"Война и мир" -- большой роман (обычно издаваемый в двух толстенных книгах), содержание которого трудно пересказать: все кругом попеременно друг в друга влюбляются, женятся, ссорятся и мирятся. Кстати сам мир романа, высшее дворянское общество России нач XIX века, несмотря на объемы романа, довольно-таки узок: все друг друга знают или, по крайней мере, слышали друг о друге, и их жизненные дорожки-тропинки без конца пересекаются.
К личной жизни персонажей добавляются исторические сцены с войной, дипломатией, внутренней политикой, и все это полито соусом авторских философских рассуждений. Роман очень популярен, хотя мало кто его читал или читает сейчас. Но такова уже судьба всех тех творений, который составляют золотой литфонд человечества.
Замысел эпопеи формировался задолго до начала работы над текстом. В наброске предисловия к "Войне и миру" Толстой писал, что в 1856 г начал писать повесть, "герой которой должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию. Невольно от настоящего я перешёл к 1825 году: Но и в 1825 году герой мой был уже возмужалым, семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпала с... эпохой 1812 года: Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться ещё ярче в эпоху неудач и поражений.."
Так Толстой постепенно пришёл к необходимости начать повествование с 1805 года. Заметим, что писатель вполне внимательно изучал времена царствования Петра I, и если бы не зуд в пальцах: в конце концов нужно было остановиться и начать что-то писать, Лев Николаевич вполне мог начать повествование с каменного века, а то и с обезьян.
Советский философ грузинского происхождения Мамардашвили как-то сказал: "Ведь не только 'Война и мир' строилась всей Россией, но и Россия строилась 'Войной и миром'". Точнее не скажешь: особенно, что "Война и мир" строилась всей Россией, и не только: столько источников, книг, устных рассказов (о чем говорить, если Толстой перед написанием глав о Бородинской битве поехал на место сражения и все рассмотрел на месте, всех, кого еще застал живых с 1812 г, расспросил), но главное частных документов пошло на создание романа. Сов литературовед С. Г. Бочаров написал целую книгу страниц этак в 500, где весьма мельком прошелся по источникам романа.
Живи Лев Николаевич в наше время ему бы несдобровать -- поборники авторского права засудили бы его насмерть. Например, историк Данилевский, у которого Толстой просто переписал сцену разговора Наполеона с русскими пленными после Аустерлица. Этих поборников не смутило бы, что автор в число этих пленных затесал к. Андрея, молчание которого в ответ на наполеоновскую похвалу придает взятому у Данилевского отрывку совсем другой смысл, о котором автор и не догадывался.
Вообще, конечно, историком Л. Толстой был своеобразным. Он был уверен, что московский пожар после захвата тогда еще не столицы Наполеоном возник сам собой, ибо в деревянном городе, оставленном жителями, достаточно было искры, чтобы все это полыхнуло синим пламенем. Он собрал целую литературу по этому вопросу, внимательно ее изучил, сделал пометки на полях (а спор шел в основном, кто поджег, французы или патриоты), но с той первоначальной мысли, с которой он начал писать, он не сдвинулся ни на йоту.
Будем успорять, что несмотря на важность устных источников, все же основную роль в создании эпического полотна имеют письменные документы, устные рассказы лишь добавляют к ним живописных подробностей, притаившихся между строк. Известно, например, что прототипом кн Марьи была мать писателя, хотя вроде бы ему было всего 1,5 года, когда она скончалась. Однако остались ее письма + брат писателя Николай.
"У них обоих, -- писал Толстой в "Воспоминаниях", -- было то очень мне милое свойство характера, которое я предполагаю по письмам матери, но которое я знал у брата" -- объяснил писатель свой способ воссоздания действительности сочетанием письменных источников и личных наблюдений.
И если "Война и мир" строилась всей Россией, то только потому, что русская культура изобличала себя литературно. Можно сказать, что в дворянском обществе писали все. С детства пацанов приучали вести дневник. Дневники знаменитого русского масона В. И. Поздеева целыми кусками перенесены в речь Баздеева, уже персонажа "Войны и мира".
Каждый уважающий себя дворянин по жизни окружал себя записками, докладными, проектами, где излагал свои представления о мире и государстве, как для себя, или в служебных целях, так и для потомства. Именно такие памятую биографию свой жизни не для литературы, а для своих внуков и правнуков оставил дед писателя со стороны матери, ставший прототипом старого Болконского.
А уж письма писать для дворян было -- хлебом не корми. Люди жили в 10 верстах друг от друга и тратили на письма больше времени, чем было бы взять и приехать и высказать своему оппоненту, все что ты о нем думаешь. Поэтому Толстому и заморачиваться-то было не надо: он взял переписку своей матери с ее кузиной и выборочно перенес в роман, не изменив при этом ни слова, и даже не потрудившись перевести с французского, поставив в качестве адресатов княжну Марью и ее московскую подругу Ж. Карагину.
Поэтому жалобные стенания советских критиков, да и современных русских: когда же о Великой Отечественной появится нечто сравнимое с "Войной и миром", не имеют под собой никаких оснований: источников-то нет: Октябрьская революция, создав массовую грамотность, полностью истребила культуру письма. Письма с фронта писались под копирку и если их ждали, то не из-за того что там написано, а потому что они были своеобразной весточкой от солдата: раз написал, значит еще жив.
Официальные документы, несмотря на их обильность вполне бессодержательны. Еще меньше дают будущему историку мемуары участников. По этой же причине отсутствия письменных источников -- проклятый Интернет совсем отучил людей от бумаги и чернил -- совершенно неразличима даже для наших ближайших потомков будет и сегодняшняя жизнь.
ЭПИЧЕСКИЙ ЪАРАКТЕР РОМНАНА
"Война и мир" -- гигантская эпопея, развернутая писателем-графом на материалах войны 1812 года. Еще в 1865 году в "Русском вестнике" появился отрывок из романа под названием "1805 год", а в 1868 роман появились первые три части по цене 7 целковых за книгу, изданных Чертковской библиотекой.
СОВРЕМЕННАЯ РОМАНУ КРИТИКА
Цена романа стала первым объектом литературной критики. "Русский инвалид" высказался в том смысле, что "цена, назначенная за роман, безобразно дорога. Правда, Чертковская библиотека ничего дешево не издает -- дороговизна вошла у нее, как видно, в обычай, но обычай, как бы ни был он ни с чем несообразен, все-таки требует соблюдения известных приличий".
Роман вызвал разноречивые отзывы, в основном ступорные: этот фрукт тогдашней нашей критике оказался не по зубам. Но именно она заложила то восприятие толстовского произведения, по накатанной колее которого оценки и анализ движутся до сих пор.
Главный цимус всей этой критической вакханалии вертится вокруг двух осей. Одна из них -- ось патриотическая, другая -- реалистическая. По этим линиям писателю досталось при жизни и после смерти. При жизни -- мурчания и недовольства, после смерти сплошных дифирамбов. По этой же линии разверзлась трещина контроверсии и между военными критиками. Так, один из генералов, М. Драгомиров, просто не знал, какой еще похвалой осыпать графа. И именно за верное и правдивое изображение военного быта и военных кампаний. "Десять батальных полотен самого лучшего мастера, самого большою размера можно отдать за нее. Смело говорим, что не один военный, прочитав ее, невольно сказал себе: да это он списал с нашего полка".
Другие как раз хаяли Льва Николаевича за искаженное описание военных событий. Критика Норова буквально выворачивала наизнанку сцена, когда накануне решающего Бородинского сражения Кутузов млеет в гамаке с женским романом мадам Жанлис в руках. "И есть ли какое вероятие, чтобы Кутузов, видя перед собою все армии Наполеона и готовясь принять решительный, ужасный с ним бой, имел время не только читать роман Жанлис, но и думать о нем?" И в поддержку этого мнения приводится свидетельство генерала Ермолова, который в ночь перед этой битвой "войдя в избу, видит, Кутузов в одной сорочке, без галстука, сидит, рассматривая разложенную на столе карту расположения войск и ставя на ней чем-то значки".
Весьма конкретно Лев Толстой поцапался с другом Пушкина, поэтом Вяземским. Этот Вяземский прожил долго. Но из литературы его вытурили молодые силы. Тем не менее он не переставал следить за последними явлениями в этой сфере и постоянно фырчал на писателей нового поколения. Спор его с Толстым весьма примечателен.
Князь упрекает графа все в том же: неверном освещении событий, неправдоподобии деталей, типа такого не было и быть не могло. Особенно возмутила Вяземского сцена, где царь бросает в толпу бисквиты, а там из-за них происходит драка. Лев Николаевич весьма щепетильный в отношении правдивости им изображенного, надул губы:
"Везде, где в книге моей действуют и говорят исторические лица, я не выдумывал, а пользовался известными материалами. Князь Вяземский обвиняет меня в клевете на характер (императора) А(лександра) и в несправедливости моего показания. Анекдот о бросании бисквитов народу почерпнут мною из книги Глинки, посвященной государю императору".
И соврал наш классик. Но не тот, который Вяземский, а другой, который поклассичнее -- Лев Толстой. Не было такого эпизода в книге Глинки. Соврал в этот раз, как врал много раз. Последующие исследователи избороздили эпопею вдоль и поперек и нашли массу отклонений у писателя от исторической истины.
И что это доказывает? А только то, что произведение Льва Николаевича -- это эпос, как у Гомера и почище, чем у Вергилия. И эпическая правда -- это правда деталей, взятых в особом ключе -- sub specie aeternitatis, -- а вовсе не в конкретных месте, времени и обстоятельствах.
Война 1812 года все еще на нашей исторической памяти, чтобы взять на "Войну и мир" правильную точку зрения. Рискну спрогнозировать: чем дальше будет удаляться это время, чем больше будут стираться из исторической памяти детали 1812 года, тем мощнее и чище будет звучать не роман, а русский эпос, единственный и неповторимый (то есть пока будет существовать русская культура, второй "Войны и мира" не будет).
ВОПРОС ИСТОЧНИКОВ
Вопрос об источниках романа-эпоса перепахан исследователями вдоль и поперек. Советский исследователь С. Бочаров в свое время выпустил целую книгу, страниц этак в 500, которую посвятил исключительно источникам "Войны и мира". При оценке источников художественного произведения исследователям свойственен этакий литературоведческий кретинизм: ставить лошадь позади телеги. То есть выводить художественное произведение из источников, наподобие того, как реки рождаются из притоков.
В литературе же, да и в любой другой духовной сфере все наоборот: источник рождается от реки: для писателя от замысла, для исследователя от законченного произведения. Действительно, Толстой, как и любой писатель, буквально нашпиговал свою книгу заимствованиями, аллюзиями, фактами. А там, где фактов не хватало, он их богато дополнил из собственного воображения, как это было с бросанием царем бисквитов в толпу. Но и когда Лев Николаевич вводил в текст романа достоверные факты, он их так переиначивал, что они становились либо недостоверными, либо говорили совсем не о том, о чем речь шла в источнике.
Для примера. Военная сторона кампаний во многом, если не в основном, списана Львом Толстым у Клаузевица. Анализируя поход Наполеона 1812 года, немецкий теоретик писал, что единственно разумным решением русского командования было не бодаться с Наполеоном в открытом столкновении, а использовать громадные просторы России для распыления наполеоновских сил: "Der Krieg mu? in Raum verlegt werden... da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewi? nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen".
В романе эту фразу случайно слышат князь Андрей и Пьер.
"-- Да, im Raum verlegen, -- повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей. -- Im Raum-то у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. "
Поэтому само по себе точное установление источников мало что даст для понимания художественного произведения. Писатель берет факты отовсюду, откуда может и дает им потом в своем произведении совсем другое направление.
К тому же писатель заимствует у своих предшественников не только факты, но и идеи. Очень многое Льву Толстому, не столько с фактической стороны, сколько в идейном плане, дал Лермонтов. Сам писатель называл его "Бородино" зерном своего "Войны и мира".
Другим вдохновляющим стихотворением поэта нам кажется "Два великана":
В шапке золота литого
Старый русский великан
Поджидал к себе другого
Из далеких чуждых стран.
За горами, за долами
Уж гремел об нем рассказ,
И померяться главами
Захотелось им хоть раз.
И пришел с грозой военной
Трехнедельный удалец, --
И рукою дерзновенной
Хвать за вражеский венец.
Но улыбкой роковою
Русский витязь отвечал:
Посмотрел -- тряхнул главою.
Ахнул дерзкий -- и упал!
Мы опять возвращаемся к определению "Войны и мира" как эпоса. А эпос немыслим без противоборства двух богатырей, в котором сконцентрирован ход событий. Такими богатырями, а вовсе не историческими персонажами, как это по неразумию считают исследователи, в "Войне и мире" следует считать Кутузова и Наполеона.
У Лермонтова эскизно дан набросок этих характеров, который так блестяще разработал Лев Толстой. Один богатырь, Наполеон, -- высокомерный, гордый, суетливый: он мнит, что именно он управляет судьбами мира. Другой, Кутузов -- спокойный, уравновешенный, мудрый. А главное -- что он не идет в противовес течению событий, а плывет по ним, но не как носимая по воле волн щепка, а как опытный пловец, умело использующий благоприятные и противные условия.
И их поведение перед решающим сражением следует оценивать именно в плане этого эпического противостояния, а не в отвлекающем нагромождении исторических деталей. Наполеон перед битвой весь деятельный, энергичный -- Кутузов спокойный, читает, полеживая в гамаке, мадам Жанлис. Но странным образом именно увидевший его таким Андрей Болконский, обретает уверенность в исходе войны:
"Князь Андрей после этого свидания с Кутузовым вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. 'У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, -- думал князь Андрей, -- но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, -- это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое'".
И поэтому, возвращаясь к критикам романа, следует однозначно сказать, читал ли накануне битвы реальный Кутузов мадам Жанлис или не читал, не имеет никакого значения. Толстовский Кутузов должен был читать эту вздорную бабу или заниматься чем-то подобным.
* * *
1. ЮМОР В "ВОЙНЕ И МИРЕ"
http://proza.ru/2023/10/04/210
2. О ТОЛСТОВСКОЙ ИРОНИИ
http://proza.ru/2023/10/17/194
3. ЭПИЧНЫЙ ХАРАКТЕР ЮМОРА ПИСАТЕЛЯ
http://proza.ru/2023/10/30/208
4. ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТ РОМАНА
http://proza.ru/2023/11/13/242
5. ПОНИМАНИЕ ЛЬВОМ ТОЛСТЫМ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
http://proza.ru/2023/11/22/223
6. ЛЕВ ТОЛСТОЙ О СВОБОДЕ ВОЛИ
http://proza.ru/2023/12/05/294
7. ХАРАКТЕР ИДЕАЛИЗАЦИИ В "ВОЙНЕ И МИРЕ"
http://proza.ru/2023/12/21/188
8. ЭПИЧЕСКИЕ ГЕРОИ ЛЬВА ТОЛСТОГО
http://proza.ru/2024/01/03/319
9. СРАВНЕНИТЕЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ НАПОЛЕОНА И КУТУЗОВА В "ВОЙНЕ И МИРЕ"
http://proza.ru/2019/06/02/1134
МИНИАТЮРЫ О ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. РОМАН
http://proza.ru/2023/09/11/320