Когда бы монумент велели мне
Воздвигнуть, всем погибшим здесь, в пустыне,
Я б на гранитной тесаной стене
Поставил танк с глазницами пустыми;
Я выкопал его бы, как он есть,
В пробоинах, в листах железа рваных,-
Невянущая воинская честь
Есть в этих шрамах, в обгорелых ранах.
На постамент взобравшись высоко,
Пусть как свидетель подтвердит по праву:
Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава.
К. Симонов
Эмилиэн и Петрика
Саныч и Лавенецкий
сентябрь-октябрь 1944 г.
Так звали румынских солдат: «Здравствуй товарищ, дай закурить!». Воевали они, когда как. То истово и мотивированно. То эмоционально и никак. Как братья по крови – итальянцы! Но были самой многочисленной армией среди союзников Гитлера и по численности превышали их всех вместе взятых – около 1 300 000 человек. Однако, как только Красная Армия начала пускать кровавую юшку фрицам и их союзникам, особенно начиная с Курской дуги и Сталинграда – мотивация безумной жертвы – жизни, отдаваемой «дорогому союзнику» в стране и на фронте начала меняться.
Между тем, на дворе душу и тело согревал конец августа, самая благодатная пора для Молдавии – сбор урожая. Как только могла родить эта древняя земля столько разнообразных овощей и фруктов.? А, вино… Полные подводы-куруцы «даров природы». Будто и нет никакой войны! А, какие люди здесь? Стояли вдоль дорог в пыли и на жаре, боялись пропустить своих освободителей. Ждали с традиционным набором - огромными бутылями «сухого виноградного» в одной руке и плошкой мамалыги, кукурузной каши, в другой… Притом, что нищета была страшная!
Новый комбриг отпустил восвояси экипаж, оставив при себе стрелка-радиста Вовку Лавенецкого и механика-водителя Лёню Криволапа, чем не только «обезручил, обезножил и обесточил», как ругался командир танка за номером 916 Сан Саныч Иванов, но и, буквально спас их от неминучей беды – о чём повествование впереди.
В свою очередь экипаж «машины боевой» получил нового «рулевого», механика-водителя Елистрата Терентьевича Цуканова, колхозника-механизатора 46 лет, из распропагандированных староверов и радиоуши танка, азербайджанца Муслима Аббас Оглы, 30 с небольшим лет, работника московского радиозавода. «Цыганок» на этом фоне уже смотрелся, как ветеран экипажа. Муслим, между прочим, имел бронь и мог «высидеть» Победу на своём заводе. Но, нет! Ушёл добровольцем… В общем, «интернационал» (Лёня).
Часть выполняла поставленную перед ней задачу в начавшейся Яссо-Кишинёвской операции, уверенно двигалась на Запад, поначалу, почти не встречая сопротивления.
Жестокий удар был тем более страшен, что неожиданный.
Накануне, в ночь на 23 августа 1944 года по радио к народу и армии обратился король Румынии Михай и «объявил о прекращении огня, провозгласил лояльность Румынии к новым союзникам, сообщил о принятии перемирия, которое предложили Великобритания, Соединенные Штаты и СССР, и объявил войну Германии». Замполит перетолмачил эту информацию внятно и по-русски. Эти события расслабили людей, ведь казалось, что не сегодня - завтра конец войне… Даже трезвомыслящий Лавенецкий «засобирался» домой. Победа! Почти…
Под Фокшанамии батальоны бригады рассосредоточились в лесополосе, ожидая десант, который, как штурмовая группа должен был расчистить от «фаустников» дорогу танкам.
Противник изредка постреливал из орудий, это была привычная увертюра к атаке. Витька Мантуров, командир 915-ой боевой машины только вчера рассказывал Санычу, что «в Румынии горел больше, чем где-либо за всю войну. Четыре раза из девяти приходилось выбираться из горящего танка в Румынии». И вот, он вылез из машины, вылез перекурить, долго искал спички и с первой затяжкой, что-то отлетело от него. Несколько секунд он ещё стоял, прислонившись спиной к дереву, даже лицо не изменилось, только высоко поднялись брови, а потом упал. Болванка, оторвала в бедре ногу, и через минуту его не стало – мгновенно истёк кровью.
Танк Иванова одним из первых ворвался в Фокшаны, когда его прямо в лоб, с каких-нибудь четырёхсот метров, поразил «Фердинанд» - в народе «истребитель танков».
916-й сразу задымил. Саныч очнулся на днище машины. Под ним, механику-водителю Елистрату Терентьевичу болванка пробила грудь и по касательной слегка зацепила правую ногу, сидящего над ним Санычу, вывернув её почти на сто градусов в коленном суставе. На боеукладке, без сознания и без правой руки – месиво из костей и рукава комбинезона – лежал Цыганок. Он и спас Иванова приняв большую долю осколков на себя.
Муслим, как сидел, так и оцепенел над пулемётом, не подавая признаков жизни, убитый в голову огромным осколком брони.
Зато застонал молдованин. Как-то зафиксировав поясным ремнём на теле башнёра разбитую руку и, отпихнув останки погибшего механика-водителя, Саныч, опершись на его «сидушку» попытался протолкнуть щуплое тело заряжающего в командирский люк. И не без успеха. Цыганка подхватили сапёры из штурмовой группы, ручейками пробирающиеся вдоль разбитых стен зданий.
А машина разгоралась всё сильней. Саныч попытался повторить манёвр со своими чреслами, как с телом Цыганка, но тщетно. Застрял в люке ровно в поясе и уже не было никаких физических сил ни протолкнуть себя вперёд, ни вернуть себя назад.
Три дня назад командир ходил к ведьме, старой румынке, подлечить поясницу. Ну, не было мочи терпеть болевые спазмы – до невольных слёз! Старая, боли убрала какими-то пассами над телом и загадочно улыбаясь, вручила старлею выделанную собачью шкуру и прокаркала неожиданно на русском: «Обмотай поясницу и через три дня начнёшь тепловые процедуры, первая же излечит тебя навсегда!»
Перед самым боем танкист обмотал спину и теперь, плотно застряв в люке из-за «лечебной» шкурки, начинал зажариваться живьём! Уже занялись сапоги и промасленный комбинезон. На счастье, пробиравшиеся среди руин пригорода пехотинцы, услышав крики Саныча вытащили его с характерным звуком, как старую пробку из бутылки. Только успели дотащить раненого за угол огромного дома, как взорвавшийся боезапас разнёс танк, похоронив под собой часть экипажа… «Найду старую – убью!» блажил командир взвода и член партии…
Лечили Иванова Александра Александровича в бывшем госпитале королевского пехотного училища. Роскошное здание на 2 отделения – хирургическое и для легко раненых. Убитых членов экипажа похоронили – хотя хоронить было нечего. Цыганку руку ампутировали (хорошо, жив остался!) и отправили куда-то на Восток лечиться.
Пока Иванов залечивал раны, стал свидетелем дикого случая на почве страстной любви.
Санчасть пополнилась новеньким контингентом в составе двух прехорошеньких медсестер: Оля темненькая и Надя светленькая. За Олей ухаживали наш лейтенант и политрук из соседней роты. Оле было приятно соперничество двух кавалеров. Куда там Монтекки и Капулетти. Страсти полыхали… Уступать никто из них не хотел, дело закончилось смертоносной дуэлью, где политрук пал смертью храбрых. Лейтенанта расстреляли по приговору трибунала. Олю перевели в другую часть. И, нету повести печальнее на свете…
Впрочем, кого удивишь смертью на войне?
Вот дурной смертью подыхать не хотелось: ремонтники из СПАМа, для пользы дела, взялись пошарить в только что захваченных немецких мастерских, где наткнулись на целый стеллаж десятилитровых бутылей с жидкостью, сильно отдающих спиртом. Обмыли победу! Четырнадцать человек скончались от отравления техническим суррогатом. Попытка откачивания несчастных происходила на глазах у мучившегося ожогами Саныча…
Руки и ноги старлея заживали и была хорошая динамика выздоровления. Корпус и его бригады пока находилсь в резерве Ставки ВГК и была надежда, что Саныч вернётся в 916-й. Так оно и случилось… По воссоединению с родным экипажем Саныч удивил боевых товарищей рассказом, вернее избранной темой.
«Всю войну медицина работала хорошо, как часы, но этот случай, из тех, за что медиков следовало бы просто повесить! – бранился Иванов. «Ребята, Румыния сейчас просто венерическая клоака во всей Европе! Тут ходит поговорка "Если есть 100 лей, то имей хоть королей!" Когда нам попадались в плен немцы, то у них у каждого в кармане было по несколько штук презервативов.
Наши политработники агитировали "Вот видите! Это у них, чтоб насиловать наших женщин!" А немцы поумней нас и понимали, что такое венерическая болезнь. А наши медики хоть бы предупредили про эту заразу! И хотя мы идём сквозь Румынию быстро, вспышка венерических болезней у нас страшная. При мне вынуждены были венерическое отделение открыть, хотя по штату это не было предусмотрено». Так что – смотрите у меня!» - закончил неприятную для него тему и, потому косноязычный, как никогда гвардии старший лейтенант Иванов А.А. Экипаж посмеивался в кулачок – им казалось, что в этом выступлении слишком много личного…
15 сентября 1944 года за успешные действия в боях за города Рымникул-Сэрат и Фокшаны корпус был награжден орденом Суворова 2-й степени, а Санычу прямо в госпитале командир бригады вручил заслуженный и уважаемый среди фронтовиков орден Боевого Красного Знамени.
В день выписки из лазарета, как по-старомодному величал госпиталь Саныч, Иванов с Лавенецким зашли отметить это дело в первый же попавшийся по дороге «чипок» - разновидность румынского магазинчика, буфета и ресторации одновременно.
За барной стойкой находился высоченный красавец-румын. «Обременённый» белой благородной сединой головы и роскошных бакенбардов, он, тем не менее, вид имел несчастнейшего из смертных и, даже, где-то, заплаканный.
По этому поводу молодые танкисты не преминули грубовато пошутить, дескать капитулирующая Румыния не беда, а спасение страны и её молодёжи от неминуемой смерти, а фашисты в смертельной агонии распада особенно опасны. В ответ на эту бестактность, бармен принёс за столик молодёжи, запылённую, всю в «благородной» паутине «столетья» коллекционного вида бутылку красного вина.
«Domnilor ofi;eri! Acesta este un cadou… (рум. Господа офицеры! Это подарок…»). Танкисты с удовольствием, вместе с хозяином выпили замечательного вина последовательно за Победу, за щедрого бармена и за павших товарищей. Не успели осушить бокалы в третий раз, как Петрика, так звали хозяина, разрыдался в голос. «В этот день, ровно девятнадцать лет назад, родился мой мальчик, мой единственный сыночек Эмилиэн. Он погиб… Под Сталинградом…»
Старик одарил фронтовиков «на дорожку» ещё четырьмя бутылками вина. И, сколь долго и прямо (не всегда получалось) не уходили бы молодые люди по пыльной дороге – всё виделась или мерещилась им, кланяющаяся в их спины одинокая фигура несчастного старика в чёрном проёме двери…