Татмос. Город Башни

Агата София
Промозглым вечером второго месяца осени года Фарфоровой Кошки двое мужчин, именующих себя Сом и Татмос, бесшумно двигались по неосвещенной дороге центрального района города Башни. Дома здесь были не такие высокие как на окраине, и хоть луна все время скрывалась за нервно снующими перистыми облаками, под ногами вполне можно было различить гладкий асфальт.
– Смотри-ка, а с ним действительно ничего не сделалось! – сказал Татмос, стукнув ногой по асфальту. Для верности он проскакал – пропрыгал несколько шагов вперед, опуская тяжесть своего тела то одну, то на другую ногу.
– Хорош веселиться. Услышит кто-нибудь!
– Кто? – искренне удивился Татмос. Тут же нет никого!


Предположительно, в центральном районе города Башни, действительно не было людей. В 60 годах второго тысячелетия, тогдашний мэр положил здесь инновационный асфальт – это был совершеннейший выпендреж, но вышло все еще хуже.
Дороги тут всегда были в порядке – на улицах центрального района стояли сплошь дорогущие малоэтажные особняки, их обитатели щедро оплачивали близость к Башне, комфорт и уют районных территорий.
Поговаривали потом, что мэр изначально был безумен, но это вряд ли. Это был простой вывод из того факта, что мэр, в итоге судебных разбирательств, был помещен в психиатрическое исправительное заведение.
Случилась тривиальная кража, но преступников не нашли. Из химического состава новейшего асфальта исчез важный элемент. Вначале он, разумеется, был, но при изготовлении большого объема исчез.
Без него прекрасная гладкая асфальтовая масса, не царапающаяся от гусениц танков, не прогибающаяся под изменяющийся рельеф почвы под ней; чудо — дорога, на которой никогда не образовывались бы лужи, а снег таят, не долетая до нее, положенная, согласно рекламным лозунгам мэрии: "Раз и навсегда", оказалась токсичной.

Центральный район вымер квартал за кварталом, в течение нескольких дней. Башня, вокруг которой он был построен, отделенная от него опоясывающим рвом с водой, уцелела и все, кто в ней был, уцелели тоже. Несмотря на то, что башню населяли умные и дальновидные политики и руководители, и они стали испытывать страх, находясь в окружении пояса мертвой пустоты. Они покинули ее, но это было позже.
В первые дни, когда еще никто не успел разобраться в причинах катастрофы, был объявлен всенародный траур. Центральный район заполнился камерами и людьми: множеством паразитирующих на беде писак – журналистов.
Разгоряченные размером катастрофы, вовлеченные в историческую драму, разворачивающуюся на их глазах, журналисты эмоционально вопили в камеры о возможных происках врага, тяжеловесно и недвусмысленно намекая на Второй континент*. Находились и те, кто по любому поводу поет одну песню: как же прогрессивно, что многообразие множества стран и народов исчезло, превратившись в два континента ( противоборствующих монстра), это избавило человечество от всяких тонких, нечестных дипломатических игр и теперь, наконец нить, ведущей к истине, не будет запутана никем.
И в эти же дни посыпались тревожные репортажи из больниц, где от неизвестной болезни стали один за другим умирать «звезды» новостей. Журналисты резко сменили тему, призывая к ответственности правительство руководителей, утверждая, что это: "самая циничная и массовая акция против четвертой власти со времен демократии".
Ни правительство города Башни, ни Второй континент, который вообще в этот момент был занят борьбой с бесконечными цунами, не реагировали.
Шум понемногу прекратился, остался район с брошенными домами, ресторанами, площадками для гольфа, фитнес- клубами, музеями, библиотеками, концертными залами и фешенебельными магазинами.
Его не стали обносить забором, как это принято было в старое время, ведь туда перестали соваться даже воры, увидев внезапную смерть рискнувших предшественников. Потрясенные жители города на глазок отмерив полосу отчуждения, стали обходить его стороной. Но будто что-то тянуло их в центральный район, и они снова и снова проходили или проезжали по краю полосы отчуждения, в итоге проложенная естественным образом: ногами и колесами, вокруг района возникла широкая тропа, более походившая на проселочную дорогу.