С утра пораньше, даже чая не испив, Егоров отправился на биржу труда становиться на учёт. Известная всем окраинная тропка вилась вниз по улице меж лужами, грязью, большими глыбами сломанного асфальта после какого-то давешнего позапрошлогоднего ремонта тротуара. Ныне по ней ежедневно с раннего утра устремлялось большое количество народа, будто прежние социалистические времена вернулись с демонстрациями. Или экологические, более живучие сравнения применяя, сие движение напоминало пусть не полноводную реку, но бурный горный ручей во всяком случае.
Дамы разодеты в пух прах. Среди них бодро двигались под горку бывшие бухгалтера, экономисты, делопроизводители, продавщицы и секретарши, офисные менеджеры, которые, несмотря на отсутствие работы, стремились поддерживать свой имидж на достойном уровне, дабы соответствовать требованиям редко объявляющихся вакансий. Подтянутые и даже затянутые насколько возможно узко в поясе, будто хвастались друг перед дружкой талиями.
Хотя, кто знает, весьма возможно у кого-то имеется под тем пояском трёхнедельная радость, а кто и двухмесячную хранит затаенно про себя улыбаясь будущему оплачиваемому декретному отпуску. Работодателю о сём знать необязательно! Даже Егоров без участкового терапевта ни за что не определит срок самостоятельно, как не вглядывался подозрительно в каждую, а эксперт Клементовский или зашибся сильно при выпадении с четвёртого этажа или смертельно обиделся – на глаза не кажется. И слава богу! Хоть голова от него, дьявола, не болит!
Мужчины одеты большей частью по-рабочему, являя собою пролетарский арьергард с легким привкусом блатной нагловатости, а так же весьма ощутимым запахом вчерашнего возлияния.
Вниз и те и другие идут быстрым шагом, стараясь незаметно обогнать друг друга. Хотя иные ранние пташки уже возвращаются из трудоустройства: тянутся в горку весьма неспешно, снисходительно поглядывая на спешащих вниз: куда торопятся? Нет там ничего, и быть не может.
В самом здании народ толпился у окошек в три длинных хвоста. Семён дождался своей очереди, подал за стекло документы. Однако громкоголосая служащая сразу же возвратила их, направила в кабинет №4, где ставили на учет таких как он, трудоспособных инвалидов, а еще многодетных безработных и бывших воинов – афганцев, к столу № 3.
Здесь строго блюлась собственная очередь по каждому столу отдельно. Сёма спросил крайнего и встал у стенки. На деревянную лавку осторожно присел Клементовский. Там освободилось место. Он был молчалив, скромен, держался как всегда с благородным достоинством. Сёма пристально смотрел на него, ища дьявольскую гордыню.
Коридорная форточка был плотно закрыта и поставлена на сигнализацию, что впрочем ни в малейшей степени не являлось преградой выкидыванию на улицу призрака доктора-терапевта, игравшего дома на фортепьяно полонез Агинского и даже Лунную сонату:
«Если вы не возражаете, я немного здесь посижу, отдохну», – объяснился доктор, чуя божественные размышления о форточке. – «Сиди покуда, но если что, извини, – полетишь!»
И тут как на грех, к очереди пристала ещё одна безработная – многодетная бухгалтерша с выдающейся фигурой. Устала женщина, запыхалась, пока бежала, самое время отдохнуть, вот и рухнула на место, которое Клементовский еле успел освободить, вспорхнув с лавки битым воробьём, на которого с верхней ветки свалилась кошка. Однако интеллигентного достоинства старой закваски не утерял. Раскланялся с особой, занявшей его место, пробормотал: «Не стоит благодарности, нет, право не стоит, даже и не думайте меня благодарить», – отошёл в угол, вежливо улыбаясь резиновой медлительной улыбкой, двигающей седую щетину на впалых щеках.
В жёлто-стенном пластиковом коридоре под лестницей угарно-душно. Резко пахнет новым линолеумом и государственным евроремонтом на широкую ногу. Безработных граждан и гражданочек быстренько сморило. Вдохнув раз другой обильных паров смол, они начали кивать носами, заводить глаза, точно малолетние наркоманы, нюхавшие клей из надетых себе на голову полиэтиленовых пакетов.
Сёма подремал минут десять, затем ему приснился быстрый сон про именины, первые его именины в жизни, которые он помнил. На самом деле то были не именины, а день рожденья, ему исполнилось четыре года, впрочем, он ещё не видел разницы. До этого к ним в квартиру никогда не являлось столько детей. А теперь комната вдруг наполнилась знакомыми Сёме детьми, по отдельности знакомыми, которые вдруг собрались все вместе у него в гостях, и даже принесли подарки. Ему казалось, что с утра вместо обычной жизни началась необыкновенная сказка.
Его распирало от гордости. Ни с того ни с сего, он вдруг сделался главным героем дня. Его выделили, поставили в центр круга, в то время как остальные дети, взявшись за руки, водили вокруг хоровод и пели:
Как на сёмины именины
Испекли мы каравай,
Вот такой вышины!
Вот такой ширины!
Каравай, каравай,
Кого хочешь – выбирай!
– Мужчина, ваша очередь!
За столом №3 в качестве столоначальника располагалась обесцвеченная чиновница, имевшая на безработных характерный прищур знатока своего дела. Про таких говорят: «Знает человек жизнь». Реквизировав у Сёмы паспорт с трудовой книжкой и, требовательно потыкав клавиатуру компьютера пальцем, громко объявила, будто словила на каком-то недостойном занятии:
– О, числится голубчик!
– Умная какая! – ответил голос Клементовского из-под стола чиновницы.
Прихватить надоедливый мираж оказалось не за что, Егоров хрустнул желваками.
– Да, – согласился он, – в прошлом году был у вас.
– А куда устроились? Почему не сообщили, надо было поставить в известность. Нехорошо, нехорошо поступаете, чистейшее свинство изволите проявлять. Мы с ним работаем, документацию оформляем, в отчётность включаем, а он вдруг исчез, точно в воду канул и ни ответа ни привета. А ведь обязан был уведомить о месте трудоустройства.
– Ты смотри: я ей обязан! Это вы обязаны искать мне работу, деньги за то получаете! – Клементовский нёс из-под стола отсебятину, надеясь остаться безнаказанным.
– Никуда не устроился. Надоело бегать по тем пустым адресам, которые мне распечатывали, вот и перестал приходить.
Чиновница возмутилась:
– Ишь ты, выискался какой, надоело ему. Мне, может, давно надоело тут с вами сидеть, что с того? Я же сижу, работаю. А зачем теперь явился?
– Сиделку не отсиди, человечица! С кем разговариваешь? С самим Богом Живым! Урою же, в натуре!
Сёма заметил край новенькой галоши, торчащий из-под стола, мысленно схватил вместе с полупрозрачным Клементовским, сжал в кулаке, сунул в карман, и оттуда вознеслось:
– Молю Бога Живага, спаси и помилуй заблудшую душу!
– Теперь, говорят, у вас платят пособие.
– Для вас будет в размере минимальной заработной платы в месяц, начисление начнёт производится только с дня, когда поставят на учёт. А до того времени, будьте добры, обойти за неделю десять организаций, возможно найдёте работу, тогда обойдёмся без постановки на учёт. И запомните: вы не имеете права отказываться ни от какого из предложенных мест, каков бы ни был размер оплаты труда. Причина не устройства должна сообщаться письменно отделом кадров, к примеру, если они уже приняли человека. Идите. Да, ещё, шибко-то губу на пособие не раскатывайте, его выплачивают с задержкой в год, – хмурясь принялась тыкать пальцем клавишу принтера, у неё заело бумагу, пришлось вставать, идти, чертыхаясь за электронщиком, который и распечатал список организаций, где требуется младший технический персонал.
– Следующий!
Семён вышел вон. Сбежавший из кармана Клементовский жалобно переминался у входа босиком, без галош. Первым адресом в обходном листке значился театр, куда требовался пожарник с мизерным окладом в шестьсот рублей.
– Аллё, Боженька, давай, на троллейбусе прокатимся? Или на трамвае, с ветерком? Все окна откроем! – ожил Клементовский. – Мне, как пенсионеру, бесплатный проезд полагается согласно решению депутатов местного собрания номер триста сорок четыре.
– Пешком идём, денег на трамвай нет.
– Боженька наш милосердный, молю: смени гнев на милость, верни галошики рабу твоему препокорному, век буду челом колотиться куда прикажете, коли сто лет просуществую в данном пространстве, вот те крест на пузо!