"Как закалялась сталь" -- роман советского писателя Н. Островского, основанный на автобиографическом материале и считающийся одним из основополагающих экземпляров метода т. н. социалистического реализма. Вот такая дурость.
Первая версия романа показалась над литературным горизонтом в 1932 году, когда роман еще не был закончен. В 1932-1934 гг роман вышел полностью первым изданием, а в 1936 значительно переработанным вторым. Из второго издания почти полностью были вымараны личные обстоятельства жизни автора книги. В советские времена роман был обязателен для изучения в школах, Павку ставили всем пацанам как пример: и в первую голову его стойкость, аскетизм и верность коммидее.
РЕДАКТИРОВАНИЕ РОМАНА
Первоначально роман в издательстве был отвергнут, поскольку его герои были нереальными. Но Островский, обладавший завидными пробивным данными, сумел настоять-таки на включении романа издательский портфель. Кто и почему решил все-таки издавать роман, пока так и остается неизвестным фактом: как и все в советской истории, что касается принципиальных решений, данный вопрос скрыт под завесой намеков и слухов (для издания книги "потребовались хлопоты его друга, старого большевика Феденеева и нажим на какие-то невидимые рычаги" -- как аккуратно пишет современная исследовательница Е. Толстая-Сегаль).
Однако настоятели были в весьма солидных сферах, если не автора вызвали в Москву, а к нему из Москвы в Сочи направили двух редакторов, Анну Караваеву и Марка Колосова, бывшего тогда главным редактором "Молодой гвардии". Эти молодчина и молодчик лихо перелицевали роман, так что до сих пор в кулуарах ходит легенда, что редакторы-то и являются подлинными авторами романа.
Проверить ее истинность нет никакой возможности, хотя есть отчетливые страницы с линеечками для слепого письма, по которым писал писатель, испачканные почерком Караваева и Колосова. Но их собственноручный почерк еще не доказывает их авторства: в мировой литературе очень многое писалось под диктовку.
И, кроме того письма писателя, воспоминания очевидцев свидетельствуют, что Островский делился своими планами, мыслями, и таким образом все, что привносили Колосов и Караваева было чисто стилистической правкой. Редакторы утверждают, что выбрасывали "неграмотности" и "красивости". Но если из-под колосовской руки выходил довольно-таки шероховатый текст, что говорит о его послушничестве у не очень грамотного писателя, то приторные, хотя и прилизанные строчки Караваевой четко сигнализируют, что эта баба занималась тем, чем обычно и занимаются бабы-редакторши в литературе: причесыванием авторской индивидуальности под общеобразовательный стандарт.
Как убирала красивости Караваева, ударим примером. Так завлит "Комсомольской правды", хорошо осведомленного о работе над книгой, приводит начало одного из отрывков. У Островского "А когда осенью полили дожди и в жаркой Приазовщине загуляли ветры, холодные и неласковые, тело за лето набравшее сил, напомнило о себе страшной простудой". Караваева переделывает: "Сжаты поля. На пороге появилась осень, ушло пламенное лето. Не любил осени Павел..."
А вместо "И как всегда, когда жизнь нагромождала преграду, он готовился оказать сопротивление" стало "И так всегда начинался день в борьбе между духом и телом, и не было еще случая, чтобы победило тело". То есть простые ясные, я бы даже сказал, безыскусные предложения автора Караваева упаковывает в литературные красивости. (После долгих споров автора с редакторшей весь отрывок -- порядка 20 строк -- Островский выбросил из романа). А однажды, когда Караваева вставила "изумрудную слезу", писатель не сдержался и обругал ее матом. И поделом.
Л. Аннинский вдобавок настаивает, что редакторы подчищали всю документальную основу повести: в книге цитировались партийные документы, резолюции, отчего она буквально "дышала" историей, столь неуместной, когда подковерная борьба за власть в большевистских рядах еще не закончилась.
Сам писатель так оценил редакторский "вклад": "Конец книги срезали: очень большая получилась -- нет бумаги. Повырезали кое-где для сокращения, немного покалечили книгу, но что поделаешь -- первый шаг!.. Я бессилен бороться с неряхами в редакции... Одно хорошо, что вся книга моя и никто не влеплял своего".
ЛИЧНОЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ В РОМАНЕ
Этот мотив является, можно сказать, ключевым в романе. По крайней мере одним из центральных. Советским искусством уже на заре своего существования была поставлена проблема соотношения для человека личного и общественного, которое несмотря на все декларативные усилия гармонизировать его ,скатилась к неразрешимому противоречию.
Этот мотив заявил себя уже в литературе 1920-х годов. Даша в романе Ф. Гладкова "Цемент" требует от мужа Глеба, чтобы он видел в ней человека, равноправного борца за новую жизнь. Она упрекала его: "Почему ты не чувствуешь во мне товарища? Я уж не только баба..." Отдаваясь всем своим существом делу и вместе с тем любя мужа, она уходит от него. Её кредо: "Мы -- коммунисты прежде всего".
Очень много на тему "быт и работа" художественно выражались Катаев (замечательна его пьеса "Квадратура круга"), Ильф и Петров, мн другие, а также примкнувшие к ним мастера старой школы (Булгаков, А. Толстой со своей "Гадюкой", едва ли не более популярной у тогдашнего читателя, чем вся его трилогия о Гражданской войне), Шишков...
Тема была скорее обозначена, чем как-то решена. (Проблеме, быть решенной в искусстве, заметим, -- это не значит выдать рецепты на случаи жизни, а быть воплощенной в завершенных жанровых и образных кондициях). Островский же решил ее раз и навсегда для советского образа жизни, который напрасно думают, будто уже канул в лето: он еще и весны-то толком не пережил.
Никакого личного не существует, человек должен подчинять себя долгу, служению общему делу. Уже в поганые и слякотные 1970-1980 гг стала муссироваться тема важности частной жизни, как сферы подлинно человеческих интересов, в противовес выжигающему душу служению общественному Молоху.
Но и то сказать, понимание служения обществу выродилось в послушенчество и безмысленное одоборямс. Ходило даже такое слово "сознательный", то есть человек, который, что ему велят, то и делает. Без прекословий и не рассуждая. "Наше дело маленькое -- это начальству решать, что и как" -- именно так понималась активность в общественной жизни.
"Еще с университетских времен я заметил: чем бездарнее преподаватель, тем громче заявляет он о своем горячем одобрении политики партии и правительства. И потом много раз убеждался: если человек хорошо знает свое дело, понимает себе цену, он побрезгует всякий раз громко восхищаться генеральной линией и мудростью руководителей. И, наоборот, те, кто не мог или не хотел работать, были первыми на субботниках и сдаче норм ГТО", -- пишет современный журналист, и увы! он полностью прав.
Корчагин, однако, каким он нарисован в романе, под эту категорию исполнителей подходит мало. "Корчагин подчинил всю свою жизнь интересам общества, но его яркая индивидуальность не была принесена в жертву государству". Он сознательно приходит к большевикам и сознательно подчиняет себя партийной дисциплине. Недавно автор перечитал сцены героической работы комсомольцев по постройке узкоколейки.
Снабженный жизненным опытом, а также следуя в фарватере статьи несостоявшегося московского мэра Г. Попова о романе, я заметил то, чего не видел в юности, хотя читал книгу трижды. Не видел головотяпства и прямого саботажа, в том числе и со стороны партийного руководства, красочно описанных Островским. А Корчагин все это видел. Видел и не молчал. Но, критикуя, и резко притом, действия руководства, он не просто работает на бессмысленном строительстве, но сам добровольно идет на стройку, хотя по своему статусу вполне мог бы пристроиться где-нибудь в конторе. Это похоже на офицера, который, понимая преступность генеральских диспозиций, оставляет место в штабе, чтобы, возможно, сложить голову на передовой.
Вовсе не претендуя на разрешение Островским проблемы личного и общественного, только укажем, что проблема эта выпрыгивает из разряда проблем, свойственных определенному обществу на определенном этапе его развития и дотягивает до уровня "вечных вопросов". В самом деле, то, что, как считают в наше время многие, человек должен прежде всего жить ради себя (своих удовольствий, своей семьи или удовлетворения своих интересов -- это все варианты одного решения проблемы) -- еще не факт.
Еще не факт, что жить только ради поддержания своего существования может сделать человека счастливым или просто удовлетворить его. Не менее силен в человеке и другой позыв: быть приобщенным к делам социума, к надличной идее, которая и наполняет его жизнь смыслом и задором. И не только выдающихся, но и так называемых "простых людей".
В СССР мы жили в великой стране, и это сознание придавало твоей частной жизни смысл. "Раньше думай о Родине, а потом о себе" -- было всамделишным лозунгом жизни советского человека, хотя если бы человек каждый день повторял эти слова, он был бы посмешищем не только в глазах окружающих, но и в своих собственных. Подобные мысли приходили в голову советскому человеку примерно на одну минуту раз в году. Однако они присутствовали необходимым задним фоном, примерно, как мысли, что земля твердая, солнце встает каждый день, воздух наполняет наши легкие. Кто об этом думает? Но кто может жить, если эти мысли не вшиты в его сознание на уровень инстинктивных аксиом?
ЭКРАНИЗАЦИИ РОМАНА
Роман экранизировали трижды: в 1942, 1956 и 1973 годах, и еще четвертый раз в Китае в 2000-е гг. И все экранизации были неудачными. Что касается экранизации 1942 г, то ее подоплекой, судя по рецензиям, ибо вживую этот фильм давно не крутили, был лозунг "За Родину, за Сталина".
Последующие же советские экранизации решали тему, как и вообще решалась тема Гражданской войны в Советском союзе, в революционно-романтическом ключе. Никакого противоречия личного и общественного, никакого приобщения к надличной идее в подобных фильмах не было и быть не могло. Все было красиво и приглажено: Караваевой эти фильмы, наверное, очень нравились.
То что авторы экранизаций и переделок не идут вслед за авторским замыслом -- это всеобщая художественная практика, и ломать копья здесь особенно не о чем: каждый в рамках заданных сюжета и образов глядит со своей колокольни. Вот только колокольня авторов фильмов по роману была убогонькой. Этакий костюмированный романтизм, как в ресторанах, где официанты одеты в буденовки и разносят водку в армейских фляжках с шашками на богу -- прикольно.
Но именно эти экранизации и сформировали представление о романе Островского у советского человека. Готовясь писать данную миниатюру, я пробежался по дискуссиям по закалке стали, оказавшиеся, на удивление многочисленными. И все, как в одну дуду дудели: одни -- что закабаленность идеей, как у Павки -- это не модно и не современно, другие, что потеряв Корчагина, мы многое потеряли, скатившись в бездуховность и всяческий цинизм. Похоже, что самого романа авторы дискуссий и не читали.
А если и читали -- например, я наткнулся на очень интересные и содержательные по фактам заметки директора музея Островского в Сочи -- то дали себя утрамбовать в эти бессодержательные и беспонтовые дискуссии. Так что прочтение "Как закалялась сталь" еще предстоит в нашей культуре.
МИНИАТЮРЫ О ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. РОМАН
http://proza.ru/2023/09/11/320