Что бы там ни вещали новомодные коучи о психологических чудо-приёмах сканирования своего визави, партнера, оппонента, а всё же распознать человека как сущность можно только в процессе многолетних наблюдений за ним. Причём наблюдений беспристрастных, когда ты не испытываешь к нему ни большой симпатии, ни тем более противоположного чувства.
Человек всегда таинственен, даже для самого себя. И не раскроется перед тобой ни с первого, ни со второго-третьего контакта. И не жди, и не надейся. Помимо твоей непредвзятости, хотя и внимательной, нужны годы и годы. В этом меня еще раз убедила Карповна. Так зовут мою соседку по даче. Все зовут – и молодые, и старые. А имя мне пришлось выяснять у нее самой, и то только на энный год знакомства. Да и то сказать, зачем мне оно? Ну, Мария или Анна, что мне до этого? Оказалось, Вера. Хорошо, но не о том речь.
Наши отношения с Карповной – всё равно я так и буду ее называть – сводились к банальным пожеланиям здравствовать или прожить добрый день. Маленькая, но не сухонькая, смешная в своей вечной шляпке в красный горох и клетчатых капри, она неизменно стояла на своем участке с сезонными цветами и овощами.
Карповна не имела возраста, так же, как и имени. То есть, ни время, ни пространство для нее не менялись. Были константой. В этом смысле Карповна являла собой их отрицание. Вернее, нарушение их всесильных законов. Они не действовали на эту женщину – ни с точки зрения ее параметров, например, веса, ни полусогнутой позы над возделываемой из года в год почвой, ни в гражданском состоянии, ни в жизни в целом. Может быть, эта метафизика и привлекла в конце концов к ней моё внимание?
Однако, чтобы приглядеться к этой уникальной женщине, понадобилось более трёх десятков лет....
Сама же Карповна не стремилась к общению вне привычного дипломатического формата. Я практически не помню каких-то ее просьб, типичных для соседствующих: «у вас соли-спичек-хлеба-аспирина не найдется?». Тем более, приглашений осмотреть грядки и кусты. Или что-то посоветовать, как правило, бесполезное. Но мы-то с вами знаем, что дело тут не в самом совете или аспирине, а в поводе обменяться энергией – «ты мне, я тебе, вот и славно
Обычно я видела ее, когда шла на пруд. Правда, порой она оставалась для меня незамеченной – ничем не выдавая своего присутствия. Не цепляла ни слух, ни зрения. И вообще не цеплялась. И рядом с Карповной так же никто замечен не был, не считая разовых случаев, вроде захода выпивохи-и жулика, а точнее, председателя нашего садоводческого общества за очередными взносами. Размер их и частота взимания не были обоснованы ничем, кроме его жажды поскорее принять на грудь.
Но Карповна не возмущалась. Ни разу. В отличие от прочих садоводов.
Она не возмущалась, что кто-то выкопал ее чеснок, оборвал сливу, стоически перенесла тяжкое, совершенно адское испытание – чистку соседом своего уличного сортира с накопившимся за десяток годков содержимым. Без предупреждения и раздачи всем противогазов.
Но не будем отвлекаться. Указательным пальцем в резиновой перчатке эта странная женщина поправляла крупнолинзовые очки на бесцветном личике и расставалась с тысячными без поджатых губ и прочих ужимок негатива или неприязни.
Затем снова склонялась над своими перцами или флоксами.
Участочек Карповны не отличался затейливостью, там не росло никаких туй или скумпий, не имелось каменных садиков и прочих выпендрёжных бонсаев, Зато в нём - хоть операции хирургические делай – стерильность абсолютная. Ни соринки. Плоды же превосходные - чистые, прозрачные, видные издалека, как нарядные лампочки. А шапочки и звёздочки простых цветов, явно не выписываемых в интернете, во множестве и разноцветье сияли ближе к ограде – радовали глаз прохожих. С любовью нянчила их всех Карповна, водила руками над зелеными детишками своими, шепталась с ними.
На ее модус вивенди не повлияли ни ковид, ни СВО. Как и в свое время события девяностых… Кого-то увозила скорая прямо с дачи, кто-то уезжал на время или насовсем, кто-то уходил в несознанку – переставал сажать и поливать, предпочтя отдых в виде лодок, шашлыков и веселящих напитков. У Карповны не менялось ровным счетом ничего. Даже панамки в горохах…
Словом, Карповна была непонятна. Как НЛО. И похожа на обыкновенную святую.
А однажды я подумала: а вдруг она есть та старушка из сказки, к которой попала Герда на пути спасения Кая? И мой любимый мудрец Андерсен знал такую уже тогда?
Стоило мне принять эту мысль-сравнение, как вскоре я тоже попала в этот заколдованный садик. Небольшой солнечный удар – ну, конечно, без всякой кепки и под прямые лучи в тридцать градусов – случился со мной аккурат возле участка Карповны. Потемнение в глазах и слабость вынудили меня привалиться к ее ограде из сетки-рабицы, а потом и присесть. Карповна почуяла это согбенной спиной, как в том анекдоте про блондинку и спинной мозг – и тут же бросилась ко мне.
- Пойдемте, пойдемте скорее в тень – заботливо проговорила женщина.
Взять меня под руку у нее не получалось – из-за разницы в росте. Ватные мои ноги с трудом одолели крылечко скромного домика. Стакан «водички», холодок быстро привели меня в себя. Или к себе?
Оглушенная, я оглядывалась вокруг. Чисто и просто, ничего лишнего, как в келье. На стене сушатся букетики трав. Светлые паруса занавесок на приоткрытых окошках...
Бросилось в глаза единственное яркое пятно – фото в рамочке на столике у стены. На нём – упитанная и довольная собой деваха в алом бикини на фоне высоких пальм и картинно-синего неба. Она показалась мне смутно знакомой. Но я отчего-то не могла задать вопрос, кто это. А Карповна на этот счёт молчала.
Но это живое молчание не тяготило нас обеих. Более того, мне не хотелось отсюда уходить. Словно то, зачем я пришла сюда, еще не свершилось, а только собиралось проявиться таинственным образом.
Вот, что и было странным - мы общались молча! Меж тем информация, возможно, самая нужная в этот час нашей близкой и явно не случайной встречи, свободно текла друг к другу и обратно. И это удивляло меня всё более!
Кто-то из мудрых сказал, что именно в безмолвии и существует настоящая реальность. Без примеси наших поправок её, богоданной.
Я рассматривала полки с книжками – довольно редкая вещь для новых дачников, молодых и горластых, с каяками и квадроциклами. Сразу увидела: Грин, Чехов, Паустовский, Рубцов – мои любимые. И там же - небольшой образок - рублевская троица. Как вспыхнувшее зёрнышко новой и вечной жизни...
Пока хотела это произнести, опасаясь пафоса, Карповна опередила меня:
- Самый прекрасный цветок, правда?
Понимающе помолчали. Я чувствовала необычайную сердечность, идущую от этой женщины.
Всё дело в том, что атмосферу, дух человека сыграть нельзя. Можно сыпать красивыми словами, можно добротно и доброжелательно выглядеть, но изобразить высокий и чистый дух - исключено.
Но чтобы такой дух поселился в ком-то из живущих, пребывал с человеком во плоти, нужен переворот, сильное потрясение, отчищающее тебя от житейской накипи, пристрастий и ложных кумиров, пусть даже это твой единственный возлюбленный. Или дети твои. Нужно пережить состояние крушения всего, чем ты жил раньше, в период сыновьего блуждания. Пережить полного конца. Или, как сейчас говорят, околосмертное состояние. По-видимому, Карповна его пережила.
- А хотите хлеба с маслом? И чаек с мятой? - вдруг по-ребячьи задорно спросила она.
И я поняла, что ничего так не хочу сейчас, как хлеба с маслом. И чая с мятой...
Через несколько минут угощение было на столике. В окошко вставляли свои клювики и чирикали юные птицы, стрижи, воробьи, еще кто-то. А я сидела, как на празднике. И ничего лучше не нашла, что спросить:
- У Вас такое отчество необычное – Карповна… Имя – это ведь важно, это неспроста…
- Да, конечно, у отца Павла Флоренского так много об именах, так глубоко...
- О, я тоже зачитывалась его книгой "Имена" - обрадовалась я.
- Он ведь был духовным учителем Алексея Федоровича Лосева...
- Лосев, один из тех, кто не уплыл на философском пароходе? - уточнила я. Как же здорово, что помним его, читаем... Это радость!
Разговорились, внезапно и так неожиданно.
- Это ведь он имел смелость в советское время говорить о Боге, о том, что "жизнь - ненаучна". Что наука не может объяснить жизнь в ее полноте и тайне. И это во время научного бума! - подхватила моя спасительница.
- Более того, наука в отрыве от других форм сознания губительна, что мы и наблюдаем сегодня... Она делает человека слишком гордым и самонадеянным. А мир, по ЛОсеву, творит сам себя, живет по законам красоты и гармонии. И не зависит от нас, возомнивших себя его архитекторами!
Мы смотрели друг на друга новыми глазами. Будто увиделись впервые. И в том месте, которое называется не от мира сего.
- А карп... что ж, рыба хорошая - Карповна улыбнулась, - и имя означает основательность, неторопливость. Вроде бы так?
Я кивнула ("наверное"), и она продолжила:
- И отчество у моего отца - Серафимович, тоже редкое. Стало быть, дед мой звался Серафим Тихоныч, он пономарем в церкви служил, читал псалтирь, часы. Да только другого такого безбожника по образу жизни не сыскать было. Смолоду он на театре служил, в Одессе. Внешностью-то Бог его не обидел. Статный, с голосом. А потом оспа с ним приключилась и сильно испортила ему фасад, да и пьянка заодно свое сделала. Тогда-то он и пристроился чтецом при всехсвятском храме. Будто вспомнил, что по фамилии они - Пономарёвы.
Читать-то дед Серафим читал, но романы заводить не перестал, и в конце концов закрутил с матушкой-казначейшей там же, где святые книги озвучивал. Вот тебе и Серафим… Ребенка прижил, а моей матери с тремя детишками одной справляться пришлось.
Помолчала, пододвинула мне вазочку с вареньем и, видя мое искреннее внимание, добавила:
- Знаете, отец мой, Карп Серафимыч-то хоть и карп, но как раз рыбу никакую терпеть не мог. Его тошнило сразу…
- А почему?
- Да всё потому, что мать кормила детей дельфинами, их рыбаки отдавали, если находили выброшенными, еще свежими, не совсем протухшими, жалели они мать с сиротами при живом отце…
- Как дельфинов? – оторопела я.
- Да, представьте, вот так. А еще в санатории, где мать санитаркой работала, ей отдавали лапы куриные, их никто в пищу не употреблял. Варила суп из них… Хорошая, добрая и терпеливая бабка моя была, царство ей небесное, горемыке. Книги уважала, людей не обижала… даже мужа своего непутевого не оскорбляла и не кляла, ни разу не слыхали мы этого. И все трое выучились, не пропали. С Божьей помощью... Только Карпуша слишком чувствительный был, прямо по-дельфиньи. Сердце рвал, если кого-то при нем обижали. Или когда кот мышонка съел... Вся боль мира была его боль. Рано ушел, от инфаркта.
Снова воцарилась легкая, ароматная тишина. Главное - никакой суеты. Хозяйка спокойно, как давно знакомая и добрая родственница, сидела напротив, сложив руки на коленях.
А я переваривала ее исторический рассказ. Думала о том, как причудливо сплетаются пряхой-судьбой наши имена и символы, не зря их неустанно исследовали и Флоренский, и Лосев, как и мифы, которые имеют способность становиться реальностью. Рыбы, серафимы и дельфины - да это же поэзия!
- А вы работаете там же, в вузе – сквозь мой поэтический наплыв проник вопрос Карповны. Или утверждение? Впрочем, не важно.
- Да-да, там же...
Тут взгляд мой снова упал на фотографию девушки. На нее же смотрела и хозяйка. В глазах за очками мелькнула и спряталась невыразимая, но видимо, привычная уже боль. Она удивила и кольнула меня. Ведь всё было так хорошо, так славно…
Я еще раз вгляделась в рамку.
О, ну как же я сразу не вспомнила, не узнала?! Это ведь наша бывшая студентка, Рита. Отличница, активистка, супер-девочка.
Я повернулась к Карповне.
- Рита? Дочь?
А сама засомневалась – уж слишком это яблочко отличалось от яблони. И внешне, и по характеру. У такой скромной и неприметной мамы настоящая бомба. Причём хорошо знающая, куда летит. И сколько в ней тротилового эквивалента. Да и то сказать – все главные мероприятия на ней, на Рите, держались, все конкурсы-концерты, олимпиады и открытые занятия....
- Рита, да… назвала в честь героини Булгакова. Тогда в семидесятых увлекались мы… был такой этап... богоборчества - голос Карповны и без того тихий как-то потускнел, пошел внутрь. Будто горло ей тисками сжали.
Она умолкла.
А я в это время погрузилась в воспоминания и подробности. Словно архив специально открылся, ячейка памяти с названием РИТА.
Любимое слово – Я. Любимый предмет – английский. Еще и курсы по нему. Взгляд острый, цепкий и критический, с легким сарказмом. Одета спортивно, броско. Никакой мечтательности и нерешительности. Всё по плану. И всё позитивно. Тоже любимое слово, слово-фаворит. Уверенная в себе и своем успешном будущем. По отношению к преподам вела себя как взрослая к несмышленышам. Как материалист, умеющий составить бизнес-план к идеалистам, способным только разводить эйфорические акварели.
Что еще? Рита любила есть борщ прямо из кастрюли, в чем и я грешна, признаться. Весело сажала деревца на субботнике. Никогда не ныла, что сегодня много пар и все с восьми-пятнадцати. Словом, девочка-праздник и суровые будни одновременно-гармонично. И зажигала в обоих состояниях. Уникум! В вузовском конкурсе-кальке с передачи «Умники и умницы» лидировала с большим отрывом. И так далее. Казалось, ей было доступно абсолютно всё. И слалом, и «айти», и какой-нибудь гопак.
По тогдашним слухам, мать Риты родила ее без мужа, будучи уже хорошо за тридцать. Работала инженером в каком-то бюро, но подрабатывала, не гнушаясь никаким самым нестатусным трудом, чтобы дочь не нуждалась ни в каких модных вещах. Но даже не это главное, а чтобы создать ей все мыслимые и немыслимые трамплины в этой жизни. Компенсировать все "обидности" неполной семьи, заполнить черную дыру безотцовщины. Не развить комплексы.
И ей это удалось! Они, комплексы, были убиты в самом зародыше. Сначала Рита съездила на месяц в Англию – языковая практика. Мама оплатила немалую сумму. Далеко не всем это было под силу в начале двухтысячных. Да и потом не всем.
Затем наша умница сдала тесты на американскую программу по обмену - под кодовым названием «Общество любителей русского языка». И умчалась на целый учебный год. Но последний курс вуза девушка заканчивала у нас. И я отчетливо помню, как на выпускном в нашем кафе «Молодежное» она утешала молодую ассистентку Яночку, обняв ту за хрупкие плечики в диванном уголке под косматой пальмой. От Яночки, кажется, тогда ушел жених. Видимо, Рита нашла отточенно-хирургические слова, потому что вскоре Яночка уже танцевала в кругу вчерашних студентов, ныне дипломированных спецов. Да, еще помню, что Рита сформулировала свой основной жизненный принцип: рациональность.
Но дальше след Риты затерялся в столице и где-то еще.
Тоска, вновь проступившая в глазах Карповны насторожила меня. Уж не случилось ли с дочерью чего-то непоправимого? Я не знала, как спросить. И услышала ответ на свой немой вопрос:
- Уехала Рита… За океан… В Калифорнию.
- Давно? – глуповато уточнила я, сама себя обрывая – а какая разница?
- Шестнадцать лет и три месяца.
«И восемь часов» – мысленно добавила я. Такой счёт ведут, когда разлука невыносима.
- И как ей живется там?
- Говорит, замечательно. Делает карьеру в рекламной сфере, ее хвалят, ездит на всякие… как это? Тренинги, кажется, да? Динамика, драйв, так пишет. Семью и детей не хочет ни под каким видом. Не моё, говорит. НЕ рационально это, мол. Будет отвлекать от главного...
- И что же это?
- Ну... что-то вроде создать свою фирму, маленькую империю...
- Что ж, рыба ищет где... - я запнулась. Опять эти рыбы... И механически промямлила:
- Да, она была всегда способная. И энергичная… то есть, конечно, не была, а...
Карповна опустила глаза. Затеребила салфетку пальцами с припухшими суставами.
- А она приезжала домой? Сюда? В смысле на родину…
Господи, ну все слова не такие, как надо! Картонные, фальшивые, скользкие. Что ни скажешь, то можно двояко истолковать. Вот еще ерунда какая! Чужой дух вмешался? Надо всё это обдумать потом...
Как-то неловко нам стало обеим. Исчезли лёгкость, искренность, возникшая ниточка близости. По крайней мере для меня. Зато появилась острая жалость. Я прочла между строк: Рита редко пишет, тем более, звонит. Некогда. Да и о чем? К себе мать тоже не зовет. И современных мессенджеров у матери не имеется. Одни цветочки да ягодки...
И опять - сквозь мою расстроенность - символика ехидная полезла: ага, это еще цветочки, а ягодки впереди... Хотя что ж, не она первая, не она последняя. НЕ судите… Но отчего мне стало так не по себе? Это моё возникшее нехорошее смятение – отчего оно? Как неприятно это всё… Как некстати… На мою больную голову…
Что-то играть с хорошей миной перед Карповной было нельзя. Поэтому я засобиралась – надо, мол, мужа обедом кормить.
- Да, да, конечно – вам уже лучше? – мы встали разом со своих табуреток, почему-то стараясь не шуметь. Как на поминках – пронеслось у меня где-то в злой части мозга.
Нет, она не издевалась, конечно. Эта женщина не умела причинять боль. Во всяком случае теперь, к концу своей жизни. И смирение ее не показное, а от перепахивания, переворачивания тяжеленных пластов всей своей жизни. А не только дачной земли...
Уже у калитки она сказала:
- Вы про приезд спрашивали… Рита хотела прилететь, уже и билет взяла. Туда и назад с большой скидкой. А тут СВО… Пришлось сдавать…
- Вот как! – я хотела было обрадоваться – нет, не СВО, а тому, что есть всё-таки на свете любовь. И совесть. Есть, слава Богу... Значит, не совсем плохо воспитали - и мать, и мы...
Но тут Карповна добавила совсем тихо:
- Она просила меня продать квартиру и отдать ей половину денег. Ну, ей ведь надо там жилье как-то покупать… Я понимаю…
Мы не смотрели друг на друга. Тем более, в глаза. В горле у меня застрял безвкусный и тугой комок. Наверняка, щитовидка - образно определило одно из моих я. Аналитическое и нейтральное. Щит такой, что ли? Я по привычке вслушивалась в слова, лезла в их корень. А щеки загорелись при этом как от пощёчины. Сразу от двух.
А что думала Карповна, не знаю.
Пробормотав «до свидания и спасибо» я поплелась к себе под всё еще палящим светилом. Мне показалось, что оно стало более ярым и немилосердным. Вот тебе и Герда, вот тебе и Кай. И бизнес-планирование, которое я преподаю. Вот тебе, вот тебе, вот...
И уже подходя к воротам, чётко осознала: я не смогу теперь оставить эту женщину. Веру Карповну. Хотя бы потому, что мы обе виноваты. Не стану объяснять, в чем именно. Но сильно…
И мы с нею повязаны этой виной крепко-накрепко. Как войной.
Август 2023.