В то самое время, когда усердного помощника Марлена Марленовича Пронькина обуревали воспоминания о том, выдавшимся неожиданно теплым августовском вечере, в известной уже квартире дома в Староконюшенном между Максимовым и Аленой происходила неспешная беседа. Девушка утопала в глубинах огромного фамильного кресла с потертыми подлокотниками. Эпитет «фамильное» был придуман для оправдания старости и, соответственно, для запрета на ликвидацию. Максимов же чувствовал себя уютно, расположившись на флокати кремового цвета у подножия этого ископаемого.
– Ты помнишь мою Вику, Алик? – спрашивала Алена, замирая от предвкушения сенсационности.
– Пегая такая?
– Она давно не пегая. И потом, не твое это дело, – отстояла девушка женское право на выбор масти.
Рассказала Алена следующее…
Ни для кого не секрет, что Вика известна, как тусовщица и обладательница незаурядного экстерьера. Мужики к ней вяжутся, как крысы к Гамельнскому крысолову. У нее куча знакомых мажоров, с которыми она кочует по вечеринкам. Недавно Вика посвятила Алену в подробности истории, в которую она невольно угодила.
Затаскивает Вику одна из ее подруг, Инна, на эксклюзивную пирушку к некому бизнесмену. Уровень – крутяк! Настоящий, мультимиллионер. Славится в определенных кругах как большой любитель охоты и экстравагантных забав. После обычных застолий всех приглашают в надувной ангар, и там показывают не совсем обычное шоу. На арену выходят два парня, одетые и вооруженные как античные гладиаторы. Начинают биться на мечах. Все, естественно, уверены, что это спектакль. Народ хоть и особенный, – книжки не все читают, – но кино, всяко, смотрят. Публике спектакль, по душе. Ставки, букмекеры. А Вика чувствует – что-то не так. Больно натурально бьются. Уже и поранили друг друга. У одного кровь. Другой мечом противника по лицу. А зрители орут: «Кетчуп, кетчуп!» А она же видит – настоящая кровь. И Инна, дура кровожадная – ее не обманешь, она, как акула, за семь километров кровь чует. «Кровь! – дышит Вике в ухо, – чую, кровь!»
Алена намеревалась продолжить свой рассказ, но тут ее прервал Максимов.
– Очень интересно! – сказал он, нежно обнимая ее, – Но раз уж у нас ночь сказок, я тебе тоже кое-что расскажу.
– А тебе опять что-то примерещилось?
– Что-то вроде… Свой рассказ закончишь потом, ¬ – сказал он и начал так: – А теперь представь, что исчезла бесследно крыша ангара…
…Представь, как где-то в вышине бездонного неба раскручивается спиралью стая черных птиц. Три сотни матросов под нещадно палящим солнцем растягивают паруса над трибунами, а с верхнего яруса насосы поднимают в воздух водяную пыль – помогает, но не очень. Но даже небывалая жара не в силах изгнать из амфитеатра ни единого зрителя – всеми владеет особенная жажда – та, что посильнее зноя и усталости. Все в ожидании спектакля, без которого не состоялся бы Рим.
«Ars longa, vita brevis! » Бой гладиаторов – самое высокое из всех искусств. Это лицедеи лишь изображают боль, ненависть, страх, азарт. На арене все это подлинное, также как и смерть. Она утрачивает здесь мрачный образ угасающего на смертном одре немощного старика и являет свою противоположную, героическую сторону.
Представь барьер из черного гранита, украшенный фризом с горельефами сражений. Он бежит по периметру арены. Кисти перекинутых через него ковров лениво шевелит слабый ветерок. А с последнего яруса из арочных ниш, глаза слепит алебастровая белизна изваяний богов. Трибуны амфитеатра шумят и волнуются – словно поверхность моря в бурю.
Представь императорскую ложу… В золоченном кресле между двух пилонов из кораллового мрамора Домициан, склонившись к Домиции, шепчет что-то ей в ушко. Он выглядит усталым, а венок из переплетенных золотых лавровых листьев, надетый по случаю праздника, будто бы тяготит его.
По левую руку от ложи сенаторские места. Секунд и Агриппу… Те двое… Это они. Созерцают суету, творящуюся вокруг.
Итак…
Первым это занятие наскучило Секунду.
– Хочет переплюнуть самого Клавдия, – проронил он сквозь зубы, словно опасаясь, как бы его слова ненароком не попали в чужие уши.
– Я бы с удовольствием присутствовал на боях по случаю тризны по нему, – так же тихо произнес молодой человек. – Однако сегодня будет интересно. В анонсах заявлены две тысячи гладиаторов из Рима, Падуи, Равенны, Капуи. Вчера были бега… Чернь обожает заезды, я же едва не умер от скуки.
Он демонстративно зевнул.
Из загонов и клеток под трибунами донесся рык тигров. В ответ в ответ заржали лошади, замычали боевые быки. Запах конского пота, навоза и диких зверей проникал на трибуны. Полное безветрие лишь изредка прерывалось немощным ветерком с севера, безуспешно пытающимся противостоять зною. Но каждый раз Аквилон сдавался, не в состоянии принести свежесть с лугов.
– Душно сегодня, – пожаловался Петроний.
– Ты же сам пожелал увидеть моего гладиатора.
– Можешь не беспокоиться о старике. Я выдержу, хотя с бо;льшим удовольствием совершил бы омовение в прохладной воде. Но я знаю, как ты любишь бои. Не думай о моем неудобстве и наслаждайся, коли мы здесь.
Венатио обещали начать со схватки тигров из зверинца сенатора Статилия Тавра с диковинным зверем – исполинским медведем, привезенным каким-то сказочно богатым и столь же диким северным вождем. Поговаривали – медведь этот живет в снегах. Шерсть у него необычная – белого цвета. Для того чтобы он не подох в непривычной для него жаре, несколько рабов безостановочно окатывали его родниковой водой.
Тут с арены донесся рык. Из боковых ворот выскочили два тигра весом в добрых восемьсот фунтов каждый. Они пересекли арену в несколько громадных прыжков. А с противоположной стороны распахнулись створки ворот, и взорам зрителей предстало чудовище, про которое уже несколько дней молва распространяла небылицы. Одно нельзя было отрицать: зверь, действительно, был куда крупнее хорошо знакомых бурых медведей. Он остановился, повел головой из стороны в сторону, осторожно принюхиваясь к незнакомым запахам. Он явно не спешил ступить на горячий песок. Но тут подскочили бестиарии и пиками вынудили его покинуть спасительную тень загона. Оказавшись на песке, медведь вдруг поднялся на задние лапы во весь свой громадный рост.
Тигры прильнули к земле. Они не спешили навстречу незнакомой опасности. Бестиарии, укрываясь за большим деревянным щитом, продолжили свою работу – понуждаемые уколами их копий тигры, огрызаясь, начали сближаться с чужаком. Рядом с этим гигантом они походили на котят. Но и он, несмотря на превосходство в силе, тоже не торопился вступать с ними в драку. Его раздражала назойливость бестиариев, выскакивающих перед ним, чтобы швырнуть пучок горящей соломы в морду. Они все плотнее сжимали кольцо, и когда пространство, окруженное сетью и щитами, стало крошечным, животным ничего не оставалось, как последовать древнему инстинкту.
Тигры первыми попробовали на прочность шкуру медведя. Один из них, изловчившись, вскочил ему на спину и вонзил клыки в его загривок. Но медведь, неожиданно ловко стряхнул его с себя. За первой тут же последовала вторая атака, закончившаяся плачевно для одного из нападающих: медведь едва заметно двинул огромной лапой ему навстречу, и длинные, как кинжалы, когти срезали лоскут кожи с головы обидчика. Второй напал сзади и вцепился в круп гиганта. Но не прошло и мгновения, как медведь скинул его с себя тем же приемом, извернувшись, вонзил огромные клыки ему в горло. Раненная кошка вырвалась и, оставляя на песке черную дорожку, отползла в сторону. Набежавшие венаторес быстро прикончили раненных тигров.
А победителю под восторженный рев трибун была дарована жизнь.
…Время бежало – истекал шестой час боев. Окончились схватки львов с быками и леопардов с буйволами. Дикий вепрь вспорол своими страшными клыками брюхо пантере. Под буйное улюлюканье свора молосских псов безжалостно затравила стадо антилоп. Оставшиеся в живых – загнанные и трепещущие – сбились в кучку. Но тут еле слышно запели стрелы, и животные стали валиться на песок, истекая кровью.
Затрубили горны, возвещая час людей.
Скрытые в куникуле лебедки пришли в движение. Из расширяющейся щели в центре арены стала вздыматься крепостная стена. Восторженный рокот заполнил амфитеатр. Не успели улечься рукоплескания, как из западных ворот, вздымая копытами песок, на арену стремительно вылетела турма эквитов, вооруженных хастами и короткими мечами. А из противоположных ворот уже вытекали четыре центурии отборных гладиаторов. Первая сотня, не останавливаясь, цепочкой промчалась вокруг арены, легко взлетела на стену и рассредоточилась поверху. Оставшиеся разделились на две части и расположились у ее подножия. Те, кто находился ближе к стене, по команде подняли щиты, образовав подобие панциря гигантской черепахи.
Все замерли в ожидании сигнала. Откуда-то издалека донеслось ржание лошади, и все звуки окончательно стихли. И когда напряжение достигло апогея, в наступившей тишине прозвучал сигнал к атаке.
Черепаха колыхнулась, словно живая, и слаженно двинулась к крепости. Не успели первые ряды приблизиться к стене, на панцирь обрушился град дротов и камней. Они отскакивали от щитов, не причиняя нападающим заметного вреда. Но лавина камней нарастала и вот уже появились первые потери. Однако прореху в панцире тотчас латал щит товарища. Преодолевая сопротивление, строй подступал все ближе. Вновь протрубил рог. Передние ряды, подняв щиты, разом поднялись во весь рост. Одновременно воины арьергарда рухнули на колени – черепаха присела, и атакующие из арьергарда запрыгнули на панцирь. Гремя пятками, воины помчались по живому мосту. Их атаку встретили валуны, сбрасываемые защитниками крепости. Панцирь не выдержал – разъехался в стороны. Самые отчаянные из обороняющихся стали прыгать со стены в образовавшуюся брешь. На песке завязался жестокий бой. Вопли раненых и стоны умирающих смешались со звоном металла. Командиры пали в первой атаке, и теперь каждый действовал на свое усмотрение. Обе стороны несли большие потери, но защитники крепости дрогнули первыми, и исход сражения был предрешен.
Воодушевленные успехом атакующие добавили прыти, чем привели противника в еще большее смятение. Стремясь найти спасение в бегстве, люди в ужасе метались по арене, где их настигала смерть. Тех, кому удавалось унести ноги от пеших воинов, сражали метко брошенные хасты вступивших в бой эквитов.
Вскоре всё было кончено.
Окровавленные тела крючьями живо стащили с арены. Следы крови засыпали песком из бурдюков. Вскоре от произошедшей здесь трагедии, не осталось следа.
Далее по программе шли поединки.
Секунд, однако, оживился только, когда объявили очередной бой и на арену вышел Александр, а за ним мурмиллон, гопломах великанского роста и вооруженный сетью и трезубцем ретиарий.
– Уж не изменяет ли мне зрение, Агриппа?! Твой грек вызывает на бой троих?! – воскликнул он, едва перекрыв рев толпы, скатившийся с трибун.
– Твои глаза в полном порядке, Петроний, – пожав плечами, произнес молодой человек. – Не всякий ланиста захочет выпустить один на один с ним своего гладиатора.
– Подобное удавалось лишь бунтовщику из школы Лентула Батиата, – в сомнении покачал головой Секунд.
– Верно, он чем-то похож Спартака. Такой же бесстрашный. И стиль боя фракийский. Смело ставь на него.
– Я рискну. Но не тревога о возможном проигрыше заботит меня. Подумай о нашем предприятии. А что, если его убьют или ранят?
– Он победит, – упрямо вымолвил Агриппа.
Тем временем прозвучал сигнал к бою, и неприятель незамедлительно попытался реализовать численное преимущество. Однако окружить Александра не удавалось – всякий раз он ускользал, дразня их и подставляясь под удары. Публика сопровождала восторженным ревом каждую атаку гладиаторов. Игра была рискованной, все уже получили легкие ранения, кровь сочилась из порезов, но настоящая кровь была впереди.
Возбуждение зрителей возрастало, и Александр сменил тактику – помчался, растягивая преследователей в цепь. Резвее всех оказался мурмиллон. Но это его сгубило. Александр внезапно остановился, и встретил преследователя молниеносным выпадом в грудь. Кровь хлынула из раны. Воин рухнул на колени; шлем с серебряной рыбой на гребне покатился по песку.
– Кровь! Кровь! – взорвались трибуны. – Iugula! Пусть умрет!
Но те двое… Они не дали Александру ни секунды на исполнение воли зрителей. Рывок, и он уже был готов продолжить свой маневр, как вдруг…
Максимов вдруг умолк…
– Что? – удивленно спросила Алена.
– Наверное, ты думаешь, что я все это выдумываю?
– Какое это имеет значение? Твой рассказ так реалистичен…
– Поверь, я все это не придумываю… вспоминаю… Как будто это произошло со мной… Я вспоминаю, как моя нога вдруг теряет опору, как валюсь на землю, как гопломах вышибает меч из руки. Клинок, сверкнув на солнце, вонзается в песок… Я вижу, как гопломах отбрасывает свой уже ненужный щит и заносит меч, чтобы убить меня. А ретиарий, подбегая, раскручивает сеть… Адреналин бьет в мозг, спина пружиной подбрасывает мое тело вверх. Рука хватает меч с песка. Мгновение, и мой клинок пронзает грудь гопломаха. Я реально чувствую, как сопротивляется плоть. А с трибун обваливается крик: «Добей!». Краем глаза вижу взметнувшуюся сеть. Ныряю под нее, подсечка – ретиарий падает на колени, а я стою у него за спиной, приставив к шее меч. Я даже вижу капельку крови, выступившую из-под острия. А трибуны все мощней, все громогласней: «Х-o-ок... хабет, хабет, хабет! ». Бедный ретиарий – он тяжело дышит, и я чувствую запах его потного тела, смешанный с запахом страха. Он должен сейчас умереть, потому что так хотят тысячи гончаров и пекарей, солдат и писарей, погонщиков и кузнецов, плебеев и патрициев, купцов и всадников, гетер и знатных дам. Убить его должен я, и это не кажется мне ужасным. «Так было, так есть и так будет», думаю я. Но я почему-то знаю, сегодня должен быть помилован один из гладиаторов. Я вижу императора в главной ложе, и чувствую, что ненавижу его, но должен выполнить его приказ. Вот он медленно, как во сне, подносит большой палец к шее и уже готов ткнуть себя во впадинку за ухом, показывая, как я должен лишить жизни своего побежденного противника. Амфитеатр замирает. И вдруг... О, чудо! По трибунам несется: «Жизнь! Император дарует ему жизнь! Каков счастливчик! Он был уже в царстве Плутона! Gloria magna Caesar !», – кричат те, кто минуту назад желал смерти несчастному. «Stans missus!», – перекрывая гул трибун, кричит распорядитель игр. «Stans missus, stans missus …», катится эхо по рядам…
Он снова умолк. Потом сказал:
– А теперь можешь рассказать, что было дальше, там в ангаре?
– Дальше? – рассеянно ответила она, все еще находясь под впечатлением его рассказа. – Ах, да… Дальше Вика рассказала, что один убил другого. Все вскочили. Там человек триста было, не меньше. А того беднягу быстро утащили с арены. Опять выскочил массовик-затейник…, ну, пингвин тот, и начал гнать пургу. А потом... Представляешь?! Выходят оба гладиатора… живые, и раскланиваются. Ну, публика, не поймешь: не то в восторге, не то наоборот – разочарована. Короче, декаданс. А самое главное… Вика очень хорошо запомнила обоих бойцов, тех, которые сражались. Один из них был тот, что дрался, а второй похож, но не тот.
– Жесть! – отреагировал Максимов. – Наверно, они все задумали как спектакль. Потом что-то пошло не так.
– Думаешь, труп, тот в заливе, оттуда?
– Очень возможно. Только доказать связь между каким-то неопознанным трупом, найденным на другом конце Москвы, с той вечеринкой сходу не получится.
– Бесперспективняк?
– Ну, не то, чтобы совсем, но…, – он задумался, и вдруг оживился. – Ты говорила, твой олигарх был депутатом?
– Да, а что?
– Не нравятся мне его экс, черт подери, депутатские игры! Надо бы с ним встретиться?
– Ты всерьез собираешься расспросить про его театральные представления с летальным исходом? Ну-ну…
– Поживем – увидим. Ты знаешь золотое правило журналистики?
– Это еще какое?
– Всегда начинай беседу с темы, интересующей интервьюируемого, тогда есть шанс закончить его на тему, интересующую интервьюирующего.
– Язык сломаешь, – сказала она.