, Леонида Паршина.
Завершая свои краткие воспоминания хочу сказать и о событии, которое чрезвычайно греет мое сердце – это открытие филиала Булгаковского музея на Большой Пироговской. Возникло то, о чем даже Любовь Евгеньевна не могла мечтать. Имя Михаила Афанасьевича Булгакова, а теперь уже и памятники Булгакову в Москве, греют и наше, и новое поколение неравнодушных молодых людей. Хорошая команда сколотилась в официальном теперь, музее М.А.Булгакова в 50-й квартире, и её молодой лидер, Петр Владимирович Мансилья-Круз, сумел за 7 лет своего директорства поднять научные и литературовеческие дела и укрепить музей Булгакова. Немалые дела за 20 лет внизу, в Булгаковском доме. Его лидер Николай не пожалел ни сил, ни денег, и теперь БД, а также театр имени Булгакова – украшение Москвы. Дружный коллектив – Наталья Склярова, Ира Мягкова, Володя Рокотянский, Михаил Устинов, Артем Задикян, Света Мкртчан и многие другие – это достойные булгаковцы, для которых имя М.А. Булгакова стало неразрывно с их жизнью.