Виноградная кисточка игриво постукивала в окно террасы: тук – тук, будто звала выйти, её раскачивал дувший с моря свежий ветер. Приятно быть ещё достаточно молодой, красивой и сильной. Тайва бросила взгляд на свое роскошное свадебное платье, висевшее на почётном месте в зале, услугами которого пользовалась почти каждый день и решила уйти прямо в нём, мало ли какая возможность представится в ближайшие часы? Своим правилам изменять не следует. Ничто более не держит её в этом чёртовом доме.
Летящим шагом понеслась по сухой каменистой тропинке вверх, минуя цветники, с намерением преодолеть небольшую гору, и попасть в чужую долину, где когда-то уже бывала пару раз. Зачем вспоминать? Знавших её на той стороне давно нет в живых. Нет, пусть сегодня она идем туда впервые: нас никто не знает, мы никого не знаем, пусть мир будет полон сюрпризов. Она чиста, как белый лист и так же наивна.
Лететь по тропинке вверх, в гору – это дело утреннее, дело юности, Тайва с удовольствием взлетела и сразу вниз, не такая уж это и гора, скорее холм, но теплый морской ветер, подталкивающий в спину незаметно затих, а навстречу в лицо опахнул сыроватый травянистый воздух лугов и леса. Там еще ползает по склонам туман, зеленая трава коротко подстрижена овцами, далеко внизу бархатисто – темные кусты, а на самом деле лес и длинное ущелье.
На склоне паслось небольшое стадо из десятка овец и коз, между овцами и ущельем дежурила белая собака, пастух сидел возле шалашика и варил что-то в кастрюле на небольшом костерке. Очень мило. Однако и здесь в трех местах луга горели черные костры, окруженные со всех сторон завалами из старых веток.
С самой высокой точки оглядела луга, не найдя внизу ни одной живой души, кроме этого пастуха. Ну что же, пастух так пастух. Примитивен и очень молод, почти мальчишка. Хоть в этом ей ровня. Она усмехнулась. Темное от загара лицо, простая мешковатая одежда, на каком языке с ним можно разговаривать? Это и есть другой мир, человеческий, угрюмый. Который может привнести в ее личную жизнь новые необыкновенные ощущения. А может и не принести. Кто знает, что выйдет из этой прогулки. Она пожала плечами, терять нечего, и будь, что будет. Тропинка исчезла меж камней и травы.
Стало очень тихо. Не слышно постоянного шума прибоя, к которому она привыкла, живя на побережье. Здесь существует прошлая раса человечества. Они по-прежнему размножаются подобно зверям. Женщины долго ходят с большими животами и рожают детей в первородном грехе. Отбросив сомнения в сторону начала спускаться вниз быстрым шагом, выбрасывая вперед свои великолепные ноги, восхищаясь ими, и думая как, должно быть, красиво выглядит со стороны белое, развевающееся, будто в полете платье – символ вечной девственности.
Собака первой заметила чужого, бросились с лаем наперерез. Пастух тоже разглядел одинокую женскую фигуру, закричал, побежал за собакой. Верно, опасается, идиот. Тайва улыбнулась. Ну, это напрасно. И точно, овчарка обежала по большой петле и со всех ног кинулась назад к стаду, не приблизившись к ней.
Увидев это, пастух приостановился, его простецкая физиономия выражала недоумение, он не верил глазам. Летящей походкой Тайва прошла мимо, чувствуя, что произвела нужное впечатление. Она его словно не заметила.
– Эй, – негромко сказал он вслед. – Вы откуда?
Через пять минут они сидели рядом, а скоро лежали под деревом в обнимку. Потом заснули на свежем воздухе, как она и мечтала, крепко обнявшись, а легкий еле уловимый ветерок спутывал их волосы. Душа Тайви привычно освободилась от телесных пут, потащила с собой неуверенную и неумелую душу пастуха в свой мир, за гору, к морю. Она старалась показать, как великолепно живут приличные клоны, как они юны утром, зрелы днем и стары вечером, ночью не умирают, но снова восстанавливаются в своих чудесных ящиках, изобретенных Мессией, царствие вселенское нашему Спасителю, чтобы проснуться утром к новой бесконечной жизни! Чужая душа оказалась ужасно неповоротливой, двигалась еле-еле, всему поражалась, пугалась и скоро надоела Тайве.
Расставшись с ней, та кинулась по Вселенной радостно стрекоча всем своим товаркам, как необыкновенно хорошо ей нынче было!
Первым проснулся пастух. Уже сильно вечерело. От леса со стороны ущелья потянуло сыростью, скоро выползут седоватые языки тумана и закроют пастбище, давно пора возвращаться домой. Он потряс головой и, вспомнив сон, вздрогнул: какой смертный ужас ему приснился! Люди ложились на ночь в гробы, это не люди, а настоящие вампиры. Парень обернулся, чтобы рассказать свой сон девушке, но то, что увидел в следующее мгновение, заставило его быстро вскочить на ноги: в белом, разорванном в клочья платье, как в большом снежном сугробе разбросав свои искривленные артритом мощи, спала ужасная старуха. На пальцах ног и рук выросли длинные желтые ногти, седые пряди волос разметались во все стороны, на синих искусанных губах играет скабрезная полуулыбка, и это отвратительнее всего! Боже, ведьма пришла оттуда, из-за холма! Как это он сразу не сообразил! Значит те сказки, которые рассказывал ему дед, – истинная правда! Он сам своими глазами увидел в вещем сне, как там живут, как даже спят в гробах, ей богу вампиры, слава всевышнему, что эта тварь не успела высосать из него кровь.
Пастух бросился к шалашу, одним взмахом выхватил из него остро заточенную жердь, не без опаски приблизился к сладко спавшей Тайве, и с размаху вонзил кол в хрупкую старческую грудь, навалившись на него изо всех сил, чтобы пригвоздить ведьму к земле…
– Пипец котенку – срать не будет! Пожила по-людски, называется! Або! – воскликнула сигнатура Тайвы, мчась по Вселенной на всех парусах. – На помощь!
Увы, слишком поздно. Для ее ужасно-прекрасного тела жизнь кончилась навсегда. Або начал утешать, что все будем скоро там же, пять дней осталось жить их миру, чего плакать, когда кругом возгораются все новые костры квинтэссенции? Коллапс неизбежен, и никто не в силах остановить его.
Тайва оглянулась по сторонам, и ужаснулась: боже, как ее околпачили по жизни! Полторы тыщи лет держали за дурочку! Вселенная отнюдь не расширялась, она сжималась, расстояние от дальних границ при этом также увеличивалось, и красное свечение имело место быть, но каково! А? Они давным-давно перешли на уровень микромира, триста лет назад, да, тогда в проводах исчезло электричество и она каждый день шпыняла Або наладить свет дома. А он, гад такой якобы лентяйничал, убегал, прятался под кровать! Проходя уровень микромира, они испытали временной скачок, влетев со всей своей микро-Вселенной в прошлое, в голову какого-то идиота, и хорошо, что в голову, а не в ж... Хотя, какая теперь разница? Начали изучать новые космические законы, стали пантеистами, но жгли божественный космос лучами, а тот вдруг ответил таким облучением, что у них запылали черные костры и ныне коллапс неминуем... через тридцать два часа.
– Святая простота! Сегодня кончимся, сердешный, остались считанные минуты...
– Откуда знаешь?
– Все же я, а не ты гений четырнадцатой ступени. Кстати, пока еще можно проникнуть в иные миры, даже непосредственно к Богу Живаго, с сохранением информации, если прыгнуть в черный костер.
– Хочешь сказать, что Алик из Клонгрейва знал это, когда неудачно сиганул перекидным способом?
– Ничего он не знал, но интуитивно предчувствовал. Чтобы спастись, надо ко всему прочему еще знать верное Имя Бога. Сказать по секрету?
– Скажи…
– Сёма, – произнесла Тайва первое, что пришло в голову. – Прыгай, балбес!
Цифал шагнул в черное огниво квитэссенции, бесследно растаяв, едва соприкоснувшись с ним.
«Какой все-таки доверчивый идиот Або, кто бы мог подумать! Самый обычный дебил! И за такого дурака я выходила замуж? Ну, наконец-то отдохнет от него моя бедная душенька! Однако же, отъявленные дурачины эти мужики! Просто слов нет. Надо будет Зака с Чипом послать туда же, да поскорее!»
Тайвина сигнатура вдруг почувствовала дикий интерес к вопросам мироздания, в ней таки проснулся гений 14-го уровня, несколько, впрочем запоздало, но… прикончить Зака с Чипом еще можно успеть!
Он вспомнил, что когда-то был Або, но лишь как отдаленный всплеск – отражение, похожее на вымышленный сон. Воспоминание стало неправдоподобным. Ощущение, того, что все прошедшее оказалось лишь до странности далеким сном, охватило его и больше не отпускало.
Ему лишь приснилось на одно чудесное мгновение, что он был Або, а вот теперь проснулся в настоящую, реально существующую действительность и летит прежней жужжащей точкой в клеточном пространстве черно-белых квадратов, как всегда летел и прежде в бесконечных мучениях. А рядом мчатся миллионы других точек, вопя от страха и мучений.
Он слышит их тоненькие голоса, но не понимает ни одного слова вопящего хора, не видит даже себя, не знает, что он такое, одна только бешеная скорость мчащегося в бесконечном пространстве, имеющим стены, состоящие из черно-белых клеток, сходящих на нет в бесконечности. И как только что-то начинает проклевываться, снисходит просветление, как тут же врезается в стену и наступает смерть – очень неприятное событие, собственно, единственное событие всей прошедшей жизни.
Его тут же разламывает и то, что было внутри, становится наружным очень ранимым слоем, матовым панцирем выворачивается – противный скрежет пилы по шиферу, а затвердевший было слой, исчезает внутри, страшная, непередаваемая никому боль в темноте, где все-все противно, душно, угарно и просыпаешься вроде к жизни с новой ужасной болью и думаешь: вот как больно, трудно жить-то! А я думал, что, то, прежнее было – страдание, ан нет, вот где истинное смертное страдание, которое стало новым условием существования.
И опять новая, краткая жизнь, заранее определенная от начала до конца и натужные попытки что-то успеть осознать в этом жужжащем полете. Трр-ах! Чернота. Разламывание. Мучительная оголенность возвращения в жизнь. Бессмысленная погоня в клетчатой трубе со скоростью света. Привыкание к новой вывернутости. Смерти не бывает. Ужасающий своей бесконечностью ряд преобразований, каждый раз все больнее и больнее. Хотя, казалось, что хуже просто некуда. Кто я? Вечное движение материи? Неостановимый полет грешной души? Точка, точка, серая визжащая от боли точка:
– Сёма!!!
Або чиркнулся о белую клетку, снова ему сделалось ужасно дурно, блеснуло, он умер и родился, уснул и проснулся, но не туда, забывая прошедшее, стеная от дикой боли преобразования, которая вот-вот станет обыкновенным существованием очередного бытия, и к которой он приспособится за несколько сотен лет, или секунд абсолютного одиночества в визжащем мире. Ему казалось, что он вот-вот поймет ужасно важные вещи, основу жизни и существования, ан нет, как и всегда лишь дрожал и мчался, мчался куда-то по каналу беспамятства.
Цифал, или то, что от него осталось, продолжал страдать в миллионах новых, сменяющих друг друга жизнях. После кратковременного контакта с неизвестным Семой, продолжал свой бесконечный полет в безвременном коридоре, лишенный свободы выбора, свободы воли, способности понимать что – либо. Оставалась одна единственная способность: страдать и терпеть нестерпимое. И это был ад.
Странно, что он помнил Сему. Семой было все вокруг. Все миры, все галактики, все сущее доступное прежде стало Семой и благодаря этому огромному бытию Або смог услышать его. Почему же никто кроме Семы не смог к нему пробиться? Никто, даже самые великие из учителей его не вышли на связь и лишь Сёма, кто он?
Еще Або чувствовал, что когда думает о Семе, ему представляется вся совокупная тайна космоса, необъяснимая в прежних жизнях, но доступная в будущем. Дух безвыходно маялся в нем запертый, словно в темном кувшине, он не мог додумать ни одной фразы до конца.
Кто я? Что я? Плоть его неизвестная ему и неведомая, взрывалась изнутри, с хрустом перестраивалась, прыскала, и с новым ужасным мучением он начинал новый полет в бесконечном шахматном коридоре, только в другую сторону. И это жизнь? Это жизнь? – вопил он своим страданием, кажется, у него не было даже рта, даже голоса, чтобы выразить эти страдания, и он был один на один с вечным ужасом всегда, успевая лишь возмутиться: Это и есть жизнь?
«Да, да, да, – отвечал миллион тоненьких голосков, – это и есть существование, а то, что было другого – краткий сон, забудь его, забудь, только это бесконечное мучение и есть – жизнь. И она вечна!» И не может быть ничего другого, только полет, только хруст и выворачивание плоти, новая ужасная боль и следующая жизнь с той болью, что принесла смерть и новый вопрос: «И это и есть жизнь? Она всегда? Всегда будет такой?». Да, да, да! Другой не бывает! Я ничего не знаю, ничего не могу понять, как снова умираю.
В одно мгновение перед смертью к нему пришла мысль, что все вокруг – это и есть Сёма! Это была поистине гениальная догадка, но смерть ее безжалостно уничтожила, и только через много-много смертей и мучений спустя, он пришел к ней снова и успел порадоваться, что смог что-то додумать до конца. Все вокруг – это и есть Сёма. Следующие умирания он встречал, держась за свою идею, перетаскивая из одной ужасной жизни в другую, не расставаясь с ней более ни на мгновение, считая путеводной звездой, что светит даже на утреннем небосклоне.
Слава богу, теперь у него в голове имеется собственная мысль. Возможно, он сумасшедший и ничего не понимает, но пусть она будет, пусть существует как гипотеза, оплот, сближающий его с прочими людьми, если они, конечно, еще существуют.
Все вокруг – Сёма! Гениальная идея! Она помогает его духу существовать в замкнутом пространстве души, она его вера. Это то, что есть в нем, кроме мучения. Ему есть о чем думать, ему есть во что верить, и как хорошо, что смерти не могут отлучить его от веры и мысли, что все сущее – это и есть Сёма. Спаси меня, Сёма! Сёма, SOS! SOS, Сёма!
Он проснулся к жизни в очередной раз с еще более страшной разламывающей болью и полетел дальше, привычно стеная, но разглядел, что вместо шахмат на стенах нарисован его прежний мир, плоский, черно-белый, но движущийся, он увидел много знакомого. Почти знакомого. Смутно, смутно помнилось, что где-то, когда-то прежде он это уже видел, хотя такого конечно быть не может, он увидел дома, траву, камень у дороги, стадион, где сидит маленьким жалким старикашкой, обучаемым, учеником, школяром, как лучше сказать то? Или вспомнить? Потом разглядел нарисованную, движущуюся вселенную, прохладную пыль планет, себя, идущего неведомо куда, потом лежащего в чулане, спящего. Услышал под конец Тайвину сигнатуру: «Какой все-таки доверчивый идиот Або, кто бы мог подумать! Самый обычный дебил! И за такого дурака я выходила замуж?»
Но остался абсолютно равнодушным: что ему до всего этого, ему, пролетающей мимо точкой, предчувствующей свое близкое подкатывающее вспарывающее изнутри разрушение, визжащей в смертной тоске. А все-таки, Сёма есть!
Напоследок увидел движение вселенских потоков, которые изучал, мучился от ужасного непонимания, но теперь все это просто, и особость, и непредсказуемость движения, и все другое прочее, включая радость Тайвы у смертной черной воронки, все это, все мельчайшее и огромное, есть непомерное для разума, живущее по непонятным им законам, есть Сёма.