МЕДВЕЖЬЯ ЖЕЛЧЬ
рассказ
На Колыме люди следят за языком. Поселки на Колымской трассе построены потомками заключенных в лагерях после войны. Потомками тех, кто знал цену слову. Курилка грязно отозвался о Кутузове за глаза. Всякий канавщик знает, что жизнь его в руках взрывника. Кутузов не спускался в шурфы, рабочие самостоятельно вставляли взрывные заряды в шпуры, которые добились ломом в вечной мерзлоте, сами рабочие подключали детонаторы к проводу, уходящему к взрывнику в укрытие. Рабочий выбирался из шурфа. Прятался от взрыва. Кутузов соединял провод с «взрывной машинкой». Кутузов затаил злобу на Курилку. Курилка был в шурфе, соединил провод с детонатором, взрывник крутанул «машинку». Из шурфа вылетела далеко в воздух с камнями и плавно приземлилась одна черная фуфайка. Курилку разорвало на мелкие куски. Приехала из Хасына комиссия. С Новой Палатки из райотдела милиции следователь. «Кутузова» скрутили и увезли. А нет взрывника – нет и взрывных работ.
Август на Колыме грибной. Маслят уродилось хоть косой коси. Набралось много штуфных проб с канав и шурфов. Я таскал маслята мешками, варил и мариновал на зиму. Стеклянных банок на складе у завхоза завалы.
Берчинский принял решение.
- Переведем тебя в дизелисты. Поставим дизельную электростанцию, будешь дробить штуфные пробы.
Зима не за горами. Под теплый продуктовый склад Берчинский отдал теплый барак, в котором мы жили. Собирая маслята, набрел на старое охотничье зимовье. Не порушенное любопытным медведем, ни временем. А медведей на Тенькинской трассе много. Ягодники на марях. Грибы вдоль старых дорог и звериных троп. Медведь мышкует, обирает кусты голубики. Я осмотрел зимовье и решил: буду зимовать в нем. Нет дверей – это поправимо. Печь из толстого листового железа целехонькая, обсадная буровая труба служит дымоходом и вечная, не прогорит. Жестяная разделка на покатой крыше в труху дождями изъедена. Заменил. Стол у окна в головах нар, сколотил из досок, в ногах лежака печь обложил речными булыжниками из сухого русла Агана. Берчинскому моя затея зимовать в домике не понравилась. Морозы на Колыме до пятидесяти. Потолка в зимовье нет, крыша из накатника лиственницы наверстана от верхнего венца, щели я ветошью законопатил, но вокруг трубы, в железной разделке на покатой крыше, когда лежишь на нарах, видятся ночью звезды.
К осени я свыкся с утратой. Но образ Нины помогал мне жить. Я верил в чудо, верил, что замужество Нины чудовищная ошибка. Вся жизнь еще впереди. И верил, Нина все равно будет со мной. Дай только время. Из палатки я переселился в зимовье, ночами видел в щель разделки лучистые звезды в темном высоком небе. Мечтал и верил, что придет время, и я напишу о нас с Ниной. Мысль стать писателем так поразила, что тихо рассмеялся.
Из Хасына привезли дизельную электростанцию. Приехала бригада плотников. Срубили из толстой лиственницы эстакаду для дизельной электростанции, подняли и укрепили на пол эстакады дизель. Неподалеку освободился летний продуктовый склад, под который была поставлена весной шатровая палатка. Вместе с дизелем привезли из Хасына «щёковую» и «вальцовую» мельницы для дробления и измельчения штуфных проб. Электрик соединил провода, дизель «заземлил» стальным тросиком. Запустили производство. Я быстро освоил смежные профессии дизелиста и дробильщика.
Колымский август ночью знобкий. Пока позволяло дневное тепло, поставил из кругляка над дизельной станцией каркас, обшил досками, накрыл крышу рубероидом. Когда дизель молотил, тепло рядом с мотором. Я с раннего утра и до поздней ночи дробил штуфные пробы, измельченную пыль упаковывал в пакетик из бумаги крафт, химическим карандашом писал на пакете номер шурфа, линии. Работал добросовестно. За четыре месяца от встречи с Ниной в Канске, здесь, на Агане, от постоянной тяжелой физической работы я заметно подрос и возмужал. Армия маячила только весной. В Томск я решил не возвращаться.
- В октябре перейдешь в бригаду плотников, надо рубить бараки для горных рабочих. Штуфные пробы вывезем в Химлабораторию экспедиции. В Хасын. Электричество от дизеля подтянем к баракам, решил Вадим Берчинский.
До постройки барака, поверх палаток рабочие раскатали рубероид. Палатка на четырех человек имела сплошные нары, у входа ставилась печь из бочки. Зимовать можно. Много народу в палатках не расселишь. Барак есть барак. Колымчане знают цену теплу в бараке во время стужи, цену усердному дежурному истопнику. О гибели «повара» Курилки стали быстро забывать. На смену «Кутузову» приехал молодой взрывник Чирилов. За свою присказку «все почикаем», сразу и прозвище ему дали «Чикалка». За мной закрепилось имя Ромка. Постоянно в тельняшке, гривастый, с широкой мастеровой лентой венцом через лоб, чтобы пот не заливал глаза при работе, я всегда говорил, когда заканчивал дело: «Ша, Ромы!» Заходил в палатку к рабочим, приветливо поднимал правую ладонь и здоровался: «Привет, Ромы!» Даже Вадим Антонович Берчинский, как бы забыл мое настоящее имя, звал по-свойски Ромкой. Мне это имя нравилось. Но была и другая тайна: боль утраты осталась в другом человеке, обманывал себя. Ромка эту боль не знает, не должен испытывать. Так, путем самообмана, привык к мысли, жить ожиданием.
Таня Ержинская «сошлась» на выброске с Сашкой «казанским». Студент высокий и худой, как глиста. Вялый в делах, студент до женской ласки шустрым оказался. Мне, вроде, и дела нет. Но обозлился на Таню Ержинскую. Вида не подавал. Сашка за неосторожное слово получил однажды от меня кулаком в нос. Едва нас разняли. Своей кровью из носа Сашка мне весь тельник умазал.
- Пока кровь не засохла, снимай, постираю! – потребовала Машенька Кулагина.
Я подружился с Володей Кулагиным, который работал горным мастером до подрыва Курилки. Брал для охоты у Володи карабин. Правда, так ни одной козы не добыл. Но бегал по горам оленем. Машенька относилась ко мне как сестра. С Володей они окончили Томский университет, приехали в Хасын работать по распределению. Володя Кулагин из горных мастеров был переведен в геологи участка. Спасло горного мастера от суда его отъезд в Хасын за аммонитом. Машину с взрывчаткой надо сопровождать. Рабочие вышли на канавы и шурфы по своему почину. Разобралось следствие.
Я часто заходил на чай в палатку к геологам Кулагиным. Дневалила у Машеньки Кулагиной часто и Таня Ержинская. После мордобоя, Сашка «казанский» теперь не таскался за Таней хвостом. Да и видимость их связи стала незаметной. Со мной Таня Ержинская при встречах шмыгала носом, фыркала, воротила лицо в сторону. Не здоровалась. Таня Ержинская поняла причину моей ревности. По молодости лет я не понимал, что она – женщина зрелая, в самой охоте. Я в этой "охоте" ей отказал. Выход в таких случаях для полевых холостячек – это студенты, которые каждый год разные. В итоге, все равно кто-то, да и женился.
Утром завтракал в зимовье, до вечера уходил на работу. Еду готовил сам, на растительном масле жарил из пресного теста ландорики, вместо хлеба. Аган к августу обезрыбил, хариус скатился в главную долину большой реки. Река уходит к Охотскому побережью, где и впадает в море. В августе лосось прет на нерест. Чируха привез горбушу в мешках, пересыпанную крупной солью.
За Верхне-Аганской разведкой закрепили «краба». ЗИЛ-157 трехосный, куда с добром подходил для бездорожья. Взрывные работы велись в центре древнего вулкана в амфитеатре, подъем в цирк пробил отвалом бульдозер. Бульдозер таскал «пену» с грузом наверх. По долине «краб» привозил взрывчатку в ящиках, солярку в бочках для бульдозера, который держали на горных работах. Шофером был Генка Чирков. Родился Генка в Хасыне. Родители его геологи послевоенного призыва. Звали Генку в мастерских и в гараже «Чирухой».
- Привет, Рома! – Чирухе понравилось мое зимовье. Он частенько останавливался у меня чаевничать. И всегда уезжал в ночь домой, в поселок Хасын.
Чируха видел меня с кулагинским карабином, с любопытством всматривался в мои глаза, допытывался.
- Рома! А медведя не струсишь?
А чо его боятся? С карабином и дурак не струсит.
- Это точно, - подтвердил Чируха.
- Слушай, там, у мостка на тридцатом километре на Теньке сенокосчики стоят. Подвозил их за харчами до Новой Палатки. Медведи совсем обнаглели. Сейчас сенокосчиков нет, поедем, поставим в их шалаше петлю. Я договорился с ними. Гарбуши из бочек солёной возьмем, раскидаем в шалаше сенокосчиков. Обязательно припрется мишка.
Ставить петли на медведей я не обучен. Карабин Кулагин даст на охоту.
- Из чего, петлю-то? Любую проволоку порвет зверюга, - рассудил предложение Чирухи.
- Петля из троса выдержит медведя. На дизеле у тебя заземление тросиком.
Дробить штуфные пробы временно прекратили. Кончились мешочки с пробами. Берчинский разрешил съездить с Чирухой на охоту. Я не стал ставить в известность начальника, что снимаю заземление с электростанции. Володя Кулагин дал мне две обоймы десять патронов к карабину, все, что у него осталось.
До устья Агана лесная дорога идет по старым вырубкам, места открытые, голубики море, брусника кровью стелется. Маслят, хоть косой коси. Такое богатство «подножного корма» спасало зеков «Дальстроя» от цинги весной. Валили лес и выгрызали мерзлую бруснику из под снега. Чируха просвещал меня, пока ехали до шалаша сенокосчиков, у мостка через речку. Отсюда Тенькинская трасса резко забирала влево и полого тянулась к перевалу, который был совсем рядом.
Медведей мы увидели сразу.
- Вон они, - рявкнул и на ходу выпрыгнул из кабины.
Ромка! Куда ты? Ушли они, - услышал в след.
Я рванул через густые кущи стелющегося стланика. Выскочил на открытое место террасы. Медведица и сеголеток спокойно удалялись по краю склона к верховьям соседнего распадка. Думать некогда. Первым выстрелом остановил медведицу. Сеголеток сделал круг вокруг медведицы. Вторым выстрелом убил сеголетка на повал.
Чируха! Попал!
Медведица поднялась и тяжело пошла вниз от склона. Я бросился ей наперерез. По запарке карабин не перезарядил.
Медведица сошла в распадок, который сплошь был в зарослях кедрового стланика. По центру распадка, вдоль ручья, высокие кроны кедрового стланика сходились с разных берегов над умятой медведями тропой. Пока я присматривался, появилась медведица. Медведица неотвратимо шла на меня. Вскинул карабин. Нет выстрела. Растерялся. И не поверил сам, как мог я выпрыгнуть из распадка задом на крутую бровку за стлаником. Там я сообразил перезарядить карабин. Макушки кедрового стланика шевелились, это, задевая деревья, шла раненая медведица в верховья распадка. Метров сто медведица прошла. Выбралась на открытое место в верховьях. В гору ей не уйти раненой, пойдет по склону от меня. Прицелился – промазал. Открыл канонаду. Попал в голову. Как шла, так и уткнулась в могучие лапы мордой. Сижу и соображаю, что же делать? На канонаду примчался Чируха.
- Рома – завалил?
- Обоих.
- Врешь.
Вон, - указал рукой на склон сопки на неподвижного сеголетка.
- А медведица - за стлаником лежит, на открытом месте.
- Да-а, протянул Чируха. Вдвоем мы их с тобой не погрузим. Надо ехать за бригадой плотников.
Закурили папиросы. Меня трясла лихорадка от пережитого бешеного - древнего чувства первобытного охотника. Чирухе я не стал рассказывать, каким образом, будто кто за шиворот выдернул меня из распадка на это место, где курим.
- Пойдем, посмотрим, - предложил Чируха.
- Бывает, претворяются медведи. Держи карабин заряженным.
Открыл затвор кавалерийского карабина: магазин пуст. Все до единого выпалил. У Чирухи двустволка. Пошли по звериной тропе в кущах стланика к медведице.
Древний страх перед неодолимой и непонятной силой живет потаенно в человеке от рождения. Всю жизнь человек вынужден воспитывать волю от боязни непонятных вещей и событий. Так близко медведя видел я впервые. Остановился в метре, а дальше дикий страх не позволял потрогать мощный загривок медведицы.
Чируха запросто открыл пасть медведицы двумя сильными шоферскими руками.
- Иди сюда. Вдохни вонь из горячей пасти зверя! И навсегда перестанешь бояться медведей.
Я послушно подошел к открытой пасти и наклонился. Горячей тухлятиной дохнуло из нутра медведицы. Такой же запах исходит и от умершего человека, но еще не остывшего. Все еще мягкое, не закоснело. От страшного запаха смерти из пасти отшатнулся. Страх не прошел.
- Боюсь тронуть рукой за загривок, - сознался.
- Возьми дрючок, повороши шерсть, потом ладонью разгладь, - посоветовал Чируха.
– Поеду за мужиками. Сюда по распадку «краб» пролезет. Веревками затянем, захвачу на базе два бруса. А ты сторожи добычу. Не бойся.
Мужество в человеке должно быть высшего сорта, а не так: первого, второго, третьего. Чируха оставил мне свою двустволку и патронташ с пулями в патронах. Ушел к машине. Звук работающего мотора с трассы слышен, как рядом, будто за кустами. Решил сам открыть медведице пасть, осмотрелся. Подошел, нагнулся. А как? Медведица еще не остыла. Завалил голову зверя на бок, только после этого получилось приоткрыть пасть, рассмотрел передние клыки. Медведица еще не старая, да и весом килограммов двести. Когти на лапах как опасная бритва острые. Погрузим, успокоился, сел на загривок мертвой медведицы. И так мне жалко медведицу и молодого медведя стало, что мысленно поклялся не стрелять больше в медведей. Помимо древней необоримой силы от медведицы исходила иная не знаемая мною энергия. Энергия вечно сменяющейся жизни. Энергия, неподвластная разуму человека. Интуиция зверя.
Убитых медведей привезли на базу партии. Я отказался обдирать шкуры с медведей.
- Рома, ты чо?- воззрился удивленный Чируха.
– Понятно. Справлюсь без тебя.
Попросил Чируху медвежью желчь отдать мне. В Сибири болеет язвой желудка отец. Медвежья желчь на спирту – лучшее лекарство от многих болезней. Чируха ободрал туши, шкуру медведицы мы прибили сушиться на солнечной стороне моего зимовья. Шкуру медвежонка сеголетка Чируха увез в Хасын.
Рано или поздно приходит раскаяние. В 1978 году я завершал полевой сезон геофизиком в верховьях реки Иньяли - левый приток Индигирки. Работали под перевалом, жили в палатке. Завершив работу, я ушел со студенткой с перевала в долину и поселился в охотничьем зимовье. На перевале медведь разорвал все вещи и брезент, сожрал ящик хозяйственного мыла, испортил продуктов на крупную сумму. В начале сентября подошли к местам зимовки эвены оленеводы. Я уговорил парня Валентина убить медведя ночью из скрадка. Я услышал сопение медведя за двадцать пять шагов. Вгляделся в сухое русло реки, объятое лунным светом. И показалось мне, что идет паровоз на нас мощный и неотвратимый. Огромный медведь. Напарником моим был оленевод эвен, мой ровесник двадцати лет. Шепчу ему: идёт. "Вижу", - отвечает. "Подпустим ближе", - шепчу ему. Терпение хватило, подпустили и разом выстрелили. У меня было ружье ТОЗ-34, в патрон я досыпал порох - усиливал для пуль. Старый медведь был мощным, вся картечь застряла в мышцах груди. Пуля прошла между ушей в хребет позвоночника и обездвижила медведя. Мой напарник эвен первым выстрелом из карабина попал в башку медведя. Прошло много лет и я часто наедине, размышляя о своих "охотничьих" добытых зверях искренне каялся о содеянном, и жалко было до слез убитых сохатых и трех медведей. После этой ночной охоты в 1978 году на Иньяли, дал зарок не убивать медведей и лосей. И слово свое я сдержал до работы охотоведом, зайцев добывал. А стал работать охотоведом Оймяконского района - отказался стрелять и по зайцам. Подарил ТОЗ-34 другу. И с тех далеких лет не беру в руки оружие. Медведь очень опасен и коварен в неволе. Много увечий рук получают люди и дети от медведей в клетках, если решетки клетки позволяют медведю высовывать лапы за клетку между прутьев.