Литературные параллели и перпендикуляры
(или тени прошлого в романе Булата Окуджавы)
О ПОВТОРЕНИИ СЮЖЕТОВ
Древние греки изрядно испортили нам – творческим людям – жизнь. Что бы мы ни придумывали, они уже изложили до нас. Обидно.
Однако с этим было бы можно смириться, и даже простить предшественникам их поспешность. Что с ископаемых возьмёшь? Ну, поторопились они чуть-чуть. Бывает.
Только вот беда, между ними и нами, откуда ни возьмись, влезли-втиснулись классики. Русские и зарубежные. Точнее: сначала зарубежные, а потом уже вооружённые и вдохновлённые ими наши, доморощенные, русские.
Влезли бесцеремонно и бесполитесно, одарённые, талантливые и просто гениальные. А с ними что прикажете делать? Они тоже наследили в искусстве вообще и в литературе в частности. Повторили античных классиков и переповторили.
Вот же засада, о чём бы мы сегодня ни захотели написать, а об этом сто раз уже написано. Ладно, погорячился, не сто. Но стоит копнуть-сравнить, пусть неглубоко, поверхностно совсем и пожалуйста. Вот они новые старые герои, сюжеты, идеи, проблемы, конфликты…
ОКУДЖАВА ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
То полдень, то темень,
То солнце, то вьюга,
То ласточки, то вороньё…
Две вечных дороги –
Любовь и разлука –
Проходят сквозь сердце моё.
На исходе первая четверть XXI века. Булат Окуджава подзабыт. Идут объективные процессы: смена поколений, смена вех, износ памяти. Литератор остался в дымке ХХ-го века как поэт и прозаик. Он задвинут в последнюю шеренгу идеологических бойцов (кому нужны – комиссары в пыльных шлемах?) как сценарист советских фильмов. Он – разумеется, а как же ещё может быть – неизвестен молодым людям, да и людям среднего возраста, как исполнитель собственных песен. Он не переиздаётся, а потому мало-помалу выветривается с полок библиотек, и – как следствие – не читается. Подытожим: не смотрится, не слушается, не читается. Получается, его нет!?
Да, открыт и доступен музей в Переделкино. Там в скромной дачной обители писателя подвешены к потолку многочисленные колокольчики, которые он не то чтобы коллекционировал, но с благодарностью принимал в подарок от друзей и хранил. И потревоженные посетителями эти микрокопии колоколов позванивают в тишине. О ком они звенят? Накануне страшной мировой бойни американец, нобелевский лауреат, старший современник Окуджавы, застрелившийся, когда известность, да что там известность, не пожадничаем – слава нашего литератора только набирала обороты, ответил на вопрос о брате колокольчиков – о колоколе: «Он звонит о тебе».
Вот и они…
Да, можно услышать его имя в рассказах современников, когда они на сцене пускаются в воспоминания об оттепели шестидесятых (юный современник, не пугайся, та оттепель не имеет ничего общего с зелёной повесткой сегодняшнего дня, призванной спасти планету от выдуманных климатических невзгод-напастей-неизбежностей), породившей и возродившей замечательные имена; о тех или иных фигурах нашего театра и кино («Дождусь я лучших дней, и новый плащ надену…»); о давних событиях, реквизиты которых можно увидеть за стеклом музейной рамы, но её крепко затянуло пыльной паутиной; о загадочных чтениях-встречах слушателей с поэтами в Политехническом музее, раз уж прозвучало слово «музей». Именно там звучало обращение поэта: «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Призыв кажется нам знакомым, да имя автора – увы – стирается в памяти.
Да, прогуливаясь по Арбату, обязательно увидишь, особенно, если идёшь, не вперив свой просветлённый взгляд в смартфон, сутуловатую бронзовую фигуру. Она в двух шагах от театра имени Вахтангова. Увидеть, притормозить, и даже сделать очередную «селфУ» рядом с памятником, не особенно заморачиваясь вопросами, кто это такой и по какому праву здесь гуляет. Отложить поиск ответов на потом, да так и похоронить затею в потоке дней, событий и лет, а само фото сгрузить в комп, куда уже сброшены гигабайты других снимков, да так они там и лежат в ожидании светлого дня, когда их откроют, или чёрного, когда их сожрёт компьютерный коронавирус.
Ещё, возможно, стоят у кого-то на полках огромные на 33 с половиной оборота виниловые пластинки в потёртых конвертах фирмы «Мелодия» с его негромкими душевными песнями. Разные: с рижского, таллинского или апрелевского заводов (в лучшем случае), а у невезучих с фабрики имени Ташмухамедова, которые чрезвычайно быстро начинали водить иголку по одной и той же бороздке. И эти песни находили резонанс в наших душах. При условии, если душа была у нас.
Но проигрыватели, исчезли в эпоху нашествия и первоначального засилья компакт-дисков CD и DVD, ещё лет тридцать тому назад. Цифровизация нагрянула как горе или беда. И оцифровала многих и разных. Но далеко не тех и не всех…
Позже для удовлетворения потребностей ретро- и аудиофилов электропроигрыватели неожиданно воскресли (к слову сказать, продаются по совершенно несуразным, по немыслимым ценам), да вот на них проигрывают не то, не тем, не так (оторопь берёт, когда вижу, как варварски ди-джеи обращаются с винилом) и не тогда. Могут лечь под иглу старые его пластинки? Такая вероятность не исключена, но… неуклонно стремится она к нулю.
Поэтому говорить про завтрашний день кумира середины прошлого века мы можем с кучей оговорок, сомнений и с угасающим надеждами на некий возможный литературно-романтический Ренессанс, на лучшие времена. Только, как говорил Окуджава: «Лучшие времена – это те времена, которые могут наступить, но почему-то никогда не наступают». Этот грустный вывод-прогноз он дал в романе «Путешествие дилетантов». И вот об этой книге дальше речь.
РОМАН БУЛАТА ШАЛВОВИЧА
То ли мёд, то ли горькая чаша,
То ли адский огонь, то ли храм
Всё, что было его – нынче ваше
Всё для вас. Посвящается вам.
Интересная штука – память. Её можно сравнить с попыткой открыть испорченный диск на компьютере. Файлы вроде бы есть, а вот открываться никак не хотят. Особенно, когда это сильно надо. И наоборот, с каждым бывает, наверное, что неожиданно, совершенно не к месту она выдаёт из своих архивных глубин какое-то имя, событие, картинку. Её не просишь, а вдруг всплывает давнее, полузабытое, почти ненужное. Ассоциативно, а с ассоциациями не поспоришь. Ну, как с женой, например.
В зависимости от настроения, состояния, наличия свободного времени (а кто может похвалиться, что его завались?) можно к этому эпизоду нашей не такой уж и долгой жизни отнестись по-человечески: стряхнуть пыль, протереть чистой тряпочкой, рассмотреть внимательнее. Ведь это случилось неспроста. Вдруг это знак, сигнал, предупреждение!
Так со мной и получилось. Разбирая личную библиотеку после двух переездов, с огорчением обнаружил отсутствие романа Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов». А ведь был! Точно помню, что был. И когда мы паковали библиотеку в гофротару перед выездом в город с дачи, я его бережно уложил вместе с теми книгами, которые были в шкафу.
Может быть, позже отправили томик в изгнание на полочку в подъезде, куда по укоренившейся традиции выкладывают жильцы дома разные ненужности? Могли по недосмотру вместе с другими книжками, которые сыграли свою роль в пьесе нашей жизни (словари, учебники, справочники), и мы решили, что они больше не нужны!
Может быть, он оказался по недоразумению в той коробке, которая, благодаря транспортной компании, исчезла-испарилась при перемещении нашего имущества из Москвы к новому месту жительства?
В общем, обнаружил отсутствие и огорчился. Ведь в библиотеке не так уж много книжек, к которым время от времени или часто мы возвращаемся. Некоторые похожи на головные уборы вождей индейцев – торчат из них перьями закладки – часто в них приходится заглядывать. Некоторые стоят десятилетиями, потом перелистываются-перечитываются и возвращаются на место: «Пылитесь, друзья». Иные приходится просматривать, когда не можешь вспомнить детали. Некоторые просто дороги как реликвия. Как, например, черный двухтомник вышеупомянутого Э. Хемингуэя 1959 года издания. От отца с матушкой память! Причём один том кто-то зачитал, когда автор этот мне по малолетнему возрасту никак не был интересен. Осиротевший его брат ездил со всей непоседливой семьёй с места на место. После смерти родителей уже прочитанный и вполне уважаемый томик, почитаемого автора поселился у нас, и перечитан был неоднократно, а однажды – повезло – мы нашли второй том всё на той же полочке в подъезде. Тоже у кого-то влачил одинокое существование и был выслан. Соединились!
А Окуджава пропал. Не горе, не беда, но досадно. Прошли дни, порядок в квартире после окончательного переезда и разгрузки помаленьку наводился. И однажды, распотрошив небольшую запакованную коробочку, которую с уверенностью, что там фотоальбомы (об этом и надпись информировала), мы обнаружили внутри несколько книг, в том числе серо-голубой томик, на обложке которого имя автора, а под ним в ромбике два профиля. Наверху мужской, чем-то напоминающий Грибоедова: ну там… очки, кудрявые волосы назад зачёсанные, жесткий высокий воротник. Под ним женский, напоминающий почему-то американскую девчонку Бекки – подругу Тома Сойера. Впрочем, понятно почему – шляпка с ленточками! Это у меня так, а у других всплывут в воображении другие персонажи. Смотрят герои в разные стороны, а между ними два слова – название книги.
На форзаце и следующей странице мы видим на сером развороте императорского двуглавого орла со скипетром и державой, а в правом нижнем углу карету, увлекаемую двойкой по русскому бездорожью куда-то далеко, наверное, в текст, или в прошлое. Следующий разворот когда-то был пустым, но по укоренившейся вредной привычке я в своей библиотеке книжки порчу.
Делаю это сознательно и безжалостно. Читаю, натыкаюсь на интересную мысль, сразу ставлю на полях галочку, а на том самом пустом поле проставляю номер страницы, где эта мысль притаилась. Сею зародыш собственного будущего ростка любопытства: что я там такого вычитал? Любимые книги всегда одаривают нас чем-то новым за внимание и повторное обращение, если мы время от времени к ним возвращаемся.
Следующий разворот интересно рассмотреть внимательнее. Слева те же головы, но уже с туловищами. Они на фоне облачного питерского неба и шпилей Петропавловской крепости. Женщина без шляпки (бесстыдство, иначе не скажешь) запечатлена в порывистом движении к мужчине (вообще ни в какие рамки!). Он, кстати, тоже без головного убора, властно останавливает её командой руки. Обидно, конечно, но прямо как собаке: «Стоять!»
Картинка в строгой рамке. А в затейливой виньетке на страничке справа уточнённая информация о книге. Полученные ранее сведения дополняются. Итак, нас ждёт роман (по жанру и между героями), а выросло литературное произведение «Из записок отставного поручика Амирана Амилахвари», и свет увидело, благодаря московскому издательству «Советский писатель» в 1980 году. Сразу напомним, что «Путешествие» отправилось в самостоятельное путешествие после выхода в свет в журнале «Дружба народов» в 1976 и в 1978 годах. Хороший был журнал. Авторов замечательных собирал. Он есть и сейчас, но тираж упал неимоверно. Авторы? Есть приличные и сегодня.
О! Памятный 1980 год, когда в СССР проводили в последний путь Владимира Высоцкого, во Франции Джо Дассена – добрая им память, и ООН осудила ввод наших войск в Афганистан. Год, когда олимпийский мишка улетел из Москвы, а за океаном душа отлетела от убитого Джона Леннона. Когда я через год после дембеля успешно поступил в единственный в стране, на планете Земля и во Вселенной ВУЗ – в Свердловский инженерно-педагогический институт. Там из продвинутых в знаниях выпускников профессионально-технических училищ правительство предполагало ковать руководящие кадры для этих самых училищ. Вчерашние пэтэушники получали интересную профессию «инженер-механик-педагог», гибрид ежа с ужом. Поступил в августе, но директором ПТУ я так и не стал, поскольку ещё более успешно бросил институт уже в ноябре, чтобы стать сварщиком в комплексной комсомольско-молодёжной бригаде на строительстве КУКС (Краевая ударная комсомольская стройка) Хакасская бройлерная птицефабрика.
Сразу скажем, что судорожные метания между аудиториями вуза, сварочной дугой и другими интересными занятиями молодого обалдуя, начавшего отсчёт третьему десятилетию своей жизни (всё впереди, а как же!), совершенно не отрицали интереса к литературе и истории. А тут на полке магазина попался (счастливый случай) томик уважаемого мной барда. Ах, он не только поёт, но ещё и пишет, вдобавок о любимом XIX веке! Купил.
Подзаголовок романа мне вообще ничего не говорил. Ну, поручик. Ну отставной. Так уже понятно было, что в том веке литературу делали поручики, равно как в следующем прозу сделают лейтенанты. Если это тенденция, то литературу нашего века сделают участники СВО.
Иначе говоря, литературу делает история. А история – это то, что прочитал. Значит, история – это то, что кто-то написал, или переписал. Выходит, историю пишут литераторы. Переплетеньице то ещё. Это к вопросу о летописях-дневниках-биографиях. История жизни любого человека – это несколько версий: его личная (не будем судить, насколько она правдива), более или менее объективная по разным документам, и субъективная чужая со стороны, построенная из слухов, домыслов и сплетен. Правдоподобные сплетни считать недействительными!
ПАРАЛЛЕЛИ И ПЕРПЕНДИКУЛЯРЫ ВЕКОВ
Исторический роман
Сочинял я понемногу,
Прорываясь как в туман,
От пролога к эпилогу
Если верить строгой науке геометрии, параллельные линии никогда не пересекаются. Но бумага всё стерпит, особенно, если строчка за строчкой выкладывается на неё лирическая история жизни и любви. Лавиния и Сергей, хоть и жили через забор, могли бы никогда не встретиться, но его величество Случай («Удобный случай не заставил себя долго ждать, ибо он всегда возле нас и тотчас объявляется, лишь прояви мы к нему расположение») умело подправляет параллельные линии наших судеб, и они сходятся. К чему это приводит, известно. Пересекающиеся параллели – это катастрофа. Иногда.
В романе Окуджавы то тут, то там звучат знакомые нотки. Мы узнаём кого-то из героев Льва Николаевича, Фёдора Михайловича, Александра Сергеевича и других классиков. Осмелюсь предположить, что и современник автора В. Набоков просвечивает в некоторых главах. Причём одно совпадает до оторопи, а другое отринуто, опровергнуто, перевёрнуто, перечёркнуто, отперпендикулярено.
Посмотрим?
Герои Окуджавы, которых он переплёл в своей книжке, напоминают многих известных нам литературных персонажей. Главный герой князь Мятлев почти равнодушно наблюдал-созерцал, как колесо истории неотвратимо накатывается на него, вот оно ближе и ближе, и вот-вот переедет. Надеялся, оно прокатится настолько удачно, что в результате ДТП выйдет ровно так, как ему хотелось. Да, уж. Дождёшься! В России колёса, пока что-то их не выбьет из колеи, очень твёрдо и уверенно вдавливают в плодородную почву тех, кто не озаботился, не обезопасился, не отскочил, или сам не стал управлять повозкой. ДТП без смертельного исхода – это не в счёт. Но, вторая часть романа намекательно начинается с картинки, где вместо князя урна! А как по-другому? Каждого из нас Дао (путь) ведёт в никуда.
Впрочем, пока оставим князя. Нам больше интересны иные персонажи (в соответствии с последними западными стандартами, наверное, правильнее было бы сказать «персонажки»). Всех рассматривать не буду, это нецелесообразно и хлопотно, а вот героинь женщин, которых что-то (судьба, воля, произвол автора?) тесно свело с князем просто обязан.
Ахтунг! Филологов, литературоведов, учёных заранее предупреждаю, что здесь нет и не может быть глубокого научного анализа и синтеза. Я пожизненный верхогляд. Здесь мной увиденные (придуманные, воображённые… нужное подчеркнуть) связи, и дело читателя поверить, проверить, согласиться и развить, или опровергнуть. Как вариант – далее не читать.
Анета Фредерикс. Имя героини (форма имени Анна) и, тем более, образ её вельможного мужа чиновника запараллеливают её с Анной Карениной. Но автор романа делает неожиданный финт. Он бросает Анету даже не под паровоз, не под какой-то там по счёту вагон, а – страшно подумать – под императора. Казалось бы, всё, спасения нет, но писатель сначала бросил, обрёк, а потом всё же пожалел, элегантно спас, и эволюционным путём превратил из любовницы в сообщницу (Анна – это милость с древнегреческого) Мятлева в его предосудительном деле похищения чужой жены.
Александра – выбирайте сами! Тут и карамзинская Лизонька из Бедной Лизы, любой пруд это подтвердит (хоть питерский – реальный, хоть в крепости - виртуальный). И пушкинская капитанская дочка в её похвальном стремлении спасти отца. И опять же чуть-чуть всё та же Анна Каренина в её безудержном стремлении свести счёты с жизнью. Метнулась Александра под карету, но Мятлев спас. Потом от Мятлева бросилась в пруд, или – скорее – вместе с вероломным доктором отправилась подальше от спасителя и от губительного столичного климата. Гибнет, спасаясь! «Инстинкт самосохранения об этом печётся, и те из женщин, которые владели этим инстинктом … не раздумывая бросались под колёса своей судьбы». Под колёса! Призадумаешься, если классику знаешь.
Натали – это вылитая Элен Курагина. Развращённая светская дама, хищница, ловушка для простака князя. Он был обречён, когда встретил Натали. Здесь он крепко пошибает характером (да и внешним видом) на Пьера Безухова. Особенно очками. Особенно параличом воли, когда в него впивались коготки красавицы. И особенно ожиданием чуда – избавления. В контексте взаимоотношений князя с женщинами Окуджава мастер связывать по рукам и ногам представителей сильного пола, обессиливать-обездвиживать их перед опасностью! Они кролики перед удавом. Вернёмся к Элен, она себя обрекла, когда открыла охоту на свободолюбивого князя Мятлева. Прототип, как мы помним, подурив головы мужчинам, не устоял перед смертельной болезнью. Натали тоже.
Оставим за скобками второстепенных. Всмотримся в главную героиню. Лавиния! Она же малолетний господин ван Шонховен, она же Тучкова (Бравур) с польскими кровями (ага, мы не только из гоголевской шинели выросли, но и от его панночки тоже кое-чего набрались), она же милосердная сестра Игнатьева, она же экономка... Вот уж сплав так сплав!
Итак, Ван Шонховен (если исходить, что в основе немецкий язык, то Прекраснодворская или – вариант – Великодворская). А почему «ван»? Возможно, это дань автора фантазиям ребёнка. И благозвучно же.
В юной Лавинии чуть-чуть Натальи Ростовой – великодушие, жертвенность, хрупкость, наивность и чистота. В ней немножко Сони Мармеладовой – с князем в побег на Кавказ, и туда же за лишённым прав состояния солдатом Мятлевым, за ним – за отставным инвалидом в деревню, в глушь, под Кострому. Она железобетонный перпендикуляр Татьяне Лариной. Та другому отдана и точка. Эта так же насильно отдана, а вот сердце принадлежит другому, и восклицательный знак.
Здесь – поберегите тухлые яйца и помидоры, пожалейте критика и подумайте прежде чем метнуть приготовленный снаряд в него – набоковская Лолита. Совпадает возраст, созвучны имена, их «иностранность». В Лавинии кавказская лавина чувств, в ней английская «лав» – любовь, в ней польский гонор и в ней же та самая детская незащищённость – «и худенькие плечики её».
Да, друзья, с осуждением, а нередко и не без оснований поглядываем мы на наших не в меру иногда озабоченных акселераток, но с удивлением и сочувствием смотрим на безбашенную девочку в крестьянском армячке с деревянным мечом в тоненькой озябшей ручонке, которая отважно вторгается в пределы петербургских владений князя.
В итоге обе – Лолита и Лавиния оказываются вовлечены, первая вынужденно, вторая осознанно, в продолжительное путешествие с престарелыми спутниками. Разные страны? Подумаешь… Что Сибирь, что Аляска – два берега. И вообще любовь – чувство наднациональное. Тут и там чудовищная разница в возрасте. Ох, тонок лёд педофилии. Глубок омут под ним. Но любовь и надвозрастное чувство.
«Поговаривали, например, что он соблазнял молоденьких неискушённых дурочек, а затем с помощью преданного слуги топил их в Неве…». А как иначе-то, да и где! Ведь: «…женщина, теряя молодость, теряет и многое другое из того, что нам кажется в ней вечным». Набоковская героиня тому подтверждение.
На этом параллели закончились. За морем Лолита была добычей маньяка. Здесь чудаковатый князь стал предметом долгой осады Лавинии. Диаметрально противоположны характеры героев. Гумберт был коварным, деятельным, расчётливым и предприимчивым соблазнителем, а Мятлев, уподобляясь Обломову и Безухову – одного века ягода – занимал позицию выжидательную, пассивную (авось, оно как-нибудь само образумится) соблазняемого. Правда, в самой пикантной сцене Гумберт сдулся, схлюздил, прихворнул, как и князь, обломовщиной. А вот Мятлев оказался настойчивее.
В итоге: Лолита бежала от Гумберта к будущему мужу, а Лавиния бежала от постылого мужа к Мятлеву. Духовное сильнее плотского.
Только ли духовное? В американском варианте: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик язык совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та».
В России: «Когда нас начинают обуревать страсти, как увлажняются наши глаза, каким голубым туманом подёргиваются наши зрачки, как лихорадочно бьётся о губы кончик языка…»
Авторы не очень разборчивы в устранении препятствий, которые мешают героям. Их просто убили. В «Лолите» Гейзиха брошена под автомобиль (переходить дорогу надо по зебре), а Наталья в Путешествии более устранена элегантно. Роды в том веке часто заканчивались драматически.
Независимо от географии. Если подумать о направлении бега, то независимо от прочих составляющих, обе героини и в путешествиях, и в бегстве стремились к счастью!
Так всегда. Мы бежим к несуществующему Эдему (саду) через другие сады. Бежим от себя и к себе, от других, от бед и невзгод, бежим к счастью, которое, конечно, возможно. Только не здесь, не сейчас и не с нами. Просто мы сад перепутали, крепость, планету и век.
И как бы ни вилась наша пыльная, звёздная, усеянная шипами и розами, дорога, ведёт она нас, куда должна. Жаль, совсем не туда, куда мы хотим. Или хорошо.
ФАБУЛА
Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
Не смолк бубенец под дугой…
Две вечных подруги – любовь и разлука –
Не ходят одна без другой.
В нас ещё на школьной скамье заложили понимание, что фабула литературного произведения — это основная линия, стержень всей истории. Ну, это просто! Одиссей возвращается с фронта… – одиссея. Робинзон Крузо оказывается на необитаемом острове, выживает… – робинзонада. И так далее, и выбор невелик.
Окуджава, определил фабулу сразу. Он отправил героев в череду путешествий. Куда? Подальше от столицы. Наша героиня вообще мечтает оказаться на «необитаемом острове»: «Два взрослых и хорошо воспитанных человека поселяются на необитаемом острове – чего же за них опасаться?» - пишет Лавиния.
Мы читаем роман по названию «путешествие». Кстати, ход не новый. Булгаков тоже дал название пьесе – «Бег». А путешествие не одно в романе, и они, пожалуй, не столько путешествия, сколько побеги. Побеги-попытки обрести счастье, вырваться из замкнутого круга, нырнуть под флажки, проскочить под опущенным шлагбаумом. Выйти на свободу, найти место, где двум сердцам ничто не мешает. «Да мало ли мужчин, бегущих прочь из рая, основанного ими же самими?» Окуджава мог читать неоконченный роман О. Куваева «Правила бегства». Мятлев – нет.
Жаль, мог бы многому научиться!
К слову о шлагбаумах. Они ведь преграждают и открывают разные дороги: «Я так надеялась, что за шлагбаумом начнётся иная жизнь, да, видимо, мы выехали не за тот шлагбаум: особых перемен в своей судьбе я не замечаю». Так она оценивает начало своей семейной жизни. Нужно быть полным кретином, чтобы не понять, что Лавинию надо спасать. Не туда едет – не беда. Не с тем едет – вот горе горькое! Мятлев спешит на помощь.
Вообще-то семейное (да хоть и не семейное) счастье как вьют? Лучше всего в собственном доме, там, где родился и вырос, на базе накопленного предками. Казалось бы, что или кто может помешать князю с его доходами, с его родословной, отставнику да в собственном доме в Санкт-Петербурге? Нашлись и на его пути к счастью препятствия. Да такие, что на кривой кобыле не объедешь!
Предшествующая жизнь заложила предпосылки для отказа-отворота ему со стороны maman: жених неблагонадёжный, нездоровый, антиобщественный (как сказали бы сейчас) элемент. Старый к тому же! Относительно старый и благородный, но всё же… - это с одной стороны.
А с другой стороны – власть!
Нашёл Мятлев кому путь перейти. Ему! Всесильному! Мы же помним, как сначала император прополол поле его страсти к Анете Фредерикс. А потом коварно благословил нежеланный и неотвратимый брак с Натали. И вот теперь бумеранг вернулся, любовь Лавинии к Мятлеву не оставила никаких шансов императору. Мстит же, мстит. Как оценить по-другому? Отыгрывается недобитый на Кавказе князь, не иначе.
Казалось бы, квиты. Но обидно же наместнику Бога на земле. Вроде бы Николай сам утверждает: «…нашёл об чём говорить. Я уж и не помню. Так, пять фунтов кринолину и прочего вздора… Хотя, с другой стороны, что её съели бы? Вот недотёпа». Досадно стало императору! Недотёпа и малолетка-невеличка, и вообще, что ожидать от «цыплёнка ещё не набравшего силы»!
Не сам князь, разумеется, оскорбил, но посредством этого «цыплёнка» неразумного. Влюбил и использовал как орудие мести.
Вот что ещё подумалось о паре Мятлев – император. Ведь как всё здесь замешано на зависти! Казалось бы, «всё могут короли», князь должен завидовать, но здесь ровно наоборот. Николай завидует Мятлеву. И есть чему. Его «свободе», его независимости от регламентов и распорядков, его кругу общения тоже. А главное тому, что князя любит тот самый «цыплёнок». Неверный жене Николай наказывает князя за верность любви к нему неверной мужу Лавинии. Хорош узелок!
«Так не достанься же ты никому!» - решил наместник Бога на земле. И непреклонно встал на защиту нравственности, устоев, семьи, домостроя. Ага. Кто бы другой. Ведь мы помним, что в мир иной его самого провожали и реальная жена, и ночная из фрейлин. Николай твёрдо требовал соблюдать установленные правила. При этом допускал исключения из правил и прежде всего исключительно даже для самого себя. Конечно: «…случалось… какая-нибудь из жертв робела оценить внимание государя. К чести его, следует сказать, что он не гневался, как это сплошь и рядом бывает среди мужчин, а, напротив, даже проникался удивлённым восхищением к даме, сумевшей предпочесть своего супруга соблазнительному вниманию государя…»
Не наш случай! Именно здесь злосчастное пересечение параллели. Император негодует.
Что героям делать? Бежать!
Итак, перед читателем разворачивается череда неудачных дерзких побегов-путешествий, приносящих героям боль и страдания. Вызывающих у читателя сострадание, сопереживания и сочувствие.
Первопричина всех попыток любовь. Чистая, детская, сначала неразделённая, потом запретная, а в итоге всепобеждающая.
Почему путешествий много? Лишь потому, что в романе на одну любовь судьба обрушивает несколько разлук. Ах, если бы как в песне барда: «Любовь и разлука – Не ходят одна без другой»! Одна любовь – одна разлука. Неплохо, баланс! Но на пару обрушивается каскад разлук.
Можно было бы перетерпеть-победить разлуки, но: «Всегда счастливее тот, кто должен расставаться… нежели тот, кто в ы н у ж д е н». Так боль разлуки увеличивается их количеством, множится на несправедливость высших сил и возводится в степень отсутствием элементарной надежды на торжество справедливости. Там, где торжествует власть, справедливость сидит под стулом, поджав хвост.
ЖАНРОВО-ТЕМАТИЧЕСКОЕ СТОЛПОТВОРЕНИЕ
Пока Земля ещё вертится, пока ещё ярок свет
Господи, дай же ты каждому, чего у него нет…
Путешествие дилетантов по форме роман, по содержанию трагедия и эпос по форме. Повествование плавно трансформируется из дневника в эпистолы, потом в него бесцеремонно и органично вторгается театральный диалог. В этом сплаве-коктейле жанров автор смешал и умело взболтал множество тем.
Центральная тема – Свободы: «Личное пространство», «права человека», «свободы» - все эти химеры нашего времени, которые сейчас определены длиной поводка, с которого нас иногда, повинуясь какой-то прихоти, ненадолго спускают. Ровно до команды: «К ноге!» А уж тогда…
Тогда было так же. Всё идёт, движется, проходит. И мало что меняется. «Вы должны…», - говорит инспектор нарушителю правил дорожного движения. «Я ничего никому не должен!» - перебивает его гордый наш современник. Он продукт последних десятилетий. Ни долга, ни ответственности, ни совести. Сплошное «личное пространство». Не у всех, разумеется. Впрочем, скоро таких жизнь обтешет. Подарки судьбы – это выдумка. Примерно, как выигрыш в лотерею. Исчезает бесследно. Зато синяки от «ударков» судьбы не проходят быстро и незаметно. И к словам, взятым в кавычки абзацем выше. Есть же и «общественные места», «обязанности» и «нормы». Жизнь заставляет нас встраиваться между свободой и несвободой. А «…неумение переносить несчастье – самое великое из несчастий…»
Стремление к свободе запросто разбивается на пути о препоны, а из осколков складывается химера из химер – справедливость. Замечали, как что-то не по нам, так сразу и несправедливо! А ведь другим вполне себе ничего. Нормально. «Заботы о восстановлении справедливости всегда благородны, однако не всегда справедливы, ибо насилие – плохое оправдание самым безукоризненным и законным порывам…»
Герои правдами и неправдами стремятся к свободе. И они её обретают. Через смерть, увы и ах. Сначала через отход в мир иной главного препятствия – императора. Затем через медленное угасание самого князя. Как там у борца написано на надгробии «Наконец-то, свободен…»? Впрочем, нам ведь в любом случае не угодить: «…воспоминание о длительной свободе радует нас недолго, а воспоминание о минутном рабстве угнетает до самого конца». Причём: «…свобода всегда осязаема, когда ты тоскуешь о ней, а в миг её возникновения появляется достаточно всяких обстоятельств, дабы ты не обольщался…»
Грустно. Лёгким утешением для Мятлева было то, что установленный за ним полицейский надзор оказался бестолковым, небдительным, и незрячим, и со временем, следуя меткому замечанию о неисполнительности строгих русских законов, сошел на ноль: «надзор оставался, но всё больше на бумаге…»
Тема свободы крепко-накрепко связана с темой пути, дороги, путешествия. Вырвавшись из дома, из привычного хода вещей, мы видим иначе, дышим по-другому, живём по-новому: «И дело, как выяснилось не в дороге – ездят все. А мы не едем, мы живём вне времени и пространства, без имён и обязанностей, лишённые и друзей, и врагов», - писал наивный князь. Ага, конечно! Слишком сладкое слово «свобода», слишком пьянит и ослепляет своим сиянием. Но враги, даже если их вычеркнуть из списков, о вас не забудут.
Автор не обошёл тему судьбы. Мы уже приводили строчку о колёсах судьбы. Можно фаталистом быть, можно им не быть. Можно противиться невзгодам, можно покорно смиряться с их визитами. Можно вообще утверждать, что нас кто-то и куда-то ведёт: «… наша природа сама, на свой страх и риск, вынуждена руководить нами, заставляя нас всё-таки совершать то самое, что определено нам свыше».
О чём бы мы ни говорили, мы говорим о деньгах. Но и не только. Не менее часто мы говорим и о любви. Тема вечная. В романе «Путешествие дилетантов» рассматриваются сердечные отношения не только князя и маленькой девочки. На страницах складываются и разлетаются на осколки, которые обращаются в пыль в прах другие пары. Сосуд этого чувства так хрупок, так уязвим, случайно зацепил и нет его! При этом само чувство обладает удивительными способностями: «Лишь неистовство и любовь способны творить чудеса, хотя правда, эти чудеса зачастую бывают кратковременны».
На чудеса способны и писатели. По воле Булата Шавловича любовь Лавинии оказалась сверхпрочной и сверхсильной.
В настоящих произведениях литературы обязательно (так или иначе) есть строки, посвящённые теме памяти. У Окуджавы она выпукло отражается в истории пары Мятлев – Лермонтов. И не только, весь роман – это наша память о мятежном веке и его героях: декабристах, поэтах, бунтах духа писателей, мыслителей, простых свободолюбивых людей. Он полон тонких намёков автора нам – читателям.
Память – субстанция тонкая. Как говорил поэт начала ХХ века: «Вот, наша жизнь прошла, а это не пройдёт». И пусть в стихах всего лишь мимолётное воспоминание о вечернем свидании. Но что такое наша жизнь, если не мгновенное свидание со Вселенной? Мы живём, читаем, учимся понимать, ценить и помнить. А потом неизбежно покидаем этот мир. Единственное, что мы можем потерять после смерти – это память о нас.
Скажу пару слов о верности: по трезвому и праведному взгляду Лавиния – грешница. Она вышла (выдана, только это никого не беспокоит) замуж и – о Боже, какой ужас, какой позор, какая безнравственность – бросила мужа. Оставила у разбитого корыта с разбитым сердцем чудесного, благопристойного, любящего её человека. Убежала иезуитски хитро, расчётливо, коварно. Случай для того века единичный. Вышла из роли верной жены, хранительницы очага, возможной заботливой матери. Полетела мотыльком на огонь страсти, пренебрегла долгом. Тут много собак можно на девочку навешать. Осудить её и тщательно втоптать в болото грехов.
В оправдание скажу лишь одно. Она осталась Верной своему чувству. Кто из вас плюнет в свою первую любовь?
Коснусь ещё двух тем: Долга и Чести.
Тема долга: Мятлев офицер выполняет долг и едва не гибнет. Гордый Мятлев солдат честно тянет лямку и отказывается от льгот и привилегий, которые готовы предоставить ему друзья офицеры. Тянет её до последнего, пока после ранения не теряет надежду на справедливость и не бежит из крепости.
Тема Чести. Интереснее всех нам жандармский полковник фон Мюфлингг. Карающая рука правосудия – чекист своего времени. Верный служака из ведомства Бенкендорфа – Дубельта – очень хотел остаться человеком с чистой совестью и чистыми руками. Но у него пылкое сердце. И все поступки Мятлева он понимает своим чутким сердцем. Понимая, сочувствует и даже пытается ему помочь в первом побеге. Позднее отчеканит формулу: «Есть два пути: один – собственное благополучие за счёт неблагополучия других, второй – жизнь по законам, продиктованным любовью и состраданием…»
Место ли на царской службе такому ангелу-хранителю от жандармерии? Вспоминается жандарм из рассказа Короленко «Чудная».
В противовес Мюфлингу автор ввёл в повествование поручика Катакази. Беспринципный взяточник (деньги брал у Мятлева, между прочим) и бабник оказался вернее долгу, чем его коллега. Так бывает. Он на страже. В стране, где запрещено вольнодумство, нет места вольнодельству. Тем паче: «…слово «либерализм» слово не столько опасное, сколько пустое».
КОНФЛИКТ
Пусть оправданья нет
И даже век спустя
Семь бед один ответ,
Один ответ – пустяк.
Основной конфликт в романе между личностью с её личной свободой и властью. Возможно, копаю мелко, ведь это на поверхности. Так думать в параллели произведений Набокова и Окуджавы позволяет примерно одно время создания произведений и время их публикации. Там – в США – бунт хиппи против общества и его морали в 60-х. Тут – в СССР – вялотекущие протесты против соцреализма людей из творческих мастерских.
В произведениях конфликт решается по-разному. Там просто: арест, изоляция, следствие. До суда герой не доживает. Тут иначе. Русские не сдаются. Мятлев перенёс и суд, и лишения, и ссылку, и ранения. Он дожил до светлых дней и провёл их вдали от государева ока в своём имении. Неважно, что император сменился. Новая метла может по-новому замести. Мы же помним, что по мнению покойного самодержца: «…если они (люди) счастливы, то лишь благодаря ему, его стараниям, его великодушию, а если несчастливы, то в этом они виноваты сами…» - и властелин пришедший на смену может думать так же. Пронесло.
Одного героя из века, в котором случилось Путешествие, терзала мысль: тварь он дрожащая или право имеет? Окуджава считает: «Есть вещи, на которые не требуется получать разрешение, но на них надо иметь права…»
Кто нам выдаёт право на счастье? Каждый находит ответ сам.
ВЫПЛЕСНУТЬ СЛОВА
В склянке темного стекла
Из-под импортного пива
Роза красная цвела
Гордо и неторопливо…
…И пока еще жива
Роза красная в бутылке,
Дайте выкрикнуть слова,
Что давно лежат в копилке.
Роман «Путешествие дилетантов» - это романтическая (где-то и сентиментальная) история любви на фоне масштабных событий середины XIX века. Кавказская война, последнее десятилетие царствования Николая I, преддверие коренных реформ столетия.
Лавиния – это синтезированная литературная героиня. Автор собрал в ней всё лучшее, что было в женских образах того (да и не только того) времени. Кто сказал, что идеальных людей не бывает? Людей, возможно, а персонажи создаются запросто.
Окуджава романтичен и оптимистичен в своих выводах: «…жизнь (эта неизбежная злодейка) способна, оказывается на великодушие». Соглашаться или нет – выбор за нами.
Автор создал для нас интереснейший мир. Путешествуя вместе с героями Путешествия, в XXI веке мы не только совершаем путешествие во времени, мы пересекаем литературные параллели и перпендикуляры, учимся читать и думать, сопоставлять, сравнивать, делать собственные открытия. И не важно, насколько они верны. Они наши.
Поделюсь одним из них. Сегодняшний западный мир вынес на знамя и активно несёт в массы некие новые ценности, среди них особенную, неприкосновенную – какую-то «толерантность».
Окуджава, несмотря на то, что отстаивал некоторые из них (личную свободу, например), что западным миром был признан, в своём творчестве вообще, и в Путешествии в частности, отстаивает всё-таки вечные, традиционные идеалы. Спасибо ему за правильные ориентиры.
Да. Греки и прочие предшественники перешли дорогу творческой интеллигенции, но у лучших её представителей, а Булата Окуджаву я отношу к ним с полным к тому основанием всегда найдётся способ высказать и даже «выплеснуть слова что давно лежат в копилке». Причём слова новые, не затёртые как старые пятаки.
Дали. Выплеснул. Их опубликовали нам на радость и удовольствие.
ОКУДЖАВА ЗАВТРА
Но когда достигает предела,
И душа отлетает во тьму
Поле пройдено, сделано дело
Вам решать: для чего и кому
Это было тогда. Ещё в той стране, в том почти забытом, а многим и неведомом прошлом мире, от которого долетели до нас отголоски, брызги, мифы. Которое кто-то идеализирует, а кто-то оплёвывает. В новой жизни Окуджава присутствует, но не очень востребован.
И коли взялись мы о нём сказать что-то, придётся потрудиться дать некую общую оценку творчеству писателя и поэта. Не будем сравнивать с классиками. Они сами по себе. Но – раз так получилось, что из современников мы его поставили в параллель с Набоковым – продолжим сравнение.
Набоков наскандалил-хайпанул в мировой литературе, тем и наследил. Вызвал тектонический сдвиг и негодование омерзительным поступком литературного героя, а тем самым спровоцировал-стимулировал рост педофилии. Окуджава тихо и спокойно шёл своим путём, сея добро и любовь. Он утвердил в нашем однопартийном (оставим за скобками прилагательные «авторитарный», «тоталитарный» и т.п.) государстве право на личное мнение, на личную свободу. Вызвал некоторое тектоническое движение к «общечеловеческим идеалам».
Оговоримся, что ещё со времён Эдема всякое стремление к свободе не особенно поощрялось. Даже и наказывалось. Где будет тот сад-Эдем, если яблочко сорвёшь без разрешения.
Окуджава в нашей литературе некоторое время был одним из примеров внепартийной, надидеологической литературы, лишённой необходимости подобострастно вылизывать и вилять хвостом.
Если сравнивать его позицию с другими литераторами, которых жизнь поставила в оппозицию с властью, то он точно не оппозиционер. Окуджава несколько в стороне, скорее даже НАД схваткой, борьбой, вознёй (близкое вашей оценке подчеркнуть). В конечном итоге самые непримиримые его современники оказались за границей или попали в мозгорубку системы.
Помним, чем закончилось всё для Александра Фадеева, Александра Твардовского, Владимира Тендрякова… Знаем, как Солженицын был с треском выдворен из страны и с триумфом вернулся, но сегодня снова под обстрелом сомнений. Войнович прошёл по его следам.
А Окуджава наряду с Юрием Бондаревым, Виктором Астафьевым, Юрием Трифоновым жил и трудился здесь. О влиянии каждого из всех упомянутых писателей на умы читателя того времени можно поговорить-поспорить.
С тем, что трое последних названных плыли по течению, категорически не соглашусь. Они (как и Булат Окуджава) жили в предложенных обстоятельствах и умудрялись нести слова о вере, о любви, о надежде, о добре, о правде нашему разуверившемуся, озлобленному, теряющему надежду человеку.
Чей вклад весомее?
Каждый решает сам.
От автора.
Написал. Прочитал. Не удовлетворён. Сомнение не оставляет: зачем клавиатуру терзал? Казалось бы, лучше не публиковать, но и переделывать не хочется. Опять же… кого-то мои слова могут зацепить, заинтересовать, побудить. Проверить мои оценки и сделать собственные выводы. Вот ради этого и выложу.