Лежавший на набитой соломой тюфяке заворочался и открыл глаза. Некоторое время он смотрел на каменный свод, а затем резко поднял голову.
Каменный мешок. Четыре шага в ширину, шесть в длину. Слева, почти под потолком, маленькое окошко с массивной решёткой. Ниже – привинченный к стене стол. Справа – оббитая железом дверь. Он бы мог сказать, что этот каменный мешок мало отличается от предыдущего, если бы не…
У противоположенной стены стояла ещё одна железная кровать. И на ней сидел человек!
Седой, с лицом, покрытым грубой щетиной. Чёрные глаза, кривой нос. Коричневая тюремная роба. Ноги - это сращу бросилось в глаза – в толстых вязанных носках. Руки он держал на коленях.
Если бы у Эферта спросили бы – сколько лет сокамернику, то он бы просто пожал плечами. Может, шестьдесят. А может, и тридцать. Тюрьма вырывает людей из времени.
Старик встал, подошёл к столику под окном. Налил из стоявшего на столике кувшина воды в кружку и подал её Эферту. Тот сделал несколько жадных глотков.
- Ты кто?
Старик не ответил – рассматривал синяки и ссадины на лице Эферта.
- Хорошо отделали, - тихо сказал старик. Никакого сочувствия, никакого удивления в голосе. Словно так и должно было быть.
- Тебя как зовут? – спросил Эферт.
- Жить хочешь? – вместо ответа сказал старик.
Эферт косо посмотрел на него. И этот тоже?
- На свободу хочешь? Тогда поменьше спрашивай. В нашей обители – чем меньше знаешь, тем больше шансов выжить. И поменьше о себе говори. Здесь никому до тебя дела нет. Никому не интересно – кто ты, как и за что попал сюда, и что за жизнь думаешь. Поговорку «Каждый за себя, один бог за всех» слышал?
Старик замолчал. Эферт понял: ждёт ответа. И хотя старик бы ему неприятен – не ожидал он такого сокамерника – ответил:
- Слышал.
Старик кивнул.
- Она лишь наполовину верна. Первая половина верна. Вторая, про бога, нет. Нет богу до тебя никакого дела. Сам выбирайся.
- Ты не выбрался, - огрызнулся Эферт. Сокамерник его раздражал.
Старик пожал плечами и вернулся на свою кровать. Некоторое время он молча наблюдал, как парень приводит себя в порядок.
- Послушай, что я тебе скажу. В нашей обители не любят строптивых. Не любят умных. Не любят самостоятельных. И ещё очень многих – сильных, смелых, уверенных в себе, знающих себе цену, гордых. И если попадается такой человек, они его начинают ломать. Для начала посадят в голодный карцер. Там будут давать кусок хлеба и кусок сахара в день. Кусок хлеба – чтобы с голода не умер, а кусок сахара – чтобы голод острее ощущал. С одной стороны - сахар сытный, сладкий, но он обостряет чувство голода. Для этого и дают. Чтобы не просто голодал, а мучился. Недели через три во двор выведут. Бросят кусок хлеба в грязь – и будут наблюдать – возьмёшь, или нет? Потому что, если останешься стоять, не выхватишь его из грязи, значит, в тебе ещё чувство собственного достоинства осталось. Вернут в карцер. Так ты три раза про себя самое скверное слово скажи, а затем подними кусок, да съешь. А сахар не ешь, выбрасывай потихонечку, легче будет голод переносить, от него вред, а не польза.
- Зачем ты мне это рассказываешь?
- Затем, что у тебя ещё есть шанс. Вот у меня - нет, а у тебя есть. И если ты выберешься отсюда – это для меня маленькая, но победа. А если, кроме тебя, ещё кому-то помогу, и тот выберется, то у меня уже две победы будет. Так я могу постепенно победителем стать. Не вышел, но победил. Думаешь, победа – это когда ты на лихом коне по трупам врагов скачешь? Это позёрство. Настоящая победа – это когда врагам ты мёртвый страшнее живого.
Наступила пауза. Старик совсем не прост, подумалось Эферту.
- Ты в театре бывал? – неожиданно спросил старик.
- Чего? – менее всего можно было ждать такой вопрос.
- В театре бывал, спрашиваю.
Эферт бывал в театре. Два раза. Понравилось. Но более ему нравилось бывать в цирке, который приезжал в их город каждое лето. Там происходили настоящие чудеса: силачи жонглировали гирями, как лёгкими мячиками, лихие наездники кувыркались прямо на спинах лошадей, а клоуны в сшитых из цветных лоскутов костюмах ходили по натянутой высоко над сценой проволоке.
- Ну и что?
- А то, что ты сейчас как тот актёр на сцене должен быть. Две личности в одном теле. Одна личность – это ты, каким сюда пришёл. Другая – это каким тебя хотят видеть. Ты сильный, но стань на сцене - а наша обитель очень похожа на сцену с дурным режиссёром - слабым. Ты хитрый, но притворись, когда надо, доверчивым. Ты гордый, а тот, кого ты играешь на нашей сцене, смиренный. От тебя и отстанут.
Эферт призадумался. Старик, пожалуй, прав. Его будут ломать, пока не сломается. Им свободные люди не нужны. Им нужны послушные, безынициативные, легко внушаемые. Власть только таких любит. Только в другом проблема – артист два часа на сцене или на арене цирка покривлялся, и домой пошёл. А он здесь – при любом раскладе – на многие месяца.
- Ты эти советы на ком проверял?
- Правильно думаешь. Главное, чтобы маска, которую ты на себя наденешь, к лицу не приросла. А то выйдешь, попытаешься её снять с себя – а не тут-то было.
- А что же ты сам торчишь здесь, если всё знаешь?
Старик с ответом не торопился. Отхлебнул воды из кружки, вытер подбородок и зачем-то провёл пятернёй по редким волосам, словно расчесался.
- Слова мои не до всех доходят. Там, на воле, к ним не прислушивались. Услышать мало, надо прочувствовать, тогда только дойдёт. Вот и понял я – здесь от меня больше проку. Смотри…
Старик вытащил из-под кровати маленький сундучок. Покопался в нём и достал небольшую тряпку. Развернул – в ней оказалась маленькая баночка.
- Садись около меня, я твои синяки смажу.
Мазь приятно щипала. Но уже через минуту Эферт почувствовал какое-то странное облегчение – словно не мазь это была, а бальзам волшебный.
Наличие сундучка, пусть и крохотного, изумило Эферта. Заключённым вроде ничего не полагается, а тут – сундучок. Пусть небольшой, фут шириной, пол фута высотой, но сам факт наличия – независимо от того, что есть в нём – изумлял!
- Откуда? – не удержался Эферт.
- Не задавай вопросов, - напомнил старик. – Ты завтрак проспал.
Эферт не представлял, который сейчас час. Солнечные лучи в камеру не попадали, и понять что-либо было невозможно.
Старику встал, взял Эферта за руку, и подтащил к правому от стола углу.
- Теперь присядь. Наклони голову. Ещё…
Эферт не понимал смысла манипуляций, пока вдруг не увидел в крохотном пространстве между тюремными корпусами городскую башню с часами. Сдвинься он хоть на дюйм в ту или иную сторону – корпуса загородили бы башню. Он даже рассмотрел стрелки – начало одиннадцатого.
- Пока так. А потом научишься по тюремным звукам время понимать. Проспал ты завтрак. Коридорный надзиратель тебя пожалел, не стал будить.
Старик вернулся к сундучку, и вытащил из него другую тряпку. Развернул – а там ломоть хлеба и кусочек сыра! Протянул Эферту.
- Жри…
Эферт провёл в тюрьме уже больше месяца, считал себя почти что бывалым заключённым, но чтобы сокамерник делился едой, видел впервые.
- Ты…- только и промолвил. Что сказать? Поблагодарить? Пообещать отдать свой кусок? За что ему такое уважение от старика выпало?
- Ты стать богатым не мечтал?
Кто же не мечтал, усмехнулся Эферт. У денег одна особенность – их всегда мало.
- Чем больше отдаёшь, тем богаче становишься.
Эферт фразы не понял. Старик богаче не станет - оттого, что ломоть хлеба отдал, два новых ему не принесут.
- Потом поймёшь, - старик уловил его сомнения.
- Тому, кто долго сидит, разрешают передачи получать, - неожиданно пояснил старик. И сундучок дают, куда передачи можно складывать. Всё, что передают, должно в сундучке умещаться.
- Кто носит тебе передачи? – опять не удержался от вопроса Эферт.
- Чем больше отдаёшь, тем богаче становишься, повторил сказанное прежде старик.
Так вот откуда! Те, кто благодаря его помощи сумели выбраться, носят ему передачи! Вот откуда тёплые носки! Старик, конечно, что-то тюремщикам отдаёт, они, известно, люди корыстные, вот его и не трогают.
Делится с тюремщиками? Неужто им в нашем королевстве мало платят? Впрочем, кто своей зарплатой доволен? Вот и не брезгуют малыми подношениями. Прав старик или не прав, что даёт? Люди ему несут, а не этим мордам откормленным. Но… Это всё равно, что налог. В нашем королевстве за всё платить приходится. И даже за то, чтобы до тебя доходило то, что по закону полагается. Но это значит…
Чем более Эферт смотрел на старика, тем более сердце его заполнялось надеждой.
Он вытерпит! ОН притворится! Он дождётся! А потом…
Выйдет на свободу.
И тогда он будет приходить сюда! Каждую неделю будет передачи носить! Хлеб, сыр, мясо сушёное. Главное – выбраться!
Сердце его – впервые за многие месяцы – наполнилось мягким теплом, таким которое напоминало ему детство, когда он ещё жил с родителями, и никакой войны не было.
- Так значит, если я выберусь, ты это за победу свою считать будешь?
Старик кивнул.
- Победишь. Я, папаша, камни зубами грызть буду, но всё сделаю, чтобы ты победил.